После столь памятной встречи с Люком он больше не вернулся в Лексингтон, а три года скитался вдоль Миссисипи, с легкостью скатившись в ту жизнь, которую вел раньше, до Айви. Ужасная боль, мучившая Хэнса при одной мысли об этой девушке, уже притупилась. При помощи виски и женщин он хотел заглушить ее совсем, но это никак не удавалось.
В конце концов, охваченный смутным чувством постепенно возрождающегося самоуважения, Хэнс стал однажды пассажиром одного из своих океанских судов, отходящего из Шипингпорта и дал волю любопытству, которое постоянно терзало его с момента выяснения тайны своего рождения.
Хэнс отправился в Лондон, чтобы увидеть человека, который был его отцом.
Сурового вида дворецкий ввел молодого человека в жарко натопленную роскошную гостиную. Стоя в ожидании у мраморного камина, Хэнс осматривал внимательным взглядом элегантный клавесин работы Гриссона, золотые корешки книг в шкафах вдоль стен, коллекцию цветного севрского фарфора…
В этой комнате так легко представлялась Айви, окруженная роскошью, читающая книги и воспитывающая детей. Дети… Именно скандал по поводу его собственного происхождения оттолкнул от него Айви.
– Хэнс Эдер?
Он резко повернулся и увидел хозяина дома, Эдмунда Бримсби, которого слуга вез в кресле на колесах. На коленях у него лежал плед, который скрывал слишком распухшие от подагры ноги. Румяное, цветущее лицо когда-то, очевидно, было весьма привлекательным, но сейчас его черты казались стертыми и расплывшимися.
– Вы Хэнс Эдер? – повторил вопрос Бримсби.
Хэнс одарил его своей самой очаровательной улыбкой:
– Да, это то имя, которое мне дали.
В этот момент в комнате появилась разодетая, пышно причесанная женщина. Она с неодобрением взирала на мир вообще и на Хэнса в частности.
– Вы, должно быть, сын моего кузена Рурка, – произнесла дама, небрежным жестом поправляя прическу.
Однако Хэнс заметил, как дрожала ее рука, и с неожиданной ясностью понял, зачем он сюда приехал. Ему хотелось показать этим слишком благополучным и довольным собой людям, что его нельзя забыть так, как мать.
– Да, Рурк Эдер воспитал меня, – с достоинством сказал он. – Я родился 14 ноября 1774 года в Дэнсез-Медоу, Вирджиния. Моей матерью была Пруденс Мун.
Упоминание этого имени вызвало различную реакцию хозяев дома. Если глаза Анжелы Бримсби превратились в ледяные алмазы ненависти, то, в отличие от жены, Эдмунд стал задумчивым, как человек, когда-то потерявший нечто очень важное для себя.
– Она умерла, давая мне жизнь, – холодно добавил Хэнс.
Плечи Эдмунда опустились. Судя по всему, Печаль, овладевшая им, была вполне искренней.
– Зачем вы пришли сюда? – спросил он.
– Я думал, вы сами знаете, – ответил Хэнс.
– Мы вам ничего не должны! – заявила Анжела.
– Не волнуйтесь, миссис Бримсби. От вас мне ничего не нужно. Я хотел только увидеть человека, который попользовался моей матерью, а потом отказался нести за нее ответственность, – Хэнс обошел вокруг кресла, окидывая холодным пристальным взглядом Эдмунда Бримсби. – Вы ведь еще не старик, а выглядите развалиной. Очевидно, легкая, полная удовольствий жизнь не принесла вам того удовлетворения, к которому вы стремились.
Хэнса ни удивил, ни разочаровал вид Бримсби. Он отказывался признать это, но в глубине души восхищался той удобной, богатой, красивой жизнью, в которой, при иных обстоятельствах, нашлось бы место и ему.
Хэнс ожидал, что его попросят удалиться, но бледный, взволнованный Эдмунд Бримсби пригласил молодого человека остаться к чаю.
Сгорая от любопытства, Хэнс отдал шляпу дворецкому.
За чаепитием, которое проходило в слишком разукрашенной и жарко натопленной комнате, Анжела буквально пронзала Хэнса своим жестким взглядом, явно надеясь обнаружить изъяны в его манерах.
Но он держался безупречно. Еще в юности, в Ричмонде, Хэнс прошел отличную школу у Хораса Рэтфорда и теперь твердой рукой управлялся с чайными приборами.
Эдмунд Бримсби с искренним интересом расспрашивал молодого человека об Америке, о людях, которые так отчаянно сражались за свою независимость против Англии, о безграничных возможностях, которые дарила земля Нового Света.
– Американцы – особый народ, – объяснял Хэнс. – Они такие разные, что напоминают лоскутное одеяло, но в то же время похожи, так как сделаны из одной ткани. Их ценности отличаются от ценностей англичан – это вера и личная свобода. Ребенка воспитывают так, чтобы решая свою судьбу, он надеялся только на самого себя.
Бримсби с улыбкой смотрел на Хэнса.
– Вы говорите как настоящий американец. Я не представляю, что вы когда-нибудь покинете Америку.
