зеркальный шкаф в ванную комнату навесной
Но – ох ты горе! – если бы он хоть там, как ни плачевно было его положение, постарался лежать тихо!
– Его здесь нет? – спросил кистер.
Все молчали. Но момент этот был для Тоотса очень опасным. Как легко мог бы сейчас кто-нибудь из ребят… ну да, так и есть, Кийр уже кашлянул… Жаркая струя пробежала по телу Тоотса – казалось, все погибло. Но он успел еще задать себе вопрос – каким способом лучше всего было бы убить Кийра. Этот дьявол прямо-таки невыносим своими вечными ябедами! Однако здоровенный тумак, которым Тыниссон вовремя и в соответствующее место угостил Кийра, оказал на ябедника такое воздействие, что он не решился выдать Тоотса. Он только уродливо поджал губы и, наверно, заревел бы благим матом, так что в конце концов, после перекрестного допроса, беглеца поймали бы, но Тыниссон подкрепил свой тумак еще и угрозой:
– Мы тебя, Кийр, в реке утопим, попробуй только пикнуть! – проговорил он тихо, но так решительно, что Кийр испугался, как бы тот и нправду не осуществил свою угрозу. Тыниссон вообще шутить не любил, кроме того, Кийру почему-то вдруг вспомнилось, как отважно дрался Тыниссон осенью с мальчишками с церковной мызы. Кийр глотал, глотал слюну, моргал глазами и все же удержался от слез.
– Ну, так как же? – снова крикнул кистер. – Дождусь я ответа или нет? Кому я говорю – вам или печке?
Молчание. В классе, конечно, нашлись бы ученики, готовые со страху выдать Тоотса, кое у кого уже чесался язык, хотя бы потому, что этим ребятам хотелось заслужить милость кистера; но они боялись «старичков» – те недолюбливали ябедников и могли еще потом порядком отдубасить.
Из девочек Тоотс больше всего опасался Тээле: она могла его выдать уже из одного чувства мести и, возможно, так и поступила бы, если б не помешали подружки, державшие сейчас сторону Тоотса. Сам Тоотс, пребывая в весьма жалком состоянии – лежа под партой у ног Тоомингаса, думал так:
«Только бы Кийр удержался, тогда все обойдется, другие так легко не выдадут. Разве еще Тиукс… Куслап этот… тоже, наверно, злится на меня, что я в него спичками швырял, Да еще, пожалуй, белобрысая (он имел в виду Тээле) может разболтать, а впрочем, поди знай…» И, почесывая нос костяшкой пальца, он продолжал рассуждать:
«Черт побери, нехорошо все-таки, когда на мозоль кому-нибудь наступишь; вот как сейчас, например, – такой враг может все дело испортить. А если еще кашлянешь или чихнешь, что тогда?»
Но и эта коротенькая нить его размышлений резко оборвалась, его опягь бросило в жар; он стал прислушиваться так напряженно, точно весь превратился под скамьей в одно огромное ухо.
Кистер, наконец, совсем потерял терпение и решил избрать самый верный путь, который в таких случаях почти всегда приводит к цели. Он схватил за плечо маленького Лесту, потряс его и спросил.
– Говори, где Тоотс?
«Ну, теперь все пропало – ведь Леста тоже на меня зол!» – подумал Тоотс и от волнения сунул палец в рот. Но Леста стал заикаться и заговорил неожиданно для всех смешных старческим голосом: он, мол, ничего не знает… э-э… он был в спальне… э-э… – и так далее, словом, понес такую чепуху, в которой, как говорится, и сам кистер ничего не поймет.
«Ну и врет же, черт, – обрадовался Тоотс и перевел дыхание. – Теперь дело в шляпе, теперь я тут, как у Христа за пазухой. А когда придет Лаур, я и вырасту из-под земли, точно ель, тогда уже не так страшно; Юри-Коротышка, по крайней мере, драться не посмеет, а бесноваться – пусть себе беснуется». Мысль эта настолько его успокоила, что он, позабыв о нависшей над ним опасности, вытащил из кармана перочинный ножик и стал подрезать Тоомингасу подметку.
