Ох, хотя бы уже кончились эти поиски имен!
Как мы уже говорили, в поисках имени принимает участие вся семья. Рыжеголовый Хейнрих Георг Аадниэль, тот, что учится в приходской школе, тоже не находит себе покоя; он мечется, точно курица с обожженными ногами, и все время бормочет какие-то непонятные слова. Иногда он вдруг остановится перед кем-нибудь из ребят, многозначительно воззрится на него и скажет:
– Придумай какое-нибудь красивое мужское имя!
А когда тот называет самое, на его взгляд, красивое имя, Аадниэль грустно покачивает головой и, что-то бормоча себе под нос, подходит к другому мальчишке, но вскоре и его покидает с разочарованным видом. Так он опросил уже почти всех ребят, осталось только несколько человек, в том числе Йоозеп Тоотс. От них, правда, едва ли услышишь что-нибудь путное; но случается ведь, что и слепая курица зернышко найдет или же мышь забежит спящей кошке прямо в зубы: так лучше уж для успокоения совести опросить и остальных.
В один прекрасный день Тоотс стоит и разговаривает с новым учеником, Антсом Виппером, которого Кийр когда-то вместо комнаты учителя направил на кухню; судя по жестам, Тоотс сейчас говорит о каком-то большом круглом предмете. В это время к ним с грустным видом приближается рыжеголовый Кийр и задает свой обычный вопрос:
– Скажите какое-нибудь красивое мужское имя!
Антс Виппер – он ко всякому делу относится с полной серьезностью и всегда готов помочь, но при этом где только можно отстаивает свои собственный вкусы – в раздумье глядит на Кийра и говорит:
– Красивое мужкое имя… Если так, то оно непременно должно быть эстонское. Еще лучше – какое-нибудь старинное эстонское имя, например, Лембит, Каупо, Вамбола. – Но тут он в изумлении умолкает, так как Хейнрих Георг Аадниэль отчаянно машет руками и отступает к стене, словно бес от креста.
– Какое же имя тебе нужно?
– Только не такие, только не эти, не эстонские имена! – говорит Кийр. Он отлично помнит, как его мамаша, когда искали имя для брата Фридриха Виктора Оттомара, решительно заявила папе: «Любое имя, только не эстонское!»
– Ну, бери тогда какое-нибудь другое, если эти не годятся, – отвечает Виппер, чувствуя себя обиженным; он надувает губы и бросает на Кийра полупрезрительный взгляд. – Возьми тогда какое-нибудь русское или немецкое имя, кто тебе запрещает! Что кому нравится. Возьми из библии, если хочешь, там же много всяких имен… Давид, Голиаф, Авраам, Исаак, Иаков, Иосиф, Даниил, Самуил, Соломон, Павел…
Но этот совет Кийр считает для себя просто оскорбительным и не хочет больше даже разговаривать с Антсом Виппером; хорошо, что он этого насмешника послал тогда на кухню!
Теперь он обращается прямо к Тоотсу; тот, заслышав имя «Иосиф», навострил уши. Кийр объясняет ему, в чем дело, и просит подсказать что-нибудь подходящее… Тоотс задает несколько вопросов, чтобы уяснить себе положение вещей, потом отвечает с обычной таинственностью:
– Да, я знаю одно имя, но тебе не скажу.
– Почему не скажешь? – пристает к нему Кийр.
– Ну, почему… Вот чудак, зачем мне говорить, если оно мне самому понадобится.
– Самому понадобится? Хи-хи-хи! А к чему оно тебе, у тебя же есть имя. Скажи!
– Нет, я не могу сказать.
– Почему?
– Потому что не могу – и все! Это такое имя, что… Его теперь уже никто не знает, и, если назвать ребенка этим именем, так – ой-ой-ой! Тогда все сразу подумают – да, из этого мальчишки будет толк! Себе я его, конечно взять не могу, а если бы мог, взял бы обязательно, имя Йоозеп мне совсем не нравится. Это такое… черт его знает – вроде я еврей. А вот то имя – оо! – Тут он поднимает указательный палец и глядит на Кийра такими сияющими глазами, как будто в кармане у него лежит ключ, открывающий все пути к человеческому счастью.
