Передав Пушкину благодарность Николая I за составление
записки о народном образовании Бенкендорф сообщает ему затем, что будто бы "Его
Величество при сем заметить соизволил, что принятое вами правило, будто бы
просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило
опасное для общего спокойствия, ЗАВЛЕКШЕЕ ВАС САМИХ НА КРАЙ ПРОПАСТИ и повергшее
в оную толикое количество людей". Если бы Николай I даже бы и высказал подобное
несправедливое мнение о записке Пушкина, то он, конечно, никогда бы не счел
нужным после состоявшегося примирения, так бесцеремонно указывать Пушкину на его
прошлые юношеские прегрешения. Николай I не был способен на столь мелочные и
подлые уколы.
Оценка, которую сделал Николай I Пушкину после беседы: "Это самый умный
человек в России". Бенкендорф же отчитывает самого умного человека России как
мальчишку, издевается над ним, приписывая ему мнения каковых он вовсе в записке
не высказывает. Тайный смысл письма Бенкендорфа следующий: "Если тебя простил
царь, если он назвал тебя умнейшим человеком России, — не надейся, что тебя
простят другие, которым ты бросил дерзкий вызов. Царь простил тебя, но другие не
простят тебе твоей измены. Ты забыл, что народная мудрость говорит: "Жалует
Царь, да не жалует псарь".
"Унизительная и придирчиво враждебная опека Бенкендорфа, — пишет В.
Иванов, — в силу которой не только литературная, но и личная жизнь поэта
оставалась до самой его смерти под полицейским надзором, — с каждым годом
усиливалась". Бенкендорф принимает на себя роль гувернера 30-летнего Пушкина и
покровительственно поучает его, как мальчишку, как ему жить и какой держаться и
в дальнейшем линии поведения. Создалось невыносимое положение. Бенкендорф стал
стеной между поэтом и Государем. Пушкин не мог пробить этой стены. Все делалось
от имени и именем Государя, который не знал, что Бенкендорф, искажает его волю и
принимает в отношении поэта меры, которые Царь-Рыцарь, по благородству своего
характера, никогда не мог бы одобрить. Государь уважал и любил поэта, он желал
ему добра, а не зла, он, не допускал низости людской, был уверен, что его
представитель выполнит свято его волю и будет охранять и оберегать великого
человека. Пушкин знал, что Государь не при чем в той бесчестной роли, которую по
заданиям темных сил, выполнял Бенкендорф, подвергая поэта стеснениям, унижениям
и оскорблениям. "Не Он (Имп. Николай!) виноват в свинстве его окружающих", —
писал Пушкин своей жене.
Масонство создало настолько запутанную обстановку, которую без
трагического финала изжить было невозможно. По мере созревания таланта Пушкина и
роста его славы, возрастала и ненависть масонства в отношении Пушкина, которые
гнали "его свободный чудный дар" до тех пор, пока рука подосланного с "пустым
сердцем" убийцы не погасила исторической славы России". (В. Иванов. Пушкин и
масонство, стр. 51-52).

