Воздух сразу наполнился запахом серного дыма и криками. Французы что-то лопотали на своем языке, а американцы оглашали окрестности победным кличем, прокладывая себе путь вглубь британского войска.
Рурк не хотел никого убивать, но когда прямо перед ним с поднятым в руке мечом возник человек в красном мундире, он, не раздумывая, выстрелил в него. Рурка охватило знакомое чувство жестокой радости от победы над врагом, но оно было настолько противно самой его природе, что ему, как никогда, захотелось поскорее вернуться на свою ферму, в объятия Дженни.
Через несколько минут все было кончено. По команде полковника Тарлтона красные мундиры бросились врассыпную, оставив победителям обоз и скот. В порыве радости союзники обнимали друг друга, бросали вверх шляпы.
Когда же спустя три дня объявили, что союзные войска могут оставить окопы, ликование достигло вершины. Рурк вместе со всеми участвовал в празднике с вином и песнями. Однако, как только он устроился на ночлег и взглянул сквозь листву на звезды, усеявшие небо, сразу затосковал о Женевьеве.
Рурк прошептал имя любимой октябрьскому ветру и закрыл глаза, стараясь вызвать в памяти ее образ. Он до сих пор не мог до конца поверить, что они поженились. Позади остались долгие годы непонимания и невысказанного желания. Рурка утешала мысль, что Женевьева сейчас находится в безопасности и спокойно возвращается в Дэнсез Медоу. Наконец-то у них будет своя семья и свой дом.
Где-то вдалеке еще гремели пушки. Очевидно, это британцы, отошедшие из занятых редутов во внутренние укрепления, стреляли по окопам в минеров и саперов.
Рурк снова открыл глаза и вознес к небу молчаливую молитву. Одно время ему казалось совершенно безразличным, останется ли он в живых или же нет, но сейчас его ждала Дженни.
– Боже, сохрани мне жизнь, – шептал Рурк, обращаясь к звездам, – позволь мне снова обнять ее.
Повозка громко скрипела под тяжестью семьи квакеров, согласившейся вместе с Дженни доехать до Скотс-Лэндинга. Это оказались очень добрые люди, а их дети не приставали к ней с расспросами, давая Женевьеве возможность побыть наедине со своими невеселыми мыслями.
С одной стороны, Женевьева радовалась тому, что она, наконец, стала женой Рурка Эдера, и это давало ей жизненные силы. Но когда девушка думала о тысячах двигавшихся к Йорктауну мужчин, ее охватывал ужас. Вполне вероятно, что Рурк поступит с ней так же, как и Корнелиус Калпепер: оставит вдовой прежде, чем сделает своей женой.
Размышления Женевьевы прервало появление впереди на дороге небольшой группы вооруженных людей. Путники торопливо съехали с дороги и спрятались в зарослях. Но было уже поздно: британский отряд успел их заметить. Через пару минут красные мундиры окружили повозку с лошадью.
Глава семейства лишь смиренно вздыхал, прижав к себе жену и детей и уповая на милость Божию. Но ярости Женевьевы не было предела.
– Ты – грязный вор, – закричала она в лицо командиру отряда, – неужели ты осмелишься грабить детей и женщин?
Солдаты рассмеялись.
– Что ж, это самый простой способ, – отшутился командир.
Поборов страх, Женевьева смело шагнула вперед:
– Неужели вы сможете убить женщину, чтобы захватить эту повозку?
– Нет, нет, – неожиданно раздался за ее спиной хорошо знакомый голос. – В этом нет необходимости.
Женевьева даже задохнулась от возмущения. Между ней и офицером встал Генри Пиггот, грубо оттолкнув девушку в сторону.
– Я долго ждал случая все уладить между нами, миссис Эдер, – заявил он, нагло ухмыляясь. – Правда, закон освободил вас от долга, но, по-моему, мы еще не рассчитались до конца.
– У меня ничего нет, – процедила Женевьева сквозь сжатые зубы.
Пиггот лишь покачал головой и кивнул в сторону повозки и коня Рурка:
– Вы обладаете достаточно ценным товаром, миссис Эдер.
– Подонок! – в сердцах воскликнула Женевьева. Солдаты снова загоготали, придя в восторг от ее темперамента.
Пиггот, вне себя от ярости, придвинулся вплотную к Женевьеве. Девушка закрыла глаза, чтобы не видеть перед собой это отвратительное алчное лицо. Кровь, стучавшая у нее в висках, почти заглушала дикие крики солдат.
Неожиданно из зарослей над дорогой раздались чьи-то отрывистые голоса. В ту же минуту на британский отряд, подобно стае диких собак, налетела другая группа людей. Спустя мгновение-другое, англичане с воем бросились прочь.
И только Генри Пиггот не сдвинулся с места. Не обращая внимания на то, что происходит вокруг, он в дикой злобе швырнул Женевьеву на повозку, забыв всякую осторожность. Девушка словно издалека услышала собственный крик о помощи.