Это еще больше разжигает любопытство искателя имен; Кийр, как послушный и разумный сын своих родителей, хотел бы порадовать их каким-нибудь необыкновенным именем.
– Ну скажи наконец, что это за имя?
– Да, скажи, скажи… а если я не могу!
– Почему не можешь?
– Сказал же я тебе – оно мне самому понадобится. Ну, придется, например… Видишь ли, Кийр, что я тебе скажу: этим именем я назову твоего старшего сына.
– Своего сына? Хи-хи-хи! Когда он еще будет!
– А все равно, когда-нибудь да будет. Если я тебе отдам это имя, так скажи на милость, где мне потом другое достать? Такие имена на деревьях не растут, как яблоки, – подойди да потряси, они и посыплются – бах, бах! Я целых три года думал, пока придумал. Но зато и штука, лучше не надо!..
– Тоотс, если скажешь, я принесу тебе два яблока.
– Два яблока!..
– Ну, три! За каждый год по яблоку.
– Ох ты, чудак, отдать за три гнилых яблока такое имя! Что я – рехнулся, что ли! Так вот, если и вправду хочешь – беги домой и неси шесть яблок, да чтобы все крупные, хорошие. Тогда посмотрим…
– Чего ж тогда еще смотреть?
– Ну, посмотрю на яблоки, стоит говорить или нет…
– Нет, ты тогда должен будешь сказать.
– Беги, беги домой и тащи яблоки!
Беда, как говорится, и быка в колодец загонит, но Кийр не бык и в колодец ему лезть незачем; через некоторое время он предстает перед Йоозепом Тоотсом со своими шестью яблоками. Тоотс оценивает яблоки таким взглядом, словно всю жизнь ими торговал, и заявляет, что половина их никуда не годится. Это, однако, нисколько не мешает ему пожирать прежде всего именно эти никуда не годные яблоки, и Кийр с ужасом видит, как яблоки одно за другим исчезают, перемолотые мощными челюстями Тоотса. А обещанного имени так и не слышно.
– Скажи же наконец это имя, ты ведь обещал, – умоляет Кийр, хватая за руку обжору в тот момент, когда тот собирается впиться зубами уже в пятое яблоко.
– Может, я бы и сказал, если б ты принес яблоки получше, а то принес малюсенькие, как орехи, кто их есть будет! – отвечает Тоотс, почесывая нос и хмуря брови, и, как бы между прочим, отправляет в рот яблоко.
– Я выбрал самые лучшие. А если имя и вправду такое красивое, как ты расписываешь, – мы тебя и на крестины позовем.
– Ага, вот как. Ну, на крестины-то я приду. А скажи, чего там есть дадут? Студень будет?
– Как же, как же, студень будет и… колбаса… и жаркое…
– А булки с изюмом тоже испекут?
– Испекут.
– Ну так вот, – и Тоотс хватает Кийра за пуговицу пиджака, – ты им скажи, чтоб они побольше изюма клали, чтоб изюминка к изюминке. А то ищи их по всей булке, выковыривай ножом, как дурак, пока несколько штук выловишь. Моя мать на праздниках всегда ругается: Будто моль, говорит, булку пожрала. А я разве виноват, пусть кладут больше изюма, тогда и булка цела останется.
– Я попрошу столько положить, чтобы прямо черно было от изюма, ты скажи имя!
– Ладно, но смотри, сдержи слово. Видишь ли, Кийр, у меня их, собственно, целых два… Первое – это и есть настоящее, ну прямо-таки замечательное, но и другое тоже очень красивое, а если обоими сразу назвать – такого имени не сыщешь даже у помещичьих сыновей из Сууремаа, тогда… тогда… Пойдем к окну, подальше от ребят, не то еще усльштт и выболтают. Так вот, запоминай теперь.
