молились по православному, блюли духовный склад
доставшийся от предков. Точно кто-то повернул колесо истории на два века назад и
Пушкин, вместо барских гостиных, где подражали Европе в манерах и мыслях,
очутился в допетровской, Московской Руси. К ней душой и телом принадлежал
спрятавшийся от него в рожь мужик, крепостные девушки, с которыми Пушкин, в
праздники плясал и пел, слепые и певцы на ярмарке, игумен Иона приставленный
обучать поэта уму-разуму. Все они, сами того не зная, помогли Пушкину стать
русским национальным поэтом" (А. Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, т, II, стр.
72),
Меткое замечание В. Розанова, что "Вовсе не университеты вырастили
доброго русского человека, а добрые, безграмотные няни", вполне могут быть
отнесены к Пушкину. Именно через няню Арину Родионовну, и в раннем детстве и в
годы жизни в Михайловском в его гениальную душу ворвался могучий поток русского
национального мировоззрения. "В псковской глуши, слушая няню и певцов,
приглядываясь к жизни мужиков, читая летописи, воссоздавая один из труднейших,
переломных моментов русской истории, Пушкин снова ощутил живую силу русской
державы и нашел для нее выражение в "Годунове". С тех пор и до конца жизни, он в
мыслях не отделял себя от Империи". "...Не только правительство, но даже друзья
не понимали, что 26-летний поэт не колебал основ, а был могучим источником
русской творческой великодержавной силы. Анненков объяснял это непонимание
отчасти тем, что порывистая, страстная натура поэта сбивала многих с толку. За
внешними вспышками окружающие просмотрели его внутреннюю ясность и мудрость".
"...Еще в Одессе он полушутливо звал Александра Раевского к заутрене, "чтоб
услыхать голос русского народа в ответ на христосование священника". "...В
Михайловском он внятно услышал этот голос. Среди подлинной, старинной русской
жизни сбросил он с себя иноземное вольтерьянство, стал русским народным поэтом.
Няня с ее незыблемой верой, Святые Горы, богомольцы, слепые, калеки перехожие,
игумен, в котором мужицкая любовь к водочке уживалась с мужицкой набожностью,
чтение Библии и святых отцов, — все просветляло душу поэта, там произошла с ним
таинственная перемена, там его таинственным щитом святое Провидение осенило.
После Михайловского не написал он ни одной богохульственной строчки, которые
раньше, на потеху минутных друзей минутной юности, так легко слетали с его пера.
Не случайно его поэтический календарь в Михайловском открывается с "Подражания
Корану" и замыкается "Пророком". В письмах из деревни Пушкин несколько раз
говорит про Библию и Четьи-Минеи. Он внимательно их читает, делает выписки,
многим восхищается как писатель. Это не простой интерес книжника, а более
глубокие запросы и чувства. Пушкин пристально вглядывается в святых, старается
понять источник их силы. С годами этот интерес ширится." (Тыркова-Вильямс. Т.
II, стр. 393).
Пушкин часто читает книги на религиозные темы. Он сотрудничает анонимно в
составлении "Словаря святых". В 1832 году Пушкин пишет, что он "с умилением и
невольной завистью читал "Путешествия по Святым местам А. Н. Муравьева". В
четырех книгах "Современника" Пушкин напечатал три рецензии на религиозные
книги.
После переезда Пушкина с юга в Михайловское от следов его
кратковременного политического и масонского умонастроения не остается и следа.
Это, скрепя сердце, принуждены признать даже такие крайние западники как Г.
Федотов: "...христианские влияния, умеряющие его гуманизм, — пишет Г. Федотов в
сборнике "Новый Град", — Пушкин почерпнул не из опустошенного родительского
дома, не из окружающей его вольтерьянской среды, но из глубины того русского
народа (начиная с няни), общения с которым он жаждал, и путь к которому сумел
проложить еще в Михайловском".
От настроений "политического радикализма", "атеизма" и от увлечения
антихристианской мистикой масонства в Михайловском скоро не остается ничего. Для
духовно созревающего Пушкина все это уже — прошлое, увлечения прошедшей
безвозвратно юности. Вечно работающий гениальный ум Пушкина раньше многих его
современников понял лживость масонства и вольтерьянства и решительно отошел от
идей связанных с вольтерьянством и масонством. "Вечером слушаю сказки, — пишет
Пушкин брату в октябре 1824 года, — и вознаграждаю тем недостатки ПРОКЛЯТОГО
своего воспитания. Что за прелесть эти сказки. Каждая есть поэма".
Как величайший русский национальный поэт и как политический мыслитель
Пушкин созрел в Михайловском. "Моя душа расширилась, — пишет он в 1825 году Н.
Раевскому, — я чувствую что могу творить". В Михайловском Пушкин много читает,
много думает, изучает Русскую историю, записывает народные сказки и песни, много
и плодотворно работает: в Михайловском написаны им "Борис Годунов", "Евгений
Онегин", "Цыгане", "Граф Нулин", "Подражание Корану", "Вакхическая песня" и
другие произведения. В Михайловском окончательно выкристаллизовывается и
убеждение, что каждый образованный человек должен вдуматься в государственное и
гражданское устройство общества, членом которого он является и должен по мере
возможностей неустанно способствовать его улучшению.

