Рурк склонился над кроватью, на которой сидела Женевьева с дочкой, и обнял их обеих. Ощутив сквозь забытье присутствие отца, Матильда схватила его за рукав пылающей ручонкой. Ее глаза, крошечные голубые щелки на распухшем лице, смотрели, казалось, смущенно: девочка не могла осознать мучившую ее боль.
– Господи, спаси ее, – бормотала Женевьева, хотя и понимала всю тщетность молитвы.
Матильда слабела с каждой минутой; она была слишком маленькой и беспомощной, чтобы бороться с пожирающим ее огнем болезни.
Женевьева с трудом оторвала свой взгляд от ребенка и посмотрела на мужа:
– Неужели мы ничего не можем сделать?
– Ничего, – ответил он; ему хотелось бы как-то успокоить жену в эту минуту страшной боли и печали, но его собственное горе и беспомощность были так же велики, как и ее. – Это самое большое зло, которое нам только можно было причинить, Дженни.
Слезы Женевьевы капали на одеяло, прикрывающее дочурку.
– Господи, как мы будем после этого жить? – сокрушенно спросила она.
– Не знаю, милая, не знаю. У нас есть еще другие дети, – напомнил Рурк погасшим голосом, прекрасно понимая, что драгоценность других детей не сможет заполнить ту пустоту, которую оставит в их жизни смерть Матильды.
Неожиданно в коридоре раздался протестующий голос Мими, затем дверь распахнулась, и на пороге появился Хэнс.
– Нет, Хэнс! – закричала Женевьева, инстинктивно прижимая к себе дочку – Это же лихорадка…
– К черту лихорадку! – прорычал Хэнс. – Я уже устал находиться в неизвестности.
Женевьева снова попыталась остановить сына, но вмешался Рурк.
– Пусть войдет, – спокойно сказал он и жестом подозвал Хэнса к кровати.
Мальчик благодарно посмотрел на отца, но подошел не сразу. Он боялся не болезни, а того, что увидит. Женевьева отвернула простыни, открывая горящее жаром лицо ребенка.
Хэнс прерывисто вздохнул: даже самые мрачные фантазии не могли подготовить его к этому. Матильда выглядела невыносимо хрупкой; ее дыхание шелестело, словно мертвые листья на ветру, прикосновение к ней обжигало.
Женевьева прочитала на лице Хэнса недоверие и неприкрытый ужас, который затуманил его небесно-голубые глаза.
– Она очень больна, Хэнс, – тихо сказала женщина.
– Она же умирает! – сорвалось с губ мальчика. Рурк положил руку на плечо Хэнса:
– Мы ничего не можем поделать, сын. Нам остается только ждать и поддерживать друг друга.
– Дай мне подержать ее.
Словно одеревеневшими руками Женевьева протянула ему ребенка. Хэнс прижал девочку к груди с разрывающей душу нежностью и отвернулся к окну.
Окно мансарды выходило на запад. Хэнс окинул беспокойным взглядом ферму. Вот сучковатый белый дуб, под ветвями которого он качал Матильду, хохоча во все горло от ее восторженного крика: «Выше! Выше!». Вот полянка, на которой они лежали на животах, уткнувшись подбородками в щекочущую траву, и рассматривали кузнечика. Над всем этим вдалеке возвышались неизменные и вечные Голубые горы.
– Видишь их, Мэтта? – прошептал Хэнс. – Видишь Голубые горы? Я обещал взять тебя с собой – показать другую сторону земли.
На какое-то мгновение взгляд девочки стал осмысленным, и она медленно повернула лицо к свету. Сухие губы сложились в призрачное подобие ее прежней солнечной улыбки, как будто Матильда прощала Хэнса за то, что он не выполнил обещания. Потрясенный всем этим до глубины души, Хэнс передал девочку матери.
Детские губы выдохнули два слова: «мама» и «папа», потом Мэтти уткнулась Женевьеве в грудь и умерла с нежнейшим из вздохов.
