Убедительный в своей простоте, реализм Миршеймера слишком скуден и потому приводит к такой интерпретации международной политики, которая очень быстро утрачивает контакт с реальностью. Более адекватная форма реализма, изложенная в данной книге, опирается на соперничество между полюсами силы как на необходимое условие существования мировой системы, своего рода точку равновесия, вокруг которой вращается международная система по собственным внутренним законам. Впрочем, история дает бесспорные доказательства того, что мы можем сделать гораздо больше, чем позволить мировой системе бесконтрольно вращаться вокруг этой точки. Прогнозы, основанные на тщательном анализе, и эффективное управление способны «подтолкнуть» систему в благоприятном направлении и устранить приводящую к войне динамику, которая в мире Миршеймера является неизбежной.
Достаточно всего нескольких примеров, чтобы подтвердить правомерность этих рассуждений. Согласно реализму Миршеймера, возвышение Соединенных Штатов должно было привести к соперничеству и конфликту с прежним мировым гегемоном – Великобританией. Вместо этого Соединенные Штаты и Британия шли на уступки, договаривались об улаживании разногласий через арбитраж и создали сильный политический союз. Отсутствие войны между претендентом, находящимся на подъеме, и гегемоном, пребывающим в кризисе, не имеет абсолютно ничего общего с тактикой взаимного сдерживания. Аналогичным образом реализм Миршеймера предсказывает, что Европейский Союз должен был к настоящему моменты распасться, пасть жертвой геополитического соперничества, которому следовало обуять Европу после «холодной войны». В действительности же произошло прямо противоположное. Европейский Союз процветает, интеграция углубляется, единая Европа движется все дальше на восток. Вместо возвращения к статусу своекорыстного агрессора Германия возглавила создание единой Европы, у которой есть все, за исключением соперничества между главными государствами.
Миршеймер не замечает подобных примеров геополитической трансформации именно потому, что это мешает сделать чрезмерно интеллектуальный, «кабинетный» подход. На рубеже XIX и XX столетий Соединенные Штаты и Великобритания обрели совместный опыт, который восстановил партнерские отношения между двумя этими странами и сделал войну между ними практически невозможной. Европейский Союз смог противостоять логике реализма благодаря «домашнему характеру» европейских государств, благотворному влиянию интеграции и международных институтов, а также культивированию общей европейской идентичности. Все эти силы находятся вне границ узких концептуальных рамок Миршеймера. Лишенный даже намека на идеализм, его подход слишком прямолинеен, чтобы включать в себя эти глубокие причины международных перемен.
Аналитические ошибки ведут Миршеймера к политическим рекомендациям, которые не учитывают очевидных возможностей. Проблема будущего заключается не в том, как надежнее возвести барьеры, которые разделят возникающие силовые центры, а в том, как лучше предупредить стремление к соперничеству, которое неминуемо проявится с ослаблением однополярности. Миршеймер прав в том, что возвращение к мультиполярному миру чревато опасностями. Но он ошибается, выбрасывая полотенце еще до начала боя и призывая к использованию ядерного оружия. Перспектива возвращения мультиполярности должна, наоборот, послужить призывом к разоружению и выступить как катализатор усилий мирового сообщества по сдерживанию инстинктов соперничества, которые проявятся в новом мире. Логика реализма убедительна, но преодолима, и это положение одновременно показывает ограниченность концепции Миршеймера и служит интеллектуальной основой и источником мотивации данной книги.
Аргументы Фукуямы и Фридмана более сложны, взгляды этих исследователей на демократию и глобализацию представляют прямой вызов этой книге, в которой утверждается, что наступление мультиполярности приведет к очередному возникновению геополитических разграничительных линий и возвращению мирового стратегического соперничества. Фукуяма полагает, что беспокоиться не о чем. Мир демократий, даже мультиполярный мир демократий, будет миром добра и стабильности. Ведь демократии не вступают в геополитические конфликты друг с другом. Фридман соглашается: в современном глобализированном мире, считает он, мультиполярность не будет играть той роли, какую она играла в прошлом. Великие державы слишком сильно зависят друг от друга, слишком похожи, слишком заняты веб-серфингом в волнах Интернета, чтобы отвлекаться на геополитическое соперничество.
Поскольку ученые и политики продолжают верить в «умиротворяющее» воздействие демократизации и глобализации, представляется необходимым подробно проанализировать эти важнейшие мировые тенденции, коль скоро предлагаемая в данной книге карта мира и вытекающая из нее большая стратегия намерены взять верх над альтернативными вариантами. Анализу глобализации и демократизации посвящена следующая глава.