– Отпусти! – вдруг приказал кто-то полным тихой ярости голосом.
Женевьева оглянулась и увидела Калвина Гринлифа.
– Калвин! – воскликнула она, почти лишившись чувств от столь внезапного избавления от своего мучителя.
Натренированный за годы войны с индейцами, Калвин ловко схватил вытянутой рукой Пиггота сзади за воротник и оттащил орущего и извергающего проклятья англичанина от повозки.
Женевьева слишком поздно заметила нож в руке Пиггота. Она пронзительно закричала, но он уже успел вонзить его Калвину прямо в живот. Женевьева ожидала, что ее спаситель сразу ослабеет от боли, но этого не произошло. Калвин с еще большей яростью схватил англичанина за шею. Послышался ужасный хруст, и тело Пиггота мешком осело на землю. Только после этого Калвин позволил себе потерять сознание и упасть.
В Треблз-Лэндинге они увидели на пристани шумную веселую толпу, которая собралась полюбопытствовать, как разгружают припасы. Всем этим хаосом пытался управлять отчаявшийся французский интендант Клод Бланшар.
Женевьева сидела в повозке, рассеянно гладя потный лоб Калвина и с изумлением взирая на происходящее вокруг. После сражения на дороге генерал-майор Генри Нокс, командир отряда Калвина, попросил миссис Эдер предоставить в их распоряжение коня и повозку. В нее уложили раненого, а затем собирались с ее помощью перетащить по песчаной дороге тяжелые пушки от Треблз-Лэндинга к театру военных действий.
Между тем, Калвин чувствовал себя все хуже и хуже. У него началась горячка, что, по словам врача, было верным признаком заражения крови. Однако раненый еще находился в сознании, и это вселяло надежду.
Когда он открыл глаза, Женевьева заставила себя ободряюще улыбнуться:
– Ты что-нибудь хочешь, Калвин?
Юноша покачал головой и нахмурился.
– Вы не должны оставаться здесь, – хрипло произнес он. – Ваш муж уверен, что вы на пути в Дэнсез Медоу.
– Так и должно было быть. Но я неожиданно встретила старого друга.
Калвин досадливо поморщился и отвернулся. Женевьева знала, что его мучает мысль о том, что он ранен не в достойной битве, а этим негодяем Пигготом.
– Кстати, я разговаривала с твоим лейтенантом, – постаралась возобновить разговор девушка: врач предупредил ее, что раненый не должен впадать в забытье. – По его словам, ты уже не однажды проявляешь себя героем.
Услышав это, Калвин заметно оживился; в глазах появился интерес к жизни.
– Расскажи, пожалуйста, о войне в Кентукки, – осторожно попросила девушка.
– Сотни индейцев в желтых перьях, – слабым голосом начал юноша; разум его явно мутился. – Краснокожие раскрашиваются ужасно. Дождь целыми днями… Порох мокрый… Люди полуголодные… У меня не было выбора… забрал все их припасы и оружие…
Губы раненого искривились в улыбке. Воспоминания неожиданно придали ему силы. Это был уже не тот смертельно усталый солдат, которого привезли в Треблз-Лэндинг три дня назад. Женевьева снова увидела перед собой юношу, которого так хорошо знала раньше: напористого, горящего желанием чего-то достичь в жизни.
Но Калвин по-прежнему все больше слабел, ему было нестерпимо больно. Женевьева с озабоченным видом выглянула из повозки. Работа на пристани шла полным ходом; американские пушки грузили на телеги или же тащили вручную. Однако никто не собирался оказывать раненым медицинскую помощь, как обещали французы.
Женевьева расстроенно закусила губу.
– Мистер Бланшар! – окликнула она французского интенданта.
Тот недовольно оглянулся и нетерпеливо топнул ногой:
– Да, мадам, в чем дело?
– Раненые не могут больше ждать, сэр. Все повязки грязные, необходимы болеутоляющие средства.
– О Господи! – воскликнул интендант, снова топнув ногой. – Де Грасс приказал мне в первую очередь организовать пекарни, а все необходимое для этого до сих пор находится на Чиспике!
Женевьева поняла, что от Бланшара ждать помощи бесполезно. Этот раздражающе суетливый, лишенный точности и спокойствия человечек чувствовал себя в Вирджинии так же неуютно, как комнатная собачка на охоте.
Девушка посмотрела на Калвина: раненый уже начал впадать в забытье и тихо стонал. Неподалеку от них врач перевязывал солдата с обожженным лицом и проклинал все на свете, сетуя на нехватку лекарств и перевязочного материала.
– Что вам необходимо, сэр? – тихо спросила его Женевьева.
Доктор с гримасой отчаяния взглянул на пациента, затем посмотрел на девушку и поднял глаза к небу:
– Чудо, мадам. Вот что нам необходимо.
Женевьева кивнула головой в сторону гавани:
– Как вы считаете, нам поможет что-нибудь из корабельных припасов?
