Ну подожди же ты, Скобелев, давай еще один бой устроим!
Эти слова были встречены шумным ликованием. Тотчас же заработали десятки проворных рук – все снова принялись лепить снежки. В обоих лагерях были свои оружейники – их обязанность только и заключалась в заготовке боеприпасов. В войске Скобелева были и другие отряды. Одни бойцы, конечно, самые ловкие, должны были только бросаться снежками, другие снабжали армию боеприпасами, а третьи были лазутчиками, то есть следили за тем, пора ли начать наступление; кроме того, были здесь и артиллеристы. Эти скатывали огромный снежный ком, поднимали его на руках и затем под прикрытием солдат, бросавших снежки, врывались в самую гущу врагов и обрушивали на их головы свой снаряд. Маневр этот имел то преимущество, что, когда бросали такую снежную громадину, доставалось сразу нескольким неприятелям.

Новое грандиозное сражение, по настойчивому требованию Тоотса и еще нескольких ребят, которых, конечно, только он и сумел на это подбить, должно было изображать битву между краснокожими и поселенцами. Один бог знает, откуда Кентукский Лев притащил так много красной и синей бумаги, но, во всяком случае, ее хватило для всех солдат – каждый прикрепил себе на грудь по кусочку красной или синей бумаги: краснокожие получили красный значок, поселенцы – синий. Да никого особенно и не заинтересовало бы, откуда Тоотс достал бумагу, – все были слишком заняты. Но тут Визак, проныра этакий, вычитал на попавшемся ему обрывке бумажки слова: «Учебник географии. Аугуст Визак», – и этого было достаточно, чтобы вызвать у него ужасное подозрение. Он хотел было уже бежать в класс выяснять, в чем тут дело, и, конечно, побежал бы, если бы остальные его не удержали. Потом многие ребята жаловались, что у них и с одной, и с другой книжки бесследно исчезла обертка.
Не успели краснокожие как следует и нос вытереть, как на них налетели кентукские молодчики во главе со своим прославленным вожаком. Сражение на этот раз разыгралось в долине у подножья холма, где росло несколько деревьев и кустов черной смородины, такая местность все же больше подходила для битвы индейцев, чем голый пригорок. Военачальники были новые – кентукское войско вел, конечно, тот, кто и должен был его вести, а краснокожих возглавлял Тыниссон. После того как Тоотс сам себя объявил командиром кентукских парней, Тыниссон перешел на сторону их врагов, и учитель передал командование ему. Вместе с Тыниссоном к краснокожим присоединился и Тали. Затем из лагеря Лаура к Тоотсу перешли двое фугих бойцов, так что на каждой стороне по-прежнему было одинаковое число воинов.
Закипел жаркий бой. Снаряды летели так густо, что иногда сталкивались и рассыпались в воздухе. Обе стороны сражались самоотверженно, в обоих лагерях совершались чудеса отваги и ловкости. Но вот в самый разгар сражения – один бог знает, как это произошло, – вождю кентуковцев вдруг показалось, что у него стало что-то слишком много бойцов, а у неприятеля осталось их ничтожная горсточка. Но – странное дело! – его собственные солдаты с синими значками на груди стали вдруг нападать на него самого и на его людей. И, что еще хуже, эти бойцы с синими значками появлялись всюду – сбоку, за спиной, били прямо в затылок. Короче говоря, началась кутерьма, в которой уже никто ничего не мог разобрать. Кентукский Лев на миг растерялся и, остановившись, заорал:
– Стойте, черти! Что же это такое – наши наших же бьют! Стойте вы, стойте!
Он, конечно, понял, что произошло, но было уже поздно. Синие значки вдруг сменились красными, и кентукская ватага оказалась со всех сторон окруженной противником. Краснокожие стояли вокруг кенуковцев кольцом, каждый держал снежок в угрожающе поднятой руке, и все заливались хохотом. Прославленный предводитель краснокожих, Тыниссон, последовав хитрому совету учителя, достал своим людям подложные значки и таким образом окружил кентуковцев.
– Но ведь так же нельзя! – закричал Тоотс, краснея от стыда.
– Почему же нельзя? – ответил Лаур. – На войне любая хитрость дозволена, тем более когда воюют краснокожие.
Сражение кончилось. С шумом и гамом возвращались ребята н класс. Лаур еще немного задержался во дворе и стал смотреть, как девочки тоже играют в войну. Потом он увидел, что Тали взошел на крыльцо школы и стал метлой счищать снег с сапог. Лаур тоже направился к двери, чтобы поговорить с Тали и расспросить, как ему понравилась снежная битва; но в это время зазвонил церковным колокол. Учитель остановился и на минуту прислушался. С башни неслись медленные, ритмичные удары: «бим… бом, бим… бом» – и, дрожа, замирали вдали. Потом Лаур, улыбаясь, взглянул на Арно.
– Послушай, – сказал он, – как Либле бьет в колокол.
Арно посмотрел на учителя и робко спросил:
– Разве это Либле?