– Что ты делаешь! – прошептал Тоомингас, испуганно отдергивая ногу.
– Кору с черемухи сдираю! – послышалось в ответ, и в то же время под партой что-то зажужжало, как будто там запустили маленьким мотор. «Пум-пум-пум», – смеялся Тоотс. Но то был его последний смех в это утро. От кистра не ускользнуло таинственное перешептывание Тоомингаса с кем-то, находящимся под скамьей; согнувшись и присев на Корточки, чтобы заглянуть под парту, кистер встретился глазами с Тоотсом.
– Ага-а, вот ты где!
Одного большого и одного маленького – это были Тоомингас и Леста – погнали в угол, весь класс должен был встать, а Тоотсу приказано было немедленно вылезти из-под парты, а не то… Больше не было сказано ни слова, но никто не сомневался, что за этим кроется нечто ужасное. Тоотс отлично помнил, как на прошлой перемене Куслапу, очутившемуся приблизительно в таком же положении, как сейчас он сам, удавалось довольно долго скрываться от толпы преследователей; Тоотс решил теперь использовать тот же метод, во всяком случае, не спешил вылезать из-под парты. Но бамбуковой трости кистера такая заминка явно не нравилась, трость эта нетерпеливо стучала о пол, мелькала в воздухе, шарила и рыскала под скамьями. Ее предприимчивости ничуть не помешало и то, что она опрокинула несколько чернильниц, вымазав руки кистера чернилами, и неосторожным взмахом разбила окно.
Но даже со дна морского поднимают затонувшие корабли и сокровища, так почему же было не извлечь Тоотса, который, как известно, не был ни кораблем, ни сокровищем и в пучину морскую не опускался: в какой-то злополучный момент, когда Тоотс высунул ногу чуть больше, чем следовало, кистер ухватился за нее и вытащил ее обладателя из-под парты.
Минут через десять в классе можно было наблюдать новую сцену. Тоотс стоит у печки, поминутно поводя плечами и вытягивая голову вперед, и время от времени почесывается спиной об угол печки. Все его движения говорят о том, что со спиной у него что-то неладное. Мальчики по-прежнему сидят за партами, но уже с повеселевшими лицами; нет больше прежней томительной тиншны – в классе оживленно шушукаются.
– Какой черт тебе велел из чулана вылезать? – спрашивает Тоотса Ярвеотс. – Раз ты уж туда спрятался, так и сидел бы, пока кистер не уйдет.
– Скучно стало, делать было нечего, отвечает Тоотс.
– Ну, так хоть бы под партой не вертелся. А то, дьявол этакий, сапог мне резать начал, – сердито замечает Тоомингас. – А теперь я еще и виноват, что спрятал тебя под своей партой.
– Да нет, – оправдывается Тоотс, – я же верх не резал, только подметку чуть с краю поцарапал.
И тут какой-то шутник замечает довольно громко, так что все слышат:
– Ну вот видите, а Кийр говорит, будто зимой грозы не бывает. Была ведь гроза, и если б сейчас пошел дождь и упало бы столько капель, сколько молний ударило Тоотсу в спину, так не один Кийр, а весь класс мог бы мозоли вылечить.
– Ну, я-то реветь не буду, – откликается из-за печки Тоотс – он прекрасно понял скрытый смысл этой шутки. – Но, черт его знает, – продолжает он, – сегодня день какой-то сумасшедший, все время не нечет: палец поранен, на лбу шишки… и…
Он вдруг умолкает и, поводя плечами, трется спиной об угол печки. Но иногда молчание бывает красноречивее слов.