VI

В начале 1827 года, Комиссия Военного Суда созданная по делу Алексеева и
других, обнаружив у обвиняемых отрывок из стихотворения Пушкина "Анри Шенье"
попросила Московского Обер-полицмейстера допросить Пушкина с какой целью им
написано настоящее стихотворение. Запрос был вызван тем, что на копии
стихотворения имелась надпись: "На 14 декабря". Пушкин ответил: "Сии стихи
действительно сочинены мною. Они были написаны гораздо прежде последующих
мятежей и помещены в элегии "Анри Шенье", напечатанной с пропусками в собрании
моих сочинений. Они явно относятся к французской революции, коей А. Шенье пал
жертвой. Все стихи никак, без ясной бессмыслицы, не могут относиться к 14
декабря. Не знаю, кто над ними поставил сие ошибочное название. Не помню, кому
мог передать мою элегию "А. Шенье."
Александр Пушкин. 27 января 1827 года.
И, действительно, понять идейный смысл Элегии было очень нетрудно: Анри
Шенье был казнен по обвинению в монархическом заговоре. Стихотворение Пушкина
никак не может быть отнесено к восстанию декабристов. Но тем не менее кому-то,
вероятно масонам и вольтерьянцам, очень хотелось отомстить вставшему на сторону
Николая I Пушкину, изобразив его идейным соратником декабристов, нераскаявшимся
заговорщиком.
Следствие по делу "Анри Шенье" вел бывший масон Кочубей и хотя
монархическая направленность "Анри Шенье" была ясна для каждого, гр. Кочубей,
бывший Председателем Государственного Совета настоял на том, чтобы Пушкин был
отдан под секретный надзор и предложил взять с него расписку, чтобы он (вопреки
обещанию Николая I "быть его цензором") сдавал свои произведения в обычную
цензуру. Кочубей, конечно, не блистал умом, но понять, что "Анри Шенье" не имеет
никакого отношения к заговору декабристов, — это-то он, конечно, понять мог.
Следовательно, ему и еще кому-то было выгодно восстановить Пушкина против нового
Императора, а нового Императора против Пушкина.
В подписанном Кочубеем отношении к Главнокомандующему Петербурга гр. П.
А. Толстому (б. масон) отношении по поводу расследования о "Анри Шенье",
написано что "...вместе с сим Государственный Совет признал нужным к означенному
решению Сената присовокупить: чтобы по неприличному выражению Пушкина (!?) в
ответах насчет происшествия 14 декабря 1825 г. и по духу самого сочинения его в
октябре того года напечатанного, поручено было иметь за ним в месте его
жительства секретный надзор". Спустя две недели Петербургский военный губернатор
П. В. Голенищев-Кутузов (б. масон) сообщил гр. П. А. Толстому: "...известный
стихотворец Пушкин обязан подписью в том, что впредь никаких сочинений без
рассмотрения и пропуска оных цензурою не выпускал в публику. Между тем учрежден
за ним секретный надзор".
В июне следующего года Пушкина привлекают к расследованию о том, кто
является автором кощунственной поэмы "Гаврилиада". Расследование не имело
никаких последствий для Пушкина только благодаря тому, что Пушкин обратился с
письмом к самому Императору (См. стр. 37). После получения письма Николай I
приказал Пушкина больше не допрашивать.
И так было почти всегда когда Пушкин мог лично или письменно объяснить
Царю, как было дело в действительности. Но ведь Пушкин не всегда имел
возможность давать объяснения самому Николаю I. У Николая I, правившего Россией
в необычайно сложную политическую эпоху, не было времени чтобы всегда лично
разбирать обвинения против Пушкина, выдвигаемые против поэта его врагами. Чаще
всего пределы свободы Пушкина определялись не царем, а Бенкендорфом. который
только изредка действовал по прямому поручению царя, а чаще сам подсказывал
царю, что можно и что нельзя позволять делать Пушкину.
Прекратилось после вмешательства Николая I дело о "Гаврилиаде", зато
началась травля Пушкина на страницах "Северной Пчелы". Николай I, как мы уже
знаем, выразил желание, чтобы "Северная Пчела" была закрыта, но Бенкендорф
доказал, что этого сделать нельзя. То есть во всех известных нам случаях
Бенкендорф занимает по отношению к Пушкину всегда явно враждебную позицию.
"У гр. Бенкендорфа не было никаких оснований лично ненавидеть Пушкина. Но
тем не менее гр. Бенкендорф, который если бы хотел, мог всегда своевременно
прекратить и деле по поводу из "Анри Шенье", и травлю "Северной Пчелы", и
предотвратить дуэль с Дантесом, никогда этого не делал, а всегда оказывался в
одном лагере с преследователями Пушкина. Иногда шеф жандармов старался довести
его до взрыва", — пишет известный пушкинист М.Гофман. "...Пушкин все же
продолжал обожать своего Государя, с каждым днем все больше начинает ненавидеть
"льстеца" Бенкендорфа и все окружение монарха: "дело об Анри Шенье" ему открыло
глаза" (М. Гофман. Драма Пушкина. "Возрождение". Тетрадь 62).
4 марта 1830 года Пушкин писал, например, Бенкендорфу: "...несмотря на
четыре года поведения безупречного, я не смог приобрести доверия властей. С
огорчением вижу я, что всякий шаг мой возбуждает подозрение и
недоброжелательство". Чиновник III отделения, М. М. Попов, говорит в своих
записках, что Бенкендорф и фон Бок всегда смотрели на Пушкина, "как на опасного
вольнодумца, постоянно следили за ним и тревожились каждым его движением".