– Некоторые вещи не могут простить даже американцы, – холодные ноты в его голосе не оставляли сомнений, что он имеет в виду.
Бримсби опять стал задумчивым и в то же время странно нетерпеливым.
– Могу я называть вас Хэнсом?
– Конечно.
– Я уже старик, Хэнс, хоть ты и сказал, что это не так, а ничего не успел сделать в своей жизни, разве только немного упрочил благосостояние семьи. Так случилось, что, кроме Анжелы, мне не с кем разделить это богатство. Мой сын, Эндрю, погиб на войне с Бонапартом, дочь умерла при родах, произведя на свет мертвого ребенка, а ее муж вскоре после этого скончался от чахотки.
Анжела медленно отпила глоток чая. Когда она ставила чашку обратно на блюдце, рука ее дрожала.
– Эдмунд, – сдержанно обратилась миссис Бримсби к мужу. – Тебе не кажется, что не стоит все это рассказывать?
– Я уже упоминал, мадам, что ни на что не претендую, – очаровательно улыбнулся ей Хэнс.
– Но в этом-то и все дело, – загорячился Эдмунд. – Это именно то, чего я от тебя хочу!
Анжела пораженно вздохнула, а пальцы Хэнса сильнее стиснули чашку. Его охватило острое чувство негодования. Долгие годы Эдмунд Бримсби не желал о нем ничего знать, а теперь, больной и одинокий, решил очиститься от зла, содеянного в молодости, швырнув Хэнсу эту подачку.
Согласиться с предложением Бримсби – значило отвергнуть все, что для него сделал Рурк Эдер, человек, которого он всегда звал отцом, который любил его и все ему прощал.
– Нет, – спокойно ответил Хэнс. – Я не хочу этого.
– Очевидно, это слишком поспешное предложение, но дай мне шанс. Я говорю то, что чувствую. Поживи с нами в нашем доме, позволь мне лучше узнать тебя. Безусловно, Рурк Эдер – единственный, кто достоин называться твоим отцом, но разреши мне стать твоим другом, пожалуйста.
Хэнс взял с принесенного слугой подноса бокал бренди и задумчиво посмотрел на янтарную жидкость, затем обвел внимательным взглядом комнату: золоченые карнизы, люстру, ярко сияющую над столом, богатые гобелены, украшающие камин. Он чувствовал себя удобно среди, этих вещей, да, очень удобно. Хэнс не счел нужным удостоить взглядом Анжелу Бримсби: и так ясно, что ей не хочется пускать к себе в дом бастарда своего мужа. Но мнение Анжелы не имело для него ни малейшего значения.
Хэнса интересовал только этот подагрический старик с серьезными и задумчивыми водянистыми глазами и нервными руками. Уже давно не случалось такого, чтобы кто-то хотел близко узнать Хэнса, а тем более стать его другом.
– Сочту за честь, – с любезной улыбкой произнес молодой человек и поднял свой бокал за здоровье Бримсби.
Грязный палец с укрепленным воском ногтем привычно лежал на спусковом крючке нового ружья.
– Теперь слушайте своего дядю Микайа, – произнес мужчина, окидывая цепким взглядом просеку, гудевшую от стрекота кузнечиков и пения птиц, которая пролегала к югу от Лексингтона. – Ружье не стоит того дерева, из которого оно сделано, если из него не умеют как следует стрелять. А стрелять нельзя научиться, если у тебя нет цели.
– О, я это знаю, – ответил Калеб Харпер.
– И я тоже, – поддержал его младший брат Спрус, вытирая рукавом нос.
– Тогда займемся, мальчики, – произнес Микайа, приседая на корточки и прикладывая к плечу ружье. – Мне тоже нужна практика. Я не держал ружье уже семь лет, с тех самых пор, как Билли Вулф арестовал меня и Вилли… – нависающий лоб Микайи помрачнел. – Черт возьми, как бы я хотел сам всадить пулю в Хэнса Эдера, отплатив ему за то, что он убежал с нашей долей добычи и оставил нас отдуваться.
– Мы не найдем Эдера в Лексингтоне, – сообщил Вилли, подходя к брату и мальчикам. – Я кое-что разузнал: похоже, он уехал отсюда лет пять назад.
– Все равно, давай дадим юнцам урок стрельбы, – предложил Микайа. – Прямо сейчас, – он злобно рассмеялся, заметив вдалеке ребенка. – Скажем, мы хотим убрать этого полукровку. Вот что мы делаем… – Микайа начал театрально целиться в темноволосого мальчика на поляне.
– Нет! – неожиданно зазвенел высокий женский голос, и на Микайю налетел вихрь из полосатой ткани и блестящих черных волос, сбив его с ног.
– О, мадам, – засмеялся Харпер, – мы просто шутили. – Он внимательно обвел женщину глазами. – Мы не хотели сделать ничего плохого, да, мальчики? Харперы не убивают детей, даже полукровок. А… вы здесь одна, мадам?
Мария в ужасе отшатнулась, услышав имя Харпера. Не оставалось никаких сомнений, что перед ней – сыновья и внуки Элка, такие же грубые и жестокие, как и человек, которого она убила семь лет назад.