IV
Ясно, что в таких условиях, когда разыгрывались столь важные события, Арно не удалось поговорить с Тээле. Но он все-таки решил, во что бы то ни стало, сегодня же выяснить, почему Тээле в последнее время не так приветлива с ним, как раньше, почему она не подождала утром у дороги, будто намеренно желая ему показать, как мало он для нее значит. Чтобы узнать все это, оставалась еще только одна возможность – пойти вместе с Тээле домой. Но и тут возникло препятствие: учитель, как назло, именно сегодня назначил урок скрипки последним, обычно же урок этот он давал Арно в обеденный перерыв. Необходимо было преодолеть и эту трудность. И произошло то, чему ни сам Арно, ни те, кто знал его поближе, ни за что раньше не поверили бы. После занятий Арно, подойдя к учителю, соврал ему, даже не запинаясь, что у него болит голова, и попросил перенести урок на какой-нибудь другой день. Затем быстро завязал в узелок свои книги, и вскоре можно было видеть, как он медленно шагает к воротам, то и дело оборачиваясь и оглядываясь на школу. Наконец появилась и Тээле. Лицо у нее все еще было красное и злое. Арно был очень доволен, что выбрал для разговора именно сегодняшний день. После всех пережитых злоключений Тээле, конечно, тяжело – значит, она сейчас больше всего нуждается в утешении и сочувствии. Можно было думать, что она и к чужому горю отнесется более чутко, и Арно испытывал огромную радость при мысли, что сможет излить перед ней свою душу.
– Тээле! – тихонько позвал он, когда девочка поравнялась с ним.
– Чего тебе? – резко спросила Тээле, нахмурившись и даже не оборачиваясь к Арно.
– Ты не принимай так близко к сердцу сегодняшнюю историю. Я хотел помочь тебе, но…
– Убирайся! – прошипела Тээле, исподлобья взглянув на него. Арно отпрянул, словно его ударили. Так отскакивает собака, которая увязалась было за своим хозяином, а тот вдруг замахнулся на нее плеткой. Все вокруг – и снег, и белая стена церкви, и дома – слилось перед его глазами в сплошную черную массу, а в голове словно иголками закололо – такое ощущение иногда бывает в ногах, когда они одеревенеют. В черневшей вокруг массе возникло вдруг зеленое пятно и, отделившись, стремительным облаком понеслось прямо на него. Еще несколько мгновений – и облако это вихрем подхватит его, как листочек, и умчит вдаль, а куда – неведомо.
– Ну иди сюда, чего уставился! – услышал он чей-то голос. Но голос этот звучал откуда-то издалека и казался совсем чужим.
Очнувшись, он увидел Тээле – она шла к нему. Арно почему-то отступил на несколько шагов, к школе. Так напуганная собака старается держаться подальше от замахнувшегося на нее человека, не идет даже на его ласковый зов, а крадется поодаль.
– Ну, не идешь – и не надо, – сказала Тээле и, резко повернувшись, быстро зашагала по направлению к своему дому. Арно растерйщно поглядел ей вслед и стал думать – что же ему сейчас делать. Идти домой? Зачем?.. Пойти обратно в школу? А там что?.. На речку? Там тоже нечего делать! Там такой же снег, как и здесь, на дороге. Снег, нсюду снег. Скорее бы весна!
Словно в тумане видел он, как с шумом и гиканьем высыпали во двор мальчишки и, угощая друг дружку тумаками в спину и крича: «Пятна! Пятна!» – рассыпались во все стороны. Некоторые неслись мимо так стремительно, что из-под ног у них вздымался снежный вихрь; указывая на дорогу, они кричали ему: «Идем, Тали!» Но Арно все стоял на месте.