Почувствовав, как жизнь ушла из тела ее ребенка, Женевьева тоже перестала дышать, настолько болезненно сжалось горло. Однако Бог не даровал ей смерть, она продолжала жить, но уже без своей девочки.
Сотрясаясь от рыданий, Рурк взял Матильду из рук жены и покрыл прощальными поцелуями ее лицо.
– Нет, – отчаянно прошептал Хэнс, отступая назад, словно отказываясь верить в случившееся.
Он подбежал к окну и, вцепившись в подоконник, еще раз выкрикнул:
– Нет!
Теплые, сияющие солнцем, дни завершили лето 1790 года. Хлеба выросли на редкость прямыми и высокими и удивляли всех своим изобилием. Но в семье Эдеров было темно и пусто. Женевьева совершала привычные действия, с отчаянной яростью ухаживая за своими детьми. Но в ее сердце образовалась пустота, которую не могли заполнить ни стойкость Люка, ни постоянные молитвы Ребекки, ни тихая нежность Израэля, ни перемешанная с горем сладость всеохватывающей любви Рурка.
Шло время. Ферма процветала, подрастали дети. В конце концов, Женевьева снова научилась улыбаться, но это была печальная улыбка, потому что жизнь больше уже не казалась воплотившейся мечтой. Кошмар смерти Матильды сделал все вокруг унылым и бледным.
Хэнс тоже был неутешен. У него отняли единственное, что он действительно любил. В отличие от родителей, горевавших в тихом отчаянии, Хэнс неистовствовал, взрываясь по малейшему поводу. Его отлучки из дома становились все заметнее. Он часто уезжал в Ричмонд, выбирал там самую убогую из таверн и напивался до полного бесчувствия.
– Я волнуюсь за него, Рурк, – однажды призналась мужу Женевьева, когда они лежали в ночной тиши. – Меня пугают его компании и то, чем он занимается, уходя из дома.
– Я пытался поговорить с ним об этом, – вздохнув, ответил Рурк и провел рукой по лбу. – Но я не могу остановить сына. Если я буду слишком суров, мы окончательно потеряем его.
– Он стал таким раздражительным.
– Да, Хэнс зол на весь мир и, думаю, на себя тоже.
– Люди в деревне сплетничают о нем, уверяют, что он плохо кончит.
– Ты тоже так считаешь, Дженни?
– Не знаю. В нем столько хорошего. Но Хэнс держит все это в себе.
Рурк погладил волосы жены, путаясь пальцами в мягких кудряшках.
– Он знает, что мы всегда готовы помочь ему. Это все, что мы можем для него сделать.
Сердце Женевьевы наполнилось нежностью к мужу. Она продолжала отчаянно любить Рурка; после пережитой вместе трагедии это чувство стало сильнее и глубже. Женевьева мечтала о том, чтобы Бог снова дал им ребенка. Она думала об этом каждую ночь, веря в то, что младенец даст ей новую надежду, новую веру. Но наполнение, которого так жаждала Женевьева, не приходило. Казалось, она опустела так же, как та часть ее сердца, которую занимала Матильда.
ГЛАВА 17
– Хэнс влюбился! Хэнс влюбился!
Люк пробирался вдоль стен нового танцевального зала, стараясь держаться в пределах слышимости, но подальше от кулаков своего семнадцатилетнего брата. Танцующие быстро двигались под звуки скрипки, демонстрируя друг другу веселые хлопчатобумажные платья и яркие охотничьи рубашки. Их пыльные башмаки отстукивали четкий ритм на деревянном полу, ладоши звонко хлопали в такт музыке.
Женевьева через плечо посмотрела на Люка, который с радостной ухмылкой носился вокруг площадки. Мальчишка пользовался каждой возможностью поддразнить Хэнса, но делал это без злости. При этом Люк старался выбирать моменты, когда брат был слишком занят, чтобы постоять за себя.
– Я думаю, Люк прав, – сказала Женевьева мужу, пока они двигались в кругу танцующих. – Хэнс явно увлечен Джейн Карстерс.