ГЛАВА 3
ЛОЖНЫЕ ОБЕЩАНИЯ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И ДЕМОКРАТИИ

Великая Депрессия стала переломным моментом не только для Америки, но и для всего мира. В Соединенных Штатах уверенность в будущем, порожденная достатком 1920-х годов, сменилась неуверенностью, отягощенной аскетизмом, возвращения которого большинство американцев никак не ожидало. Мировая экономика очень скоро донесла до Европы и Азии «ударные волны», расходившиеся от Уолл-стрит; страна за страной погружались в пучину кризиса. Международная торговля резко сократилась. Валюты рухнули. Укрепилось социальное неравенство, которое впоследствии сыграло заметную роль в раздувании милитаризма и национализма в Германии и Японии, двух государствах, чьи агрессивные намерения вскоре привели к мировой войне.
Быть может, Америке не суждено когда-либо снова испытать подобный обвал биржевого рынка. В конце концов, современная экономика кажется гораздо более устойчивой, чем в 1930-х годах, и у нее достанет «запаса прочности», чтобы благополучно выдержать тяжелые времена. Однако взгляд в прошлое, на Великую Депрессию, поможет нам разобраться в настоящем. Благодаря исторической ретроспективе становится понятным, что необычайный всплеск рынка на протяжении 1990-х годов подозрительно напоминает бум 1920-х. Мы должны помнить, что экономические перемены могут иметь самые непредсказуемые политические последствия. Глобализация – отнюдь не панацея; на самом деле она вполне может оказаться «посредником» в стремительном распространении экономического кризиса. А демократия – материя чрезвычайно хрупкая; когда в экономике возникают серьезные трудности, и демократия, и патриотизм обнаруживают тенденцию к перерастанию в национал-социализм.

ПРОШЛОЕ

«Ни одно из заседаний Конгресса США, посвященных государственным делам, не проходило в столь благоприятной обстановке, как та, что сложилась сегодня. Во внутренних делах царят спокойствие и согласие… достигнут высочайший уровень процветания за все годы. На международной арене торжествуют мир и добрая воля, проистекающие из взаимопонимания между народами»(1). Столь подкупающий оптимизм вполне мог быть позаимствован из любого из восьми выступлений президента Билла Клинтона о положении в стране, однако это не слова Клинтона. Они были сказаны президентом Келвином Кулиджем 4 декабря 1928 года. Мало кто знает, что Кулидж выступил с речью всего-навсего за месяц до краха биржевого рынка, погрузившего Америку и остальной мир в глубокую депрессию. Процветание и согласие отступили перед упадком и отчаянием. Мир и добрая воля в международных отношениях пали жертвами фашизма и войны.
В 1928 году Америка находилась на подъеме, пребывала, так сказать, в отличной форме, так что иллюзии Кулиджа были вполне оправданы. Американская экономика вот уже два года как переживала промышленный бум, сельское хозяйство не отставало и также стремилось к новым высотам. Корпоративные доходы существенно возросли, что стимулировало беспрецедентный уровень инвестиций в биржевой рынок. Цены на акции поднялись во много раз в течение 1927–1928 годов. Процветание продолжилось и в 1929 году. Три летних месяца этого года были особенно удачными для акций ведущих американских корпораций. Стоимость акций «Westing-house» возросла с 151 доллара до 286 долларов, «General Electric» – с 268 долларов до 391 доллара, «AT &T» – с 209 долларов до 303 долларов.
Неукоснительный рост рынка в значительной мере обеспечивался огромными объемами кредитования. Соблазненные перспективами невероятных прибылей, инвесторы занимали огромные суммы на биржевые спекуляции. В течение лета 1929 года брокерские займы возрастали приблизительно на 400 миллионов долларов ежемесячно, достигнув общей суммы в 7 миллиардов долларов к осени, и почти семикратно превысили общую сумму займов начала 1920-х годов. Спрос на деньги вел к повышению процентных ставок, вследствие чего едва ли не весь международный капитал стекался в Нью-Йорк, а рынки кредитов в других странах оскудели. Займы громоздились на займы. Нью-йоркские банки занимали деньги у Федерального резервного банка под 5% годовых, а сами ссужали средства под ставку в 12% годовых(2).