Ястребиные глаза Тоотса беспокойно блуждают по сторонам, речь его переходит в едва слышный шепот, словно он открывает Кийру какую-то мировую тайну, а вокруг все кишит предателями.
– То, первое, замечательное имя – Колумбус!
– Колумбус!
– Да. А второе – Хризостомус!
– Хризостомус!
– Да.
Первое имя Кийр, конечно, уже слышал раньше, он очень хорошо знает, что за человек был тот, кто носил это имя, и что он совершил, зато со вторым именем дело оказывается куда сложнее. Во время урока Кийр судорожно пытается удержать в памяти это имя, но оно, как назло, норовит выскочить у него из головы, и он все больше запутывается. Хризостомус, Хризостомус, Хриппостосус… Хриппоссосус… Хриппопоссум… Хри… Хи… Ги… Гриппопотамус! Затем следует целая куча чудовищ, которые давно исчезли с лица земли, и Георг Аадниэль с ужасом думает, не назвал ли Тоотс имя одного из них. – Птеродактилус… Плезиозаурус… Ихтиозаурус… Заурус… Заурус…
Он сидит, как на горячих углях; его охватывает безотчетный страх –не превратится ли его маленький братик и сам в одно из тех существ, которые так назывались; после урока он бежит к Тоотсу и просит еще раз сказать второе имя. Но тут его постигает новое несчастье – дело в том, что Тоотс уже сам успел забыть это имя и теперь, прищурив глаза и засунув палец в рот, начинает молоть всякую чепуху: Кри-стохвус, Кримпстохвус, Климпстохвус, Криукстохвус, Ниукс – Пиукс, Тиукс – прохвост…
– Прохвост! – вскрикивает Кийр и пятится назад.
– Нет, нет! Я потому сказал «прохвост», что вспомнить его не могу, это имя.
В конце концов они припоминают забытое имя и записывают его, чтобы больше не было недоразумений. В записной книжке Кийра, под рубрикой «Важнейшие дела», появляются два слова, начертанные красным карандашом, затейливыми, вычурными буквами: Колумбус Хризостомус. И с этого дня между Тоотсом и Кийром завязывается трогательная дружба, дающая остальным ребятам богатую пищу для всякого рода предположений, дружба тем более загадочная, что ни Тоотс, ни Кийр ни одним словечком не дают понять, в чем тут, собственно, дело. Они теперь всегда неразлучны, и даже ходят слухи, будто Тоотс зачастую в гостях у Кийра – ест там и пьет, как у себя дома.
Это весьма возможно, потому что Георг Аадниэль и в школу приносит с собой немало лакомств и съедает их вместе с Тоотсом; при этом приятели беседуют так дружески, что прямо не нарадуешься, на них глядя. Весьма возможно даже, что придуманные Тоотсом имена одобрены и самой супружеской четой Кийров, а если так, то подобные угощения надо считать вполне заслуженными.
Но время и случай вносят ясность даже в такие дела, которые долго пребывали под покровом тайны, и развязывают иногда такие запутанные узлы, что только диву даешься: при этом время действует медленно, кропотливо распутывая нить за нитью, а случай нетерпелив, он любит разрубать таинственный узел одним ударом.