– Гедеон, – торопливо бросила женщина через плечо. – Отправляйтесь с Хэтти в магазин Троттеров и ждите меня там, а я приведу Бенжамина.
Почувствовав тревогу Марии, Гедеон взял Хэтти за руку, и дети побежали по Мэйн-стрит к центру города. Мария бросилась к сыну, но один из младших Харперов преградил ей дорогу, явно узнав ее.
Женщина с трудом увернулась от него, спиной ощущая тот же жестокий взгляд, запомнившийся еще по Ликинг-Ривер: этот парень видел, как она убила Элка Харпера.
Направляясь с Бенжамином к остальным детям, Мария постаралась выбросить из головы встречу с Харперами. Эти люди, стоявшие вне закона, вряд ли могли навредить ей здесь, в Лексингтоне. Но услышав от Майры Троттер, что Харперы взяли землю в нескольких милях вниз по реке от города, женщина поклялась, что постарается не попадаться им больше на пути. Мария в сердцах отругала своего четырехлетнего сына за то, что он ушел один и так далеко, но потом сжала его руку с доброй, любящей улыбкой.
Магазин Троттеров был полон покупательниц. Лексингтон постоянно ощущал нехватку товаров: сказались и последствия войны, и то, что город не имел хорошего речного порта. Поэтому завоз, подобный этому, считался настоящим событием.
Мария редко выбиралась в город, доверяя делать покупки работнику мужа, человеку по имени Джейк Хопкинс. Однако дети росли быстрее, чем тополя, и Гедеону, Бенжамину и трехлетней Хэтти понадобилась новая одежда.
В магазине Гедеон застыл перед набором охотничьих ножей в стеклянном футляре. Оставив Бенжамина и Хэтти помечтать над искушающим душу разнообразием сладостей, Мария принялась рассматривать ткани, рискуя быть раздавленной женщинами, яростно пробивающимися к самым красивым отрезам.
Мария улыбнулась, пробуя пальцами материал. Еще лет пять назад она бы ни за что не поверила, что домашняя жизнь сделает ее такой счастливой. Мария дотронулась рукой до живота, мечтая о том дне – а он наступит уже через три месяца, – когда можно будет прижать к себе младенца. Эта новая жизнь приводила ее в восторг и заявляла о своих правах более активно, чем двое первых детей.
Мария сделала покупки, почувствовав прилив гордости, когда миссис Троттер охотно предложила ей отпустить их в кредит. Поначалу новые методы земледелия Люка вызывали недоверие фермеров. Они смеялись над тем, что он удобряет землю навозом, что строго соблюдает правила севооборота и орошения. Однако со временем, когда урожаи, получаемые Люком, превратились в легенду, снисходительность уступила место зависти и попыткам подражания.
Пока миссис Троттер заворачивала покупки, Мария тихо вздохнула, подумав о Люке. Последнее время муж уже не с таким интересом занимался своей фермой, все стало для него слишком простым и легким. Она заметила, что к Люку вернулось какое-то беспокойство, которое владело им раньше. Временами он подолгу сидел на новом крыльце, смотрел на запад и мечтал о чем-то таком, чего еще не мог высказать. Мария знала, что не стоит торопить или расспрашивать мужа. Когда придет время, он сам скажет ей, что у него на сердце.
Встряхнув головой, отгоняя от себя грустные мысли, она протянула Бенжамину конфету и спросила:
– Где твоя сестра? Нам пора уходить.
Женевьева изо всех сил старалась сдержать улыбку, слушая ворчание Брайди Фарел, горничной, которую она неохотно наняла по настоянию Сары.
Изнемогая под грузом покупок из магазина Троттеров, девушка бормотала себе под нос:
– Этого бы вполне хватило, чтобы одеть церковный хор. Или мисс Сара так избалована, что не может надеть платье больше одного раза?
– Ну и зануда же ты, Брайди, – улыбаясь, ответила Сара; она уже успела подружиться с этой пятнадцатилетней иммигранткой из Ирландии. – Между прочим, я должна буду много выезжать в качестве миссис Натаниэль Кэддик.
Подумав о скорой свадьбе дочери, Женевьева счастливо улыбнулась, передавая последний сверток. Горничная умудрилась каким-то образом загрузить в фаэтон все покупки и еще оставить свободное место для миссис Эдер. Женевьева уже собиралась сесть в экипаж, как вдруг услышала жалобный детский плач.
Никто из пешеходов, толкавшихся на деревянной мостовой, даже не заметил этого, но Женевьева обладала острым слухом, очевидно, взамен усиливающейся близорукости.
Пробившись вперед, она увидела маленькую девочку, в ужасе сжавшуюся на тротуаре. Взяв ребенка на руки, Женевьева вдруг ощутила прилив материнских чувств.
Девочка молча смотрела на нее, жалобно моргая большими голубыми глазами и нервно дергая себя за локон.
– Ты, наверное, потеряла маму? – нежно улыбаясь, спросила Женевьева.
Та печально кивнула. В это время из магазина вышел какой-то мужчина, неся на плече лезвие для плуга, острые края которого чуть не задели ребенка. Женевьеве пришлось посадить его, от греха подальше, на бочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52