С другой стороны к школе медленно подполз какой-то воз и остановился у дверей. С него слезли двое – один похожий на мальчика, но ростом уже со взрослого мужчину, другой пожилой, бородатый, – и стали тихо о чем-то советоваться, показывая на крыльцо школы, В это время в дверях появился Кийр с книгами под мышкой, и один из приезжих, тот, что был постарше, спросил Кийра, как пройти к господину учителю. Кийр пристально взглянул на него, склонил голову набок и пожал плечами – казалось, он раздумывает, не зная, что сказать, потом хитро ухмыльнулся и показал рукой на кухню кистера.
Но едва приезжие скрылись за дверью кухни, Кийр запрыгал с ноги на ногу, как сумасшедший, и захихикал: «Хи-хи-хи!»
Заметив на дороге Арно, он тотчас же подбежал к нему и залопотал скороговоркой, словно рот у него был набит горячей кашей: – Хи-хи, это, наверно, новый ученик со своим отцом. Они хотели к учителю попасть, спросили, куда идти, а я их на кухню послал. Хи-хи, пусть поищут! А кухарка их выгонит да еще крикнет: «Какой вам тут учитель!» Хи-хи! Вот потеха, верно? Тоотс завтра узнает – со смеху лопнет!
Кийр продолжал прыгать, время от времени сгибаясь в три погибели, словно у него от смеха делались колики; при этом его широкие штаны трепыхались на ветру, как будто были надеты не на человеческие ноги, а на палки. Он был уверен, что Арно тоже расхохочется или, по крайней мере, придет в восторг от его остроумия, но Арно широко раскрытыми глазами задумчиво глядел куда-то в сторону и, казалось, едва замечал его. Через несколько минут Арно повернулся к нему спиной и медленно зашагал домой. А Кийр уходил с гордым сознанием, что выкинул замечательную штуку, затмившую даже подвиги Тоотса. Свои мелкие проказы и плутни Кийр только для того и совершал, чтобы потом ими хвастаться перед другими, в то время как Тоотсу, когда он озорничал, никогда и в голову не приходило, что он озорничает; просто его беспокойная, неугомонная натура жаждала деятельности.
V
«Приду домой, лягу в постель, натяну на голову одеяло и скажу всем, что я болен», – думал Арно по дороге.
Когда он вышел на шоссе, здесь как раз проезжал обоз с бревнами, сворачивая на дорогу, которая вела мимо кладбища. Возчиков, сидевших на первых дровнях, Арно не знал, но в середине обоза, как ему показалось, шла Кейу – лошадь с их хутора; значит, в обозе были кто-то из их домашних. Арно остановился в конце дорожки, ведущей от школы, и стал ждать. Кейу подошла поближе, и Арно увидел, что на возу, на бревнах, сидит человек в сером тулупе и коричневой шапке-ушанке; болтая ногами и грызя стебелек клевера, он мурлыкал песенку:
– У-у-д-и-в-и-итель-ное дело!.. – Песня показалась Арно знакомой, вскоре он узнал и самого возчика. Это был Либле.
– Здравия желаю! – крикнул тот по-русски и, когда дровни поравнялись с Арно, хлопнул ладонью по мешку с сеном, приглашая Арно сесть рядом. Арно взобрался на бревна и спросил, куда идет обоз. Либле удивился, что Арно этого не знает, и стал объяснять:
– Да на хутор Рая, куда же еще. Раяский хозяин задумал весной большой, красивый господский дом строить; купил в Мырканском лесу несколько сот бревен, а теперь вот толока идет – вывозят их из лесу. Твой отец и батрак Март тоже на толоке, да, видно, немного отстали, что-то их не видать. У нас всего тридцать лошадей, а сейчас здесь не больше чем… Подожди-ка, одна, две, четыре… двенадцать. Ну да, значит, больше чем половина еще за нами следом едет, а среди них, конечно, и саареские. Меня тоже почти силком в обоз втащили, чтоб на каждую лошадь был возчик. Да и пора раяскому хозяину дом строить, – добавил он, заворачивая кверху уши своей шапки. – Дочка, вишь, подрастает, женихи скоро свататься станут, вот тогда и надо, чтоб все было в порядке, и дом крепкий, и так далее, все честь честью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Его здесь нет? – спросил кистер.