V

Масоны и их духовные выученики-декабристы пытаются привлечь ссыльного
поэта на свою сторону. Декабристы Рылеев и Волконский напоминают ему что
Михайловское находится "около Пскова: там задушены последние вспышки русской
свободы — настоящий край вдохновения — и неужели Пушкин оставит эту землю без
поэмы (Рылеев), а Волконский выражает надежду, что "соседство воспоминаний о
Великом Новгороде, о вечевом колоколе будут для Вас предметом пиитических
занятий". Но призывы отдать свое вдохновение на службу подготавливаемой
революции не встречают ответа. Пушкин с насмешкой пишет о политических "Думах"
Рылеева Жуковскому: "Цель поэзии — поэзия — как говорит Дельвиг (если не украл).
Думы Рылеева целят, и все невпопад". "Что сказать тебе о "Думах"?, — пишет он
Рылееву — во всех встречаются стихи живые, окончательные строфы "Петра в
Острогожске" чрезвычайно оригинальны. Но вообще все они слабы изобретением и
изложением. Все они на один покрой: составлены из общих мест: описание места,
речь героя и нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен".
В одном из писем Пушкин пишет, что по его мнению название "Думы" происходит от
немецкого слова Думм (дурак, глупец).
В январе 1825 года в Михайловское приезжает самый близкий друг Пушкина —
декабрист Пущин и старается окончательно выяснить могут, или нет, заговорщики
рассчитывать на участие Пушкина в заговоре. После долгих споров и разговоров
Пущин приходит к выводу, что Пушкин враждебно относится к идее революционного
переворота и что рассчитывать на него как на члена тайного общества совершенно
не приходится. Именно в это время Пушкин пишет "Анри Шенье".
Величайший русский национальный поэт, бывший по общему признанию умнейшим
человеком своего времени, покидает тот ложный путь по которому в течение 125 лет
шло русское образованное общество со времени произведенной Петром I революции.
Незадолго до восстания декабристов Пушкин был по своему мировоззрению уже самым
русским человеком из всех образованных людей своего времени. В лице Пушкина
образованный слой русского общества излечивается, наконец, от тех глубоких
травм, которые нанесла ему революция Петра I. По определению И. С. Тургенева:
"Несмотря на свое французское воспитание, Пушкин был не только самым
талантливым, но и самым русским человеком того времени" (Вестник Европы. 1878
г.). В Пушкине во всей широте раскрылись снова все богатства русского духа
воспитанного в продолжение веков Православием. Гоголь еще при жизни Пушкина
писал: "Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление
русского духа: ЭТО РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК В КОНЕЧНОМ ЕГО РАЗВИТИИ, в каком он, может
быть явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык,
русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в
какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла".
Умственное превосходство Пушкина понимали многие выдающиеся современники
и в том числе Император Николай I, первый назвавший Пушкина "самым умным
человеком России". "Когда Пушкину было 18 лет, он думал как 30-летний человек",
— заметил Жуковский. По выражению мудрого Тютчева, Пушкин:
"...был богов орган живой".
Баратынский называл Пушкина Пророком. Разбирая после смерти Пушкина его
бумаги Баратынский понял, что Пушкин был не только выдающимся поэтом, но и
выдающимся мыслителем своей эпохи. "Можешь себе представить, — писал Баратынский
одному из своих друзей, — что меня больше всего изумляет во всех этих письмах.
Обилие мыслей. Пушкин — мыслитель. Можно ли было ожидать. Это Пушкин
предчувствовал".
Гений Пушкина мужал с каждым днем. Близкие друзья поэта это видели. Князь
Вяземский, умный и тонкий человек, писал Пушкину, что пройдя через соблазны и
греховные помыслы юности, он сберег в своей душе:
Пламень чистый и верховный...
...Все ясней, все безмятежней
Разливался свет в тебе, — писал Вяземский Пушкину.
"Если сам Пушкин думал так, то уж верно, это сущая истина" — заявил
однажды Гоголь. "Пушкин, — пишет митрополит Анастасий, — не был ни философом, ни
богословом и не любил дидактической поэзии. Однако он был мудрецом, постигшим