Когда цены на акции взлетели над номинальной стоимостью, а кредитование покупок акций превзо шло все разумные пределы, Федеральная резервная комиссия оправданно забеспокоилось. Даже перед летним скачком Комиссия предупреждала, что коммерческие банки не должны брать кредиты из федерального резерва, «чтобы осуществлять спекулятивные займы или обеспечивать гарантии этих займов»(3). Рынок временно приостановился на пике роста весной 1929 года. Впрочем, дальнейшее невмешательство Комиссии вкупе с брокерскими займами банков не позволили этой «созерцательной паузе» затянуться. Даже рыночные эксперты отказались от привычной осторожности в прогнозах. Ирвинг Фишер известный экономист из Йеля заявил осенью 1929 года, что «цены на акции достигли, скажем так, плато, которое тянется вдаль, насколько хватает глаз»(4). Гарвардское экономическое общество, клуб профессоров-экономистов из Гарварда, заверяло инвесторов, что «жестокая депрессия, как в 1920–1921 годах, сегодня находится за пределами возможного. Кризис ликвидности нам не угрожает»(5).
Спекулятивный «пузырь» лопнул в октябре. Потребовалось всего несколько дней, чтобы бесконечная уверенность сменилась неконтролируемой паникой. Рынок начал ослабевать в субботнюю торговую сессию, 19 октября, и в понедельник 21 октября. Понижение было результатом изъятия зарубежных денег, сужения рынка кредитов, первых требований о возврате брокерских займов и первых разговоров на Уолл-стрит о возможном резком падении цен на акции. Затем в течение недели рынок временно стабилизировался, отчасти вследствие скоординированных усилий главных нью-йоркских банков по закупке акций с целью восстановления доверия.
Неконтролируемая продажа началась снова утром в понедельник 28 октября. На сей раз банки решили не вмешиваться. На следующий день объемы продаж увеличились. Многие акции не находили покупателей даже при том, что их цена составляла менее одного доллара. Объемы и темпы продаж были столь высоки, что тикер перестал действовать почти мгновенно; инвесторы могли только догадываться, насколько упали их акции. Даже акции столпов экономики наподобие «Westinghouse» не устояли, закончив день с ценой в 126 долларов – после 286 долларов в сентябре. Акции «Goldman Sachs Trading Corporation», инвестиционного фонда наподобие современных взаимных фондов, достигли цены в 220 долларов за штуку перед обвалом; к окончанию торгов их цена составляла 35 долларов. Долги по займам, подогревавшим спекулятивным бумом, были предъявлены к погашению. Рынок развалился, как карточный домик.
Хотя в 1929 году сравнительно немногие американцы владели акциями (около полутора миллионов человек из 120 миллионов населения страны)(6), последствия падения рынка вскоре ощутила вся страна. Еще до «черных дней» октября, американская экономика страдала от излишков производственных мощностей и перепроизводства продукции; заработки и цены не соответствовали уровню предложения товаров. В такой обстановке дефляционное воздействие кризиса на Уолл-стрит быстро распространилось на реальную экономику. Условия кредитования в одночасье сделались чрезвычайно суровыми, что лишило кредиты доступности. Только в 1930 году разорились 1352 банка. Бизнес сокращал производство, расходы, резервы, увольнял миллионы рабочих. К1932 году почти А населения не имела постоянных доходов(7). Те счастливчики, у которых была работа, сталкивались с регулярным уменьшением заработной платы. Американская экономика постоянно сокращалась, валовой национальный продукт уменьшился на треть за период между 1929 и 1933 годами. Лишь к 1941 году валовой продукт достиг того же уровня, на котором находился в 1920-х годах.
Кризис на Уолл-стрит ускорил процесс падения Америки в Великую Депрессию. И Америка потянула за собой весь остальной мир. Кредитный рынок Европы устоял, однако банкам и инвесторам, пострадавшим от катастрофы в Нью-Йорке, требовалось срочно отыскать надежных заемщиков. Еще до падении рынка акций в Нью-Йорке, международная экономика пыталась справиться со снижением цен на сельскохозяйственную продукцию, с недостатком капитала в экономике развивающихся стран и с вялым ростом европейской экономики. Едва к этим факторам добавился американский кризис, как международная торговля вошла в пике, сократившись в период между 1929 и 1932 годами более чем на 60%(8). Мировая экономика устремилась «по спирали вниз».
Ситуация усугублялась ориентацией на собственные интересы, преобладавшей в национальных столицах. Вместо того чтобы прилагать совместные усилия по сдерживанию кризиса, отдельные страны попытались отгородиться от международного рынка, чем только ускорили нарастание общего кризиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72