V. ПУШКИН, КАК ВОССТАНОВИТЕЛЬ ТРАДИЦИОННОГО РУССКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

I

Ко времени восстания декабристов Пушкин духовно окончательно порвал с
масонами и с их духовными отпрысками. Уход Пушкина от масонов, и отказ его от
участия в работе тайных обществ — является важнейшим этапом в духовном развитии
русского образованного общества после революции Петра I. Повернувшись спиной к
масонам и вольтерьянцам, Пушкин повернулся лицом к духовным истокам русской
национальной культуры. Дадим по этому вопросу слово представителю Ордена Г.
Федотову. "Выражаясь очень грубо, — пишет он, — Пушкин из революционера (?)
становится консерватором: 14 декабря 1825 года, столь же грубо можно считать
главной политической вехой на его пути" ("Новый Град", стр. 245).
"Я как то изъявил свое удивление Пушкину, — пишет Соболевский, — что он
устранился от масонства, в которое он был принят и что он же не принадлежал ни к
какому другому тайному обществу".
Пушкин на это ответил Соболевскому следующее: "Разве ты не знаешь, что
филантропическое и гуманитарное общество, даже и самое масонство, получило от
Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное, существующим
государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним" ("Русский архив".
1870 г. Стр. 1315-16).
Этот характерный ответ Пушкина разоблачает ложь декабристов о том, что
Пушкин будто бы добивался вступить в тайные общества декабристов, но они дескать
не доверяли ему, и его не приняли. Вот то, что, Пушкин, из вольтерьянца и
масона, стал национальным мыслителем и консерватором и не могли никогда простить
Пушкину историки и критики выполнявшие идейные заказы Ордена.
"Пушкин, — указывает В. Иванов в своем исследовании "А. С. Пушкин и
масонство", — не с революцией, а против революции, он не с масонами, а против
масонов — врагов Православия и Церкви, Монархии и Русской Народности. Пушкин в
своих произведениях православный христианин, и верный сын Церкви, монархист и
националист. Его произведения — открытое и сокрушающее обличение масонства.
Пушкин отчетливо понял, что значит революция. Он чутким сердцем почувствовал и
живым умом осознал, что путь революции самый ужасный и наименее надежный путь
для усовершенствования жизни".
Князь П. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, лучше других
знавший политическое мировоззрение Пушкина и декабристов, писал в критической
статье о поэме Пушкина "Цыгане":
"Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В
нем было более любви, нежели негодования; более благоразумной терпимости и
здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного
увлечения. На политическом поприще, если оно открылось бы пред ним, он без
сомнения был бы либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так
называемая либеральная. молодая пора поэзии его не может служить опровержением
слов моих. Во-первых, эта пора сливается с порою либерализма, который, как
поветрие, охватил многих из тогдашней молодежи. Нервное впечатлительное
создание, каким обыкновенно родится поэт, еще более, еще скорее, чем другие,
бывает подвержено действию поветрия. Многие из тогдашних так называемых
либеральных стихов его были более отголоском того времени, нежели отголоском,
исповедью внутренних чувств и убеждений его. Он часто был Эолова арфа
либерализма на пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми голосами,
которые налетали на него. Не менее того, он был искренен, но не был сектатором в
убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был сектатором чужих
предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее должно, как не может не
любить ее каждое молодое сердце, каждая благо-рожденная душа. Но из этого не
следует, чтобы каждый свободолюбивый, человек был непременно и готовым
революционером".
"Политические сектаторы двадцатых годов (так Вяземский называет
декабристов. — Б. Б.) очень это чувствовали и применили такое чувство и понятие
к Пушкину. Многие из них были приятелями его, но они не находили в нем готового
соумышленника и, к счастью его самого и России, они оставили его в покое,
оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно скорее приписать
спасение Пушкина от крушения 25-го года, нежели желанию, как многие думают,
сберечь дарование его и будущую литературную славу России. Рылеев и Александр
Бестужев, вероятно, признавали себя такими же вкладчиками в сокровищницу будущей
русской литературы, как и Пушкина, но это не помешало им самонадеянно поставить
всю эту литературу на одну карту, на карту политическую: быть или не быть".
Все своеобразие политического мировоззрения Пушкина очень верно
характеризует С. Франк в своей работе "Пушкин, как политический мыслитель". "По
общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм,
сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного культурного развития,
обеспеченного правопорядка и независимости, — т.е. в этом смысле проникнутый
либеральными началами.
Консерватизм Пушкина слагается из трех основных моментов: из убеждения,
что историю творят и потому государством должны править не "все", не средние
люди или масса, а избранные, вожди, великие люди, из тонкого чувства
исторической традиции, как основы политической жизни, и наконец из забот о
мирной непрерывности политического развития и из отвращения к насильственным
переворотам.... Пушкин непосредственно любил и ценил начало свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19