тайны жизни путем интуиции и воплощавшим свои откровения в образной поэтической
форме". Друг Пушкина Нащокин называл Пушкина "человеком с необыкновенным
умозрением" и одно из писем к Пушкину закончил словами: "...Прощай, воскресение
нравственного бытия моего". И Пушкин мог бы стать воскресителем нравственного
бытия не одного Нащокина, а всего русского народа.
Силой своей гениальной интуиции и своего выдающегося ума Пушкин проникал
в тайны прошлого и грядущего и находил верное решение в самых сложных вопросах.
Эта способность его росла с каждым днем, с каждым годом. Если бы судьба подарила
ему еще 15-20 лет жизни, то вся последующая судьба России могла бы стать иной,
ибо гений Пушкина безошибочно различал верный путь там, где остальные только
беспомощно топтались или шли по неверному пути.
"Когда он говорил о вопросах иностранной и отечественной политики, —
писал в некрологе о Пушкине знаменитый польский поэт Мицкевич, — можно было
думать, что слышите заматерелого в государственных делах человека".
Духовное развитие Пушкина — свидетель победы русского духа над теми
соблазнами, которые овладели душой образованного на европейский манер русского
человека когда он столкнулся с чуждой стихией европейской культуры. "Он весь
русский с головы до ног, — указывал Гоголь в "Переписке с друзьями", — все черты
нашей природы в нем отразились, и все окинуть иногда одним словом, одним чутко
найденным прилагательным именем, свойство это в нем разрасталось постепенно, и
он ОТКЛИКНУЛСЯ БЫ ПОТОМ ЦЕЛИКОМ НА ВСЮ РУССКУЮ ЖИЗНЬ, также как он откликался на
всякую отдельную ее черту".
Достоевский называл Пушкина "Великим и непонятым еще предвозвестителем".
"Пушкин, — пишет Достоевский, — как раз приходит в самом начале правильного
самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем
после целого столетия с Петровской реформы, и появление его способствует
освещению темной дороги нашей НОВЫМ, НАПРАВЛЯЮЩИМ СВЕТОМ. В этом то смысле
Пушкин есть пророчество и указание (Достоевский. Дневник Писателя). "В Пушкине,
— как правильно подчеркивает А. Ющенко в своей работе "Пророческий дар русской
литературы", — родились все течения русской мысли и жизни, он поставил проблему
России, и уже самой постановкой вопроса предопределил способы его разрешения".
"...По моему, Пушкина мы еще и не начинали узнавать: это гений,
опередивший русское сознание еще слишком надолго. — Это был уж русский,
настоящий русский, сам, силою своего гения, переделавшийся в русского, а мы и
теперь все еще у хромого бочара учимся. Это был один из первых русских,
ощутивший в себе русского человека всецело, вырвавший его в себе и показавший на
себе, как должен глядеть русский человек, — и на народ свой, и на семью русскую,
и на Европу, и на хромого бочара, и на братьев славян. Гуманнее, выше и трезвее
взгляда нет и не было еще у нас ни у кого из русских." (Достоевский. Дневник
Писателя).
"...Впрочем, судя по ходу дел, вряд ли сербы скоро узнают этого
неизвестнейшего из всех великих русских людей, — так , я думаю, можно определить
нашего великого Пушкина, про которого у нас тысячи и десятки тысяч из нашей
интеллигенции до сих пор не знают, что это был таких великих размеров поэт и
русский человек." "Не было бы Пушкина, — замечает Достоевский в другом месте
"Дневника Писателя", — не определились бы, может быть, с такою непоколебимой
силой (в какой это явилось потом, хотя все еще не у всех, а у очень лишь
немногих) наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже
теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное
назначение в семье европейских народов". Современник Достоевского выдающийся
критик А. Григорьев, критик несравненно более глубокий, чем превознесенный
Орденом Русской Интеллигенции В. Белинский, справедливо утверждал, что: "Пушкин
— это наше все". "Он... представитель всего нашего душевного, особенного,
такого, что остается нашим душевным, особенным, после всех столкновений с чужим,
с другими мирами"

III. ПОЭТ И ЦАРЬ

I

Вскоре после восстания декабристов (20 января 1826 года) Пушкин пишет
Жуковскому: "Вероятно правительство удовлетворилось, что я к заговору не
принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19