– Ну да, Либле. О, Либле уже с самого воскресенья бьет в колокол. Что ты на это скажешь?
Арно застыл на месте от удивления и тоже прислушался, словно желая убедиться, действительно ли это Либле там, на колокольне.
От своих мыслей Арно очнулся только тогда, когда Тыниссон, тихонько толкнув его в бок, спросил, о чем учитель говорил с ним у дверей.
– Он сказал, что Либле опять звонит в колокол, – ответил Арно.
– Вот как, опять звонит? – торопливо переспросил Тыниссон.
– Да… это погребальный звон… кто-то умер, – добавил Арно
Но Тыниссону было безразлично, какой это звон; главное – звонил Либле. Арно отлично это понял, и равнодушие товарища обидело его. Ведь тот мог бы, по крайней мере, спросить – кого хоронят под этот звон.
XX
Наступил сочельник. После обеда ребята собрались в школе, чтобы еще раз повторить разученные ими рождественские песни. Генеральная репетиция прошла отлично. Кистер, благодушно настроенный, с сияющим лицом расхаживал среди учеников; это был один из тех редких случаев, когда кистер был ими доволен и не бранился. Странное чувство испытывал в этот день Арно. Ему казалось, что надвигается что-то очень большое, значительное, будто его можно ждать уже с минуты на минуту. Он не грустил, душу его наполняло радостное возбуждение. Весь этот сочельник представлялся каким-то сновидением: словно во сне маячили перед ним другие ребята. ьТээле пела вместе с другими девчонками, и ему казалось – она где-то бесконечно далеко от него, окутанная облаком.
Тыниссон, с черным шелковым платком на шее и напомаженными волосами, одетый во все новое, сегодня тоже казался совсем не таким, как обычно; в его улыбке сквозила жизнерадостность. На Кийре была новомодная куртка, застегнутая до самой шеи, и ослепительно белый воротничок. У Тоотса, кроме нового костюма и сапог, были и «золотые» часы на такой же «золотой» цепочке – пятьдесят шестой пробы, как он объяснил окружающим. Это был его рождественский подарок. Отец, говорил он, хотел их вручить ему только вечером, но Тоотс так пристал к старику, что тот наконец сказал: «Ну бери, ты ведь все равно покою не дашь». И Тоотс сразу же взял их.
После репетиции Тоотс стал бегать со своими часами от одного ругому, без конца повторяя то же самое:
– Купи, Тоомингас. Купи Сымер. Купи, Визак. Чистое золото, гляди, веркает, сатана. И проба на них есть, видишь, пятьдесят шестая.
– Сколько ты за них хочешь? – спросил кто-то из ребят.
И обладатель часов тут же гордо ответил:
– Меньше чем за сотню не отдам.
Визак долго рассматривал блестящую металлическую вещичку и затем заявил, что это самоварное золото. Слова его привели Тоотса в такую ярость, что он, несмотря на все свое праздничное настроение, стал отчаянно браниться.
– Сам ты самоварное золото, Визак! Погляди лучше, какие на тебе штаны – они же из старых кистеровых штанов переделаны. Вон еще и дыра на них.
Он так долго дразнил Визака, что тот, устав искать дыру у себя на штанах, в конце концов разревелся. Но так как сам он дыры не обнаружил, то пошел к ребятам, стал к ним задом и, нагнувшись, начал слезно молить, чтобы те посмотрели, действительно ли у него дыра в штанах. А Тоотс между тем важно расхаживал в толпе, сияя ничуть не меньше своих «золотых» часов с цепочкой.
Остальные ребята тоже принесли уже с собой всякие елочные вещицы. У Тоомингаса была стеклянная палочка, в которой играли все цвета радуги; у Либлика конфеты с хлопушками – только начнешь снимать с конфеты обертку, сразу раздается страшный треск; у Лесты – жестяной жучок с проволочными ножками и пружинкой; заведешь – и жучок поползет так быстро, словно сам черт за ним гонится; а Тийт принес серебряных кубоки золотых ниток, которые обещал развесить на елке, чтобы она сверкала так, будто вся сплошь покрыта золотом и серебром.
Многие, конечно, ничего не говорили о своих подарках и не показывали их, но у каждого по лицу было видно: у него тоже припасена какая-то игрушка, которой он втайне радуется.
Арно подошел к Тыниссону – тот как раз вытащил из кармана кусок булки с мясом, сел на скамью и собрался закусить.
– Ну, а ты что на елку повесишь? – спросил Арно.
– Что я повешу… Ничего не повешу, у нас елку и не устраивают, – ответил Тыниссон, с большим аппетитом приступая к еде.
– Да ну?
– А зачем она? Свечей сожжешь кучу, а толку никакого. Уж лучше принести в комнату соломы, тогда можно на ней вверх ногами становиться или драться жгутами из соломы.
«Ишь ты какой, – подумал Арно, – для него елка – пустяк какой-то. А что это вообще за рождество, если елки не делать».