Все молчали. Но момент этот был для Тоотса очень опасным. Как легко мог бы сейчас кто-нибудь из ребят… ну да, так и есть, Кийр уже кашлянул… Жаркая струя пробежала по телу Тоотса – казалось, все погибло. Но он успел еще задать себе вопрос – каким способом лучше всего было бы убить Кийра. Этот дьявол прямо-таки невыносим своими вечными ябедами! Однако здоровенный тумак, которым Тыниссон вовремя и в соответствующее место угостил Кийра, оказал на ябедника такое воздействие, что он не решился выдать Тоотса. Он только уродливо поджал губы и, наверно, заревел бы благим матом, так что в конце концов, после перекрестного допроса, беглеца поймали бы, но Тыниссон подкрепил свой тумак еще и угрозой:
– Мы тебя, Кийр, в реке утопим, попробуй только пикнуть! – проговорил он тихо, но так решительно, что Кийр испугался, как бы тот и нправду не осуществил свою угрозу. Тыниссон вообще шутить не любил, кроме того, Кийру почему-то вдруг вспомнилось, как отважно дрался Тыниссон осенью с мальчишками с церковной мызы. Кийр глотал, глотал слюну, моргал глазами и все же удержался от слез.
– Ну, так как же? – снова крикнул кистер. – Дождусь я ответа или нет? Кому я говорю – вам или печке?
Молчание. В классе, конечно, нашлись бы ученики, готовые со страху выдать Тоотса, кое у кого уже чесался язык, хотя бы потому, что этим ребятам хотелось заслужить милость кистера; но они боялись «старичков» – те недолюбливали ябедников и могли еще потом порядком отдубасить.
Из девочек Тоотс больше всего опасался Тээле: она могла его выдать уже из одного чувства мести и, возможно, так и поступила бы, если б не помешали подружки, державшие сейчас сторону Тоотса. Сам Тоотс, пребывая в весьма жалком состоянии – лежа под партой у ног Тоомингаса, думал так:
«Только бы Кийр удержался, тогда все обойдется, другие так легко не выдадут. Разве еще Тиукс… Куслап этот… тоже, наверно, злится на меня, что я в него спичками швырял, Да еще, пожалуй, белобрысая (он имел в виду Тээле) может разболтать, а впрочем, поди знай…» И, почесывая нос костяшкой пальца, он продолжал рассуждать:
«Черт побери, нехорошо все-таки, когда на мозоль кому-нибудь наступишь; вот как сейчас, например, – такой враг может все дело испортить. А если еще кашлянешь или чихнешь, что тогда?»
Но и эта коротенькая нить его размышлений резко оборвалась, его опягь бросило в жар; он стал прислушиваться так напряженно, точно весь превратился под скамьей в одно огромное ухо.
Кистер, наконец, совсем потерял терпение и решил избрать самый верный путь, который в таких случаях почти всегда приводит к цели. Он схватил за плечо маленького Лесту, потряс его и спросил.
– Говори, где Тоотс?
«Ну, теперь все пропало – ведь Леста тоже на меня зол!» – подумал Тоотс и от волнения сунул палец в рот. Но Леста стал заикаться и заговорил неожиданно для всех смешных старческим голосом: он, мол, ничего не знает… э-э… он был в спальне… э-э… – и так далее, словом, понес такую чепуху, в которой, как говорится, и сам кистер ничего не поймет.
«Ну и врет же, черт, – обрадовался Тоотс и перевел дыхание. – Теперь дело в шляпе, теперь я тут, как у Христа за пазухой. А когда придет Лаур, я и вырасту из-под земли, точно ель, тогда уже не так страшно; Юри-Коротышка, по крайней мере, драться не посмеет, а бесноваться – пусть себе беснуется». Мысль эта настолько его успокоила, что он, позабыв о нависшей над ним опасности, вытащил из кармана перочинный ножик и стал подрезать Тоомингасу подметку.