Рурк рассмеялся:
– Держу пари, что она отвечает ему взаимностью.
– А почему бы и нет? – спросила Женевьева. – Хэнс дьявольски хорош с этой шапкой русых волос и сияющими голубыми глазами. Когда наш сын в хорошем настроении, он может быть просто обворожителен.
– Да, но почему из всех девушек деревни Хэнс выбрал именно дочку священника?
Женевьева нахмурилась:
– Рурк, что ты говоришь?
– Просто я невысокого мнения о манерах парня. Судя по всему, все мое воспитание не пошло ему впрок.
Он стиснул руку жены, заметив, как Хэнс и Джейн выскользнули за дверь в тихий летний вечер.
– Хэнс влюбился!
Хэнс слегка поежился, услышав за спиной привычные насмешки Люка.
– Черт подери этого нахала, – проворчал он. – Балаболит, как колокольчик на шее у осла. Я ему покажу, когда встретимся дома.
– Хэнс, – вздохнула Джейн. – Ругаться нельзя. Он засмеялся и положил руку на плечо девушки, зная, что Джейн не умеет долго сердиться.
– Я уже слышал это.
– Не мешало бы тебе прислушаться к моим словам.
– Ну же, Джейн, не заводись. Мне хватает Ребекки. Клянусь, моя сестра заткнет за пояс даже твоего отца молитвами и псалмами.
– Кстати, я уже давно не видела тебя в церкви, – напомнила девушка.
Хэнс беспечно махнул рукой:
– И вряд ли увидишь.
– Между прочим, папа велел мне держаться от тебя подальше. Он говорит, что ты дикий и невоспитанный и водишься с Харперами.
Хэнс рассмеялся.
– Так оно и есть, милая. Но… – он прижал девушку к себе, улыбаясь ее мягкому вздоху удивления и удовольствия. – Но ведь именно это тебе и нравится во мне, не правда ли?
Хэнс наклонился к прелестному личику, ища губами губы Джейн. Она, как всегда, немного посопротивлялась, но потом обмякла в его руках. Хэнс накрыл ее губы своими, а его пальцы скользнули по уже зрелому телу Джейн. Юноша весь напрягся, почувствовав знакомое волнение в крови.
– Джейн, – пробормотал он. – О, милая…
Хэнс знал о женщинах гораздо больше, чем большинство парней его возраста, но он приобрел опыт с девчонками из таверны. Дочь священника была совсем другой, такой приличной, чистой и свежей, как страничка из новой Библии.
Хэнсу хотелось первому прочитать эту страничку, поэтому он уже несколько месяцев обхаживал Джейн.
Затаив дыхание, юноша просунул руку между их телами, пока его пальцы не коснулись ее груди. Он никогда еще не вел себя так смело с Джейн, но в этот вечер, наполненный музыкой кузнечиков, ароматом жимолости и распускающегося лавра, все казалось простым, очень простым. Рука Хэнса скользнула дальше, под корсаж платья, и ощущение шелковистого тепла девичьей кожи с новой силой разожгло в нем внутренний огонь. Она обязательно сегодня будет принадлежать ему, обязательно…
Внезапно Джейн уперлась обеими руками в грудь Хэнса и с силой, поразительной для столь хрупкой девушки, так оттолкнула его, что он чуть не упал.
– Как ты смеешь, Хэнс Эдер? – закричала она, закрыв руками пылающие от унижения щеки.
Подавленное неудовлетворенное желание вскружило Хэнсу голову. Он с растерянностью посмотрел на девушку.
– Успокойся, Джейн, я только…
– Я прекрасно знаю, что ты хотел, – продолжала бушевать Джейн, сложив на груди руки, словно защищаясь от него.
– Но что в этом плохого? Ведь ты же моя девушка, так?
– Была, – ответила Джейн, поджав губы. – Но больше не буду, Хэнс. Ты – просто самец. Папа всегда говорил, что ты мне не пара, и оказался прав.
– Джейни!