VIII
Перенесемся мысленно вместе с читателем на дорогу, ведущую в деревню Киусна. Здесь, на полпути между Киусна и Паунвере, на земле хутора Супси, шагах в двухстах от шоссе, мы увидим деревянный домик, окруженный кустами и деревьями. В домике этом живет портной Кийр со своей семьей. Сегодня он справляет крестины своего третьего сына. Уже издали заметно, что сегодня жизнь здесь вышла из своего привычного русла; в этом обычно таком тихом уголке царит оживление – тут собрались и стар и млад. Войдите в домик, и первое, что вас встретит – это густой чад от горелого сала; из кухни он обильно струится по всем трем комнатам. У кухонной плиты, в облаках дыма и пара, идет усиленная стряпня, и госпожа Кийр, под верховным командованием которой здесь все варится и печется, очень походит на жрицу: едва ли в Древнем Риме во время жертвоприношений могло быть больше дыма и пара, чем здесь. Время от времени кухня преображается и становится похожей на адскую винокурню, как ее обычно описывают в старинных книжках: то ли у горшков и горшочков вырастают невидимые ножки, то ли пол преисподней притягивает их к себе с такой огромной силой, но только вдруг – бац! – и горшки с шумом летят на каменный пол и разбиваются вдребезги; тут поднимается яростная ругань, и кого-нибудь из жриц в течение одной минуты наделяют таким множеством почетных прозвищ, какого иначе не выпало бы на ее долю и за долгие годы. Затем другая жрица с шумом перебегает от кладовки к плите, оглашая воздух душераздирающим криком: «Боже ты мой, что тут пригорело!» Глупо, конечно, спрашивать, что пригорело: кто может знать, что там пригорело. Плита сплошь уставлена всякими кастрюлями и кастрюльками, здесь что-то шипит, там что-то шипит, где же в такой суматохе разобраться, что надо помешать, а что совсем снять с огня. Иногда еще и какая-нибудь тряпка или мочалка попадает на раскаленную плиту, и тогда все вокруг наполняется таким ужасным запахом гари, что хоть лопни от злости. А тут еще одно наказание: дети. Их сегодня собралось множество, и все они так шныряют взад и вперед, что просто не знаешь, какой бес в них вселился; хоть сто раз гони их в комнату играть, они все лезут обратно и так и вертятся под ногами: чудо еще, если не опрокинешь на кого-нибудь миску с горячим компотом. Георгу Аадниэлю было строго приказано – как только придут гости, завести граммофон, чтобы развлечь их, но рыжеголовый мальчуган, обычно такой послушный, сегодня ведет себя немного странно; кажется, будто ему все некогда. Вместе с Йоозепом Тоотсом, уже с утра появившимся в доме, они блуждают из комнаты в комнату, потом идут на кухню, оттуда в чулан, и всюду Кийр демонстрирует перед своим школьным приятелем неисчерпаемые запасы яств и напитков, заготовленные к сегодняшнему знаменательному дню. При этом оба беспрерывно жуют, что именно – так и остается неизвестным; но из карманов поминутно что-то вытаскивается и кладется в рот, и друзья все грызут и грызут, как будто у них челюсти казенные. Давайте немножко последим за ними.
Сейчас они совершили уже третий рейс в кладовку и с любопытством останавливаются перед батареей бутылок, выстроившейся на верхней полке, под самым потолком.
Стоит ли описывать выражение их лиц? Кто читал басню о лисе и винограде, тот и сам поймет, как эти лица выглядят; а кто этой басни не читал, тот пусть представит себе: наверху – бутылки с пестрыми этикетками, а внизу – Йоозеп Тоотс. Через минуту Тоотс подталкивает приятеля локтем, глотает слюну, причем кадык у него забавно двигается вверх и вниз, и спрашивает:
– Интересно, зачем их так высоко поставили?
– Ну, чтобы не могли их достать…
– Кто?
– Ну, мало ли кто тут ходит… Дети и… Разбить могут, вот почему. Хи, а здесь довольно дорогие бутылки есть, по рубль семьдесят пять копеек… А эта вот… видишь, та, которая вся будто в песке…
– Да, да, вижу, вижу. Ну?
– Она целых два рубля стоит. Это вино поднесут только самому кистеру и крестным, да тем, кто поважнее – арендатору с церковной мызы, купцу… А таким, как чесальщик с шерстобитни или судейский посыльный, тем по рубль семьдесят пять копеек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42