– Что ты делаешь! – прошептал Тоомингас, испуганно отдергивая ногу.
– Кору с черемухи сдираю! – послышалось в ответ, и в то же время под партой что-то зажужжало, как будто там запустили маленьким мотор. «Пум-пум-пум», – смеялся Тоотс. Но то был его последний смех в это утро. От кистра не ускользнуло таинственное перешептывание Тоомингаса с кем-то, находящимся под скамьей; согнувшись и присев на Корточки, чтобы заглянуть под парту, кистер встретился глазами с Тоотсом.
– Ага-а, вот ты где!
Одного большого и одного маленького – это были Тоомингас и Леста – погнали в угол, весь класс должен был встать, а Тоотсу приказано было немедленно вылезти из-под парты, а не то… Больше не было сказано ни слова, но никто не сомневался, что за этим кроется нечто ужасное. Тоотс отлично помнил, как на прошлой перемене Куслапу, очутившемуся приблизительно в таком же положении, как сейчас он сам, удавалось довольно долго скрываться от толпы преследователей; Тоотс решил теперь использовать тот же метод, во всяком случае, не спешил вылезать из-под парты. Но бамбуковой трости кистера такая заминка явно не нравилась, трость эта нетерпеливо стучала о пол, мелькала в воздухе, шарила и рыскала под скамьями. Ее предприимчивости ничуть не помешало и то, что она опрокинула несколько чернильниц, вымазав руки кистера чернилами, и неосторожным взмахом разбила окно.
Но даже со дна морского поднимают затонувшие корабли и сокровища, так почему же было не извлечь Тоотса, который, как известно, не был ни кораблем, ни сокровищем и в пучину морскую не опускался: в какой-то злополучный момент, когда Тоотс высунул ногу чуть больше, чем следовало, кистер ухватился за нее и вытащил ее обладателя из-под парты.
Минут через десять в классе можно было наблюдать новую сцену. Тоотс стоит у печки, поминутно поводя плечами и вытягивая голову вперед, и время от времени почесывается спиной об угол печки. Все его движения говорят о том, что со спиной у него что-то неладное. Мальчики по-прежнему сидят за партами, но уже с повеселевшими лицами; нет больше прежней томительной тиншны – в классе оживленно шушукаются.
– Какой черт тебе велел из чулана вылезать? – спрашивает Тоотса Ярвеотс. – Раз ты уж туда спрятался, так и сидел бы, пока кистер не уйдет.
– Скучно стало, делать было нечего, отвечает Тоотс.
– Ну, так хоть бы под партой не вертелся. А то, дьявол этакий, сапог мне резать начал, – сердито замечает Тоомингас. – А теперь я еще и виноват, что спрятал тебя под своей партой.
– Да нет, – оправдывается Тоотс, – я же верх не резал, только подметку чуть с краю поцарапал.
И тут какой-то шутник замечает довольно громко, так что все слышат:
– Ну вот видите, а Кийр говорит, будто зимой грозы не бывает. Была ведь гроза, и если б сейчас пошел дождь и упало бы столько капель, сколько молний ударило Тоотсу в спину, так не один Кийр, а весь класс мог бы мозоли вылечить.
– Ну, я-то реветь не буду, – откликается из-за печки Тоотс – он прекрасно понял скрытый смысл этой шутки. – Но, черт его знает, – продолжает он, – сегодня день какой-то сумасшедший, все время не нечет: палец поранен, на лбу шишки… и…
Он вдруг умолкает и, поводя плечами, трется спиной об угол печки. Но иногда молчание бывает красноречивее слов.