– Отойди от меня, Хэнс! Отправляйся к своим гулящим девкам в Ричмонде! Ты вполне достоин их.
С этими словами она упорхнула прочь, эдакое облачко из ситца и батистовых нижних юбочек. Хэнс, словно пораженный громом, смотрел, как Джейн немного помедлила у входа в танцевальный зал, затем взяла под руку Питера Хинтона и ушла с ним.
Юноша похолодел, неожиданно услышав совсем рядом веселый, издевательский смех. Из тени вышла Нел Вингфилд.
– Бедный Хэнс, – хрипло проворковала она. – Боюсь, тебе еще многому нужно научиться в обращении с девушками.
– Извините, мисс Вингфилд..
Хэнс попытался проскользнуть мимо женщины, но она загородила ему дорогу и протянула маленькую серебристую бутылочку виски.
– Запомни этот вкус, – сказала Нел, с улыбкой наблюдая за выражением лица юноши. – И ты никогда больше не захочешь кукурузной водки или простого сидра.
Хэнс сделал еще глоток и улыбнулся ей в ответ.
Честно говоря, Нел была довольно хорошенькой женщиной. Правда, уже далеко не девочка, но с крепким роскошным телом и губами, которые, казалось, могли целиком проглотить мужчину.
Когда Нел уводила Хэнса от танцевального зала к своему дому, он знал, что этой ночью попробует не только вкус виски. Хэнс уже и не вспоминал о Джейн Карстерс.
– Лютер! – Женевьева торопливо подошла к причалу, у которого ее старый друг разгружал свою баржу. – Ты не встречал в Ричмонде Хэнса? Господи, он уже почти год не появляется дома.
Лютер Квейд взял женщину за руку и отвел в сторону. На торговой пристани он протянул ей объемистый пакет.
– Цены на кукурузу опять пошли вверх. Скоро ты разбогатеешь.
Равнодушно пожав плечами, Женевьева взяла свои деньги.
– У нас и так есть все, что нужно. Израэль, правда, начинает увлекаться науками. Когда он подрастет, мы с Рурком собираемся отправить его учиться в Вильямсбург, – она посмотрела на свои уже отвыкшие от тяжелой работы руки: последнее время ее главным орудием было перо. – Иногда мне даже кажется, что мы имеем слишком много. Бывают дни, когда Рурк просто сидит без дела, наблюдая, как процветает его ферма. Такое чувство, что мы здесь больше не нужны, – Женевьева нахмурилась. – Между прочим, ты так и не ответил на мой вопрос о Хэнсе.
Лютер понимающе кивнул и задумчиво потер ладонью рукав своей шерстяной рубашки.
– Я видел его. Он живет в меблированных комнатах на Маршалл-стрит, в достаточно приличном месте. И работу имеет приличную: служит у Хораса Рэтфорда.
– Члена Законодательного собрания?
Лютер снова кивнул:
– Насколько я понял, Хэнс выполняет различные поручения, занимается разборкой корреспонденции и все в этом роде.
– Но почему же ты не сказал мне об этом сразу?
– Хэнс живет развеселой жизнью. Рэтфорд ценит парня, обхаживает его. Боюсь, что Хэнс слишком любит карточные столы и женщин, – Лютер искоса посмотрел на Женевьеву, – ямайскую водку и…
Женевьева крепко сжала губы:
– Ну, что там еще?
Лютер повозил ногой по земле, чувствуя себя явно не в своей тарелке.
– Послушай, Женевьева, может, мне не следует…
– Пожалуйста, Лютер!
– На прошлой неделе с плантации Уитни сбежали четырнадцать рабов. По этому поводу допрашивали Калвина Гринлифа и Хэнса, и, боюсь, достаточно строго.
Женевьева ничуть не удивилась этому известию. Она никогда на раскаивалась в том, что научила Хэнса ненавидеть рабство. Правда, ей хотелось, чтобы они с Калвином проявляли крайнюю осторожность в борьбе с существующими порядками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52