– Да, здесь от них пользы было бы гораздо больше, чем на корабле.
Эти слова послужили для девушки необходимым толчком к действию. Женевьева бросилась на пристань и, подобрав юбки, залезла в маленькую лодочку. Позади раздались гневные крики Бланшара, но она уже что есть силы гребла к французскому кораблю.
17 октября выстрелы союзных пушек разорвали рассвет, сея смерть среди британских солдат, которые в панике метались по своему разрушенному форту. Бушевавшая всю ночь непогода не позволила генералу Корнвалису вовремя переправить передовые полки через бухту в Глочестер.
Рурк сидел со своим отрядом в грязном окопе. За последние две недели он уже побывал в двух перестрелках, убив при этом столько англичан, что об этом даже не хотелось думать. Американские солдаты воевали хорошо. Эти крепкие, закаленные в боях парни изучили каждую пядь своей земли и умело пользовались этим.
Во время взрыва Рурка слегка ранило в голову, и повязка теперь постоянно сползала ему на глаз, мешая целиться. Однако он начинал подозревать, что перестрелки скоро прекратятся, и не придется больше рыть окопы.
Американцам оставалось только смотреть, как артиллеристы стреляют из пушек. К девяти часам прекратился ответный огонь. Потянулось томительное ожидание. Наконец эта скука была прервана появлением на разрушенном парапете британских укреплений человека в красном мундире. Он отчаянно бил в барабан, но звук тонул в артиллерийском салюте союзников. Все затаили дыхание. Каждый из них, будучи опытным солдатом, понимал, что означает барабанная дробь.
Вскоре, вяло размахивая белым платком, появился офицер. Вместе с барабанщиком он медленно направился к американским позициям.
Пушки замолчали. Рурк никогда еще не слышал такой глубокой тишины, нарушаемой лишь меланхоличным стуком барабана.
– Эй, приятель, – прошептал рядом с ним француз. – Сейчас начнутся переговоры.
Тишина, опустившаяся в ту ночь на Йорк, отнюдь не казалась мирной. Рурк лежал без сна, размышляя о том, что в любую минуту последний, случайный британский снаряд или пушечное ядро могут попасть в середину американских позиций и убить его. Это было особенно нелепо именно сейчас, когда конец войны так близок. Рурк поднял глаза к сверкающему на прохладном чистом небе великолепному ожерелью из звезд и постарался выбросить подобные мысли из головы.
На заре хриплая музыка шотландцев 76-го полка прохныкала салют союзникам. Королевский оркестр французского полка тут же сыграл победный ответ.
Рурк забрался вместе с товарищами на парапет, чтобы получше видеть столь необычное зрелище. Он старался вызвать в себе злость и ненависть к врагам, но не сумел обнаружить в душе ничего, хотя бы отдаленно напоминающего эти чувства.
Изрытое, неопрятное поле битвы – вот все, что еще говорило об уродливом лице войны.
Рурк посмотрел по сторонам и вздрогнул от утренней прохлады. «Возможно, – сказал он себе, – триумф придет позже, когда состоится формальная капитуляция». А пока ему оставалось лишь наслаждаться тишиной да мыслью, что скоро он отправится домой.
Некоторые американцы уже оставили позиции. Конечно, велико было искушение уйти вслед за ними, но Рурк вспомнил слова Женевьевы: «Все, через что ты прошел… обретет смысл, если ты доведешь начатое дело до конца», поэтому он лишь смахнул пыль со своего испачканного мундира и начистил сапоги.
Готовясь встретить побежденных британцев, американцы и французы образовали вдоль Хэмптон-Роуд двойную линию. Наконец те вышли из Йорктауна под звуки марша «Мир перевернулся вверх тормашками».
Рурк заметил, что англичане стараются держаться ближе к французской линии, не обращая внимания на американские позиции. Казалось, они хотели таким образом несколько уменьшить свой позор, сдавшись французам, а не Континентальной армии.
«Ничего удивительного, – подумал Рурк. – Это же забавно, что самая мощная в мире военная машина побеждена кучкой оборванных, непокорных бунтовщиков».
Однако американцы не желали, чтобы их игнорировали. Оркестр грянул «Янки Дудл», заставив англичан, так долго относившихся к ним с презрением, повернуться лицом к американской линии.
И вот прозвучал приказ о сдаче оружия. Англичане принялись грубо швырять свои ружья в кучу, стараясь повредить их. Заметив это, генерал Линкольн, второй человек в войсках после Вашингтона, что-то отрывисто скомандовал, и неповиновение тут же было пресечено: оружие стали складывать с меньшей яростью.
Рурк стоял до последнего, глядя на серебристо-коричневую кучу мушкетов, слушая проклятия и рыдания поверженных британцев. Он не ушел, пока не закончилась вся процедура.
К Йорктауну подходили все новые и новые силы Вашингтона. Все вражеские отряды к этому времени уже сдались в плен или разбежались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52