IV
Ясно, что в таких условиях, когда разыгрывались столь важные события, Арно не удалось поговорить с Тээле. Но он все-таки решил, во что бы то ни стало, сегодня же выяснить, почему Тээле в последнее время не так приветлива с ним, как раньше, почему она не подождала утром у дороги, будто намеренно желая ему показать, как мало он для нее значит. Чтобы узнать все это, оставалась еще только одна возможность – пойти вместе с Тээле домой. Но и тут возникло препятствие: учитель, как назло, именно сегодня назначил урок скрипки последним, обычно же урок этот он давал Арно в обеденный перерыв. Необходимо было преодолеть и эту трудность. И произошло то, чему ни сам Арно, ни те, кто знал его поближе, ни за что раньше не поверили бы. После занятий Арно, подойдя к учителю, соврал ему, даже не запинаясь, что у него болит голова, и попросил перенести урок на какой-нибудь другой день. Затем быстро завязал в узелок свои книги, и вскоре можно было видеть, как он медленно шагает к воротам, то и дело оборачиваясь и оглядываясь на школу. Наконец появилась и Тээле. Лицо у нее все еще было красное и злое. Арно был очень доволен, что выбрал для разговора именно сегодняшний день. После всех пережитых злоключений Тээле, конечно, тяжело – значит, она сейчас больше всего нуждается в утешении и сочувствии. Можно было думать, что она и к чужому горю отнесется более чутко, и Арно испытывал огромную радость при мысли, что сможет излить перед ней свою душу.
– Тээле! – тихонько позвал он, когда девочка поравнялась с ним.
– Чего тебе? – резко спросила Тээле, нахмурившись и даже не оборачиваясь к Арно.
– Ты не принимай так близко к сердцу сегодняшнюю историю. Я хотел помочь тебе, но…
– Убирайся! – прошипела Тээле, исподлобья взглянув на него. Арно отпрянул, словно его ударили. Так отскакивает собака, которая увязалась было за своим хозяином, а тот вдруг замахнулся на нее плеткой. Все вокруг – и снег, и белая стена церкви, и дома – слилось перед его глазами в сплошную черную массу, а в голове словно иголками закололо – такое ощущение иногда бывает в ногах, когда они одеревенеют. В черневшей вокруг массе возникло вдруг зеленое пятно и, отделившись, стремительным облаком понеслось прямо на него. Еще несколько мгновений – и облако это вихрем подхватит его, как листочек, и умчит вдаль, а куда – неведомо.
– Ну иди сюда, чего уставился! – услышал он чей-то голос. Но голос этот звучал откуда-то издалека и казался совсем чужим.
Очнувшись, он увидел Тээле – она шла к нему. Арно почему-то отступил на несколько шагов, к школе. Так напуганная собака старается держаться подальше от замахнувшегося на нее человека, не идет даже на его ласковый зов, а крадется поодаль.
– Ну, не идешь – и не надо, – сказала Тээле и, резко повернувшись, быстро зашагала по направлению к своему дому. Арно растерйщно поглядел ей вслед и стал думать – что же ему сейчас делать. Идти домой? Зачем?.. Пойти обратно в школу? А там что?.. На речку? Там тоже нечего делать! Там такой же снег, как и здесь, на дороге. Снег, нсюду снег. Скорее бы весна!
Словно в тумане видел он, как с шумом и гиканьем высыпали во двор мальчишки и, угощая друг дружку тумаками в спину и крича: «Пятна! Пятна!» – рассыпались во все стороны. Некоторые неслись мимо так стремительно, что из-под ног у них вздымался снежный вихрь; указывая на дорогу, они кричали ему: «Идем, Тали!» Но Арно все стоял на месте.
С другой стороны к школе медленно подполз какой-то воз и остановился у дверей. С него слезли двое – один похожий на мальчика, но ростом уже со взрослого мужчину, другой пожилой, бородатый, – и стали тихо о чем-то советоваться, показывая на крыльцо школы, В это время в дверях появился Кийр с книгами под мышкой, и один из приезжих, тот, что был постарше, спросил Кийра, как пройти к господину учителю. Кийр пристально взглянул на него, склонил голову набок и пожал плечами – казалось, он раздумывает, не зная, что сказать, потом хитро ухмыльнулся и показал рукой на кухню кистера.