Затем он, чуть подумав, пригласил Тыниссона в первый день праздника прийти к ним вечером на елку; Тээле тоже придет, сказал он, и тогда… Ну, словом, пусть приходит, там уж видно будет… Тыниссон задумался, причем жевать стал гораздо медленнее, и наконец сказал:
– Что же, можно и прийти.
– Приходи, приходи, – повторил Арно.
Когда в классной стало совсем шумно, в дверях появился учитель Лаур.
– Ну, ребята, ребята! – произнес он. – Смотрите, чтоб у вас тут потолок не рухнул от шума.
Мальчики, стоявшие поближе к дверям, поздоровались с ним, а Тоотс при этом широко распахнул полы своего пиджака, чтобы его «золотые» как-нибудь не ускользнули от внимания учителя. Лаур, конечно, заметил эту роскошную вещь, но не сказал ни слова. Он вошел в классную и стал спрашивать ребят, как они проводят праздники.
– Хорошо, хорошо! – ответили ему хором.
– Ну вот и отлично, – отозвался Лаур и обвел взглядом веселую толп\ нес были налицо, все решительно. И у всех в глазах можно было прочесть одно и то же: «Рождество! Что может быть лучше!»
– И с песнями у вас тоже хорошо получается, – сказал Лаур. – Я был у себя в комнате и слушал, как вы поете, – все шло прекрасно. И все-таки сильно выделяется, – он обернулся к Тоотсу, – конечно, твой бас. Он гудит, точно из бочки. И не пой ты, пожалуйста, когда другие уже кончили, кончай вместе со всеми; получается некрасиво, если какой-нибудь один голос вырывается из общего хора, да еще продолжает звучать, когда остальные уже молчат. Как ты считаешь? Тоотс думал, что учитель говорит о его часах; он схватился за цепочку и тихонько ею звякнул. Когда же выяснилось, что речь идет совсем не о часах, а о его великолепном басе, он потрогал рукой свой кадык, словно желая сказать: «Да, в этой глотке и вправду кое-что есть!»
Лаур медленно направился к окну, где стояли Тали и Тыниссон. Ребята тесно окружили его и, болтая, двигались вместе с ним, так что ему, чтобы пройти к окну, надо было легонько прокладывать себе путь в толпе.
Он расспрашивал мальчиков, кто чем занимается во время рождественских каникул, и они отвечали: кто помогал сено возить, кто печь топил в бане, кто катался на салазках и т. д. Только двое или трое сказали, что они, кроме всего прочего, готовили уроки.
– Ну да, да, – ответил на это Лаур, – каникулы, конечно, для того и существуют, чтобы отдохнуть от учения, оттого я вам ничего и не задал на дом. И все-таки хоть минут на пятнадцать или на полчасика в день каждый из вас мог бы заглянуть в книжку, не то забудете все, чему учились. Имейте в виду: повторение – мать учения.
Рыжеволосый Кийр, щеголявший белым воротничком, тут же заметил, что четверти или получаса мало и что следовало бы каждый день заниматься по часу или по два.
На это учитель возразил, что, если есть охота, можно учиться хоть и весь день, никому это не запрещается; он же хотел лишь сказать, что и понемножку заниматься тоже очень полезно.
– Ну, а вы, Тали и Тыниссон, как поживаете?
– Хорошо, – ответил Тыниссон.
– А ты, Тали?
– Тоже хорошо.
– Правда?
– Правда!
– Ну вот, значит, всем живется неплохо. Это чудесно. А ты чем дома занимался?
– Читал.
– Что же ты читал?
– Сказки про Старого беса, краснея, ответил Арно. В толпе ребят послышался приглушенный смех, потом раздался голос Тоотса:
– Э, да все эти сказки про Старого беса не стоят того, чтобы… Ты бы, Тали, лучше почитал…
– О краснокожих, о краснокожих, – раздались насмешливые возгласы.
– Тише, тише, ребята! – произнес Лаур укоризненно. – Что тут смешного? А ты, Тали, приходи ко мне, я тебе дам книжку получше, чем сказки про Старого беса. Кто еще хочет получить книжку?
Он пошел в свою комнату, за ним ватагой потянулись мальчишки – тем хотелось получить книги. Учитель был в явном затруднении. Книг у него было, правда, много, но большей частью на иностранных языках и для таких ребят, как эти, слишком трудные. Он сделал что мог, старшим дал русские книги, малышам – эстонские. Как бы там пи было, каждый получил книжку.
В это время пришел кистер и погнал ребят в церковь; тут он их расставилпо голосам на хорах, возле органа. Так он велел им стоять, пика не начнется пение.
Было еще рано и церковь была наполовину пуста. Стали зажигать печи. Но елку, возвышавшуюся перед алтарем, еще не зажигали. Арно но мог устоять против искушения: он выбрался из толпы ребят и поднялся на колокольню; Либле был уже там и, выглядывая из узкого окошка башни, точно рак из норки, смотрел вниз, на людей, идущих в церковь.
– Здравствуй, бог на помощь, – сказал ему Арно, взобравшись наверх.
– Доброго здоровья, спосибо, – с комической готовносью отозвался Либле, оборачиваясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42