Но едва приезжие скрылись за дверью кухни, Кийр запрыгал с ноги на ногу, как сумасшедший, и захихикал: «Хи-хи-хи!»
Заметив на дороге Арно, он тотчас же подбежал к нему и залопотал скороговоркой, словно рот у него был набит горячей кашей: – Хи-хи, это, наверно, новый ученик со своим отцом. Они хотели к учителю попасть, спросили, куда идти, а я их на кухню послал. Хи-хи, пусть поищут! А кухарка их выгонит да еще крикнет: «Какой вам тут учитель!» Хи-хи! Вот потеха, верно? Тоотс завтра узнает – со смеху лопнет!
Кийр продолжал прыгать, время от времени сгибаясь в три погибели, словно у него от смеха делались колики; при этом его широкие штаны трепыхались на ветру, как будто были надеты не на человеческие ноги, а на палки. Он был уверен, что Арно тоже расхохочется или, по крайней мере, придет в восторг от его остроумия, но Арно широко раскрытыми глазами задумчиво глядел куда-то в сторону и, казалось, едва замечал его. Через несколько минут Арно повернулся к нему спиной и медленно зашагал домой. А Кийр уходил с гордым сознанием, что выкинул замечательную штуку, затмившую даже подвиги Тоотса. Свои мелкие проказы и плутни Кийр только для того и совершал, чтобы потом ими хвастаться перед другими, в то время как Тоотсу, когда он озорничал, никогда и в голову не приходило, что он озорничает; просто его беспокойная, неугомонная натура жаждала деятельности.
V
«Приду домой, лягу в постель, натяну на голову одеяло и скажу всем, что я болен», – думал Арно по дороге.
Когда он вышел на шоссе, здесь как раз проезжал обоз с бревнами, сворачивая на дорогу, которая вела мимо кладбища. Возчиков, сидевших на первых дровнях, Арно не знал, но в середине обоза, как ему показалось, шла Кейу – лошадь с их хутора; значит, в обозе были кто-то из их домашних. Арно остановился в конце дорожки, ведущей от школы, и стал ждать. Кейу подошла поближе, и Арно увидел, что на возу, на бревнах, сидит человек в сером тулупе и коричневой шапке-ушанке; болтая ногами и грызя стебелек клевера, он мурлыкал песенку:
– У-у-д-и-в-и-итель-ное дело!.. – Песня показалась Арно знакомой, вскоре он узнал и самого возчика. Это был Либле.
– Здравия желаю! – крикнул тот по-русски и, когда дровни поравнялись с Арно, хлопнул ладонью по мешку с сеном, приглашая Арно сесть рядом. Арно взобрался на бревна и спросил, куда идет обоз. Либле удивился, что Арно этого не знает, и стал объяснять:
– Да на хутор Рая, куда же еще. Раяский хозяин задумал весной большой, красивый господский дом строить; купил в Мырканском лесу несколько сот бревен, а теперь вот толока идет – вывозят их из лесу. Твой отец и батрак Март тоже на толоке, да, видно, немного отстали, что-то их не видать. У нас всего тридцать лошадей, а сейчас здесь не больше чем… Подожди-ка, одна, две, четыре… двенадцать. Ну да, значит, больше чем половина еще за нами следом едет, а среди них, конечно, и саареские. Меня тоже почти силком в обоз втащили, чтоб на каждую лошадь был возчик. Да и пора раяскому хозяину дом строить, – добавил он, заворачивая кверху уши своей шапки. – Дочка, вишь, подрастает, женихи скоро свататься станут, вот тогда и надо, чтоб все было в порядке, и дом крепкий, и так далее, все честь честью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42