Между двумя государствами наступило некоторое потепление, и советских журналистов встречали радушно, устраивали банкеты, которые в другое время вряд ли были бы возможны.
За три дня до возвращения домой Вадим вышел прогуляться по вечернему Бонну. Вечер был теплый, с Рейна доносились гудки буксиров, иногда над высокими зданиями и готическими соборами величаво проплывали белоснежные чайки. Совершив большой круг, исчезали. Красивые машины бесшумно проносились по асфальтовым магистралям, кое-где уже вспыхнули неоновые рекламы. На улицах в этот вечерний час было мало народу. На перекрестках маячили рослые полицейские. Не вспыхни над тротуаром прямо перед носом Вадима гигантская рекламная кружка с янтарным пивом и шапкой пены, он, возможно, и прошел бы мимо… Толкнув тяжелую дверь, спустился на несколько ступенек и оказался в шумном пивном баре. Официанты проворно разносили на деревянных подносах кружки и бутылки с пивом. На тарелках аппетитно дымились солидные порции жареной курицы, горячие колбаски. Здесь, по видимому, группа пожилых, прилично одетых мужчин отмечала какое-то событие. Три стола были сдвинуты, гости шумно говорили, у некоторых от возлияний лица раскраснелись.
Вадим уселся за дальний столик, официант тут же склонился перед ним с белоснежной салфеткой через плечо. По-немецки Вадим немного говорил, он заказал сосиски с капустой и две бутылки пива. Помещение было отделано красным деревом, на стенах охотничьи трофеи: рогатые оленьи и лосиные головы, рыло кабана с горящими вставленными глазами, старинные портреты в золоченых рамах.
Судя по всему, это пивная клуба охотников. В ФРГ много всяких клубов. За стойкой ловко орудовал кружками и высокими стаканами для коктейлей грузный бармен с седой гривой и маленькими, свинячьими глазками. Вадим усмехнулся про себя: бармен и впрямь чем-то напоминал кабана, голова которого висела как раз над его головой. Никелированные краны, хрустальные бокалы, красивые разноцветные бутылки с этикетками завораживали взгляд. Под потолком колыхался тонкий пласт сигарного дыма. Многие клиенты курили именно сигары. Вообще, публика производила впечатление солидной, богатой. Неожиданно в резкую немецкую речь воробьем залетело ходовое русское слово: «Чертовщина!» Вадим невольно прислушался, ничего удивительного в том, что он услышал русскую речь, не было: им приходилось встречаться с эмигрантами. После войны в ФРГ осели предатели Родины, были и такие, которых фашисты совсем молодыми угнали в рабство, да так они здесь и застряли.
Вадима разобрало любопытство: кто среди этой громогласной компании русский? Из двенадцати человек, сидящих за сдвинутыми столами, трое походили на русских. А один… У Вадима бешено заколотилось сердце. Долго не поднимал глаз, стараясь унять волнение: в краснолицем здоровяке с кудрявыми светлыми волосами он узнал Леонида Супроновича – бывшего старшего полицая Андреевки. Нет слов, каратель сильно изменился, живот заметно выпирал из брюк, рукава рубашки закатаны, на толстых руках в свете бра поблескивают красноватые волоски, густые золотистые усы топорщатся над верхней губой, холодные голубые глаза внимательно ощупывают лица собутыльников. Не похоже, что он пьян. Тяжелый взгляд остановился на Вадиме, но ничто не дрогнуло в лице Супроновича. Откуда ему узнать в этом модно одетом человеке двенадцатилетнего мальчишку, который в войну жил в Андреевке? Постаревший Леонид сейчас очень походил на своего отца. В Андреевке говорили, что старик из-за младшего выродка-сына и богу душу отдал. Вот, значит, где обитает бывший каратель! Держится уверенно, как хозяин, наверное, и другие такие же, как он? Западные немцы покрывают преступников, орудовавших на оккупированных территориях, устраивают на работу, назначают пенсии. Нужны неопровержимые доказательства, чтобы привлечь палачей русского народа к суду. Вот тогда в фешенебельной боннской пивной и созрела у Вадима мысль разоблачить убийцу.
Он расплатился, покинул пивную и из первого же автомата позвонил Курту Ваннефельду – журналисту западногерманской прогрессивной газеты, с которым подружился еще в Москве. Курт жил в Западном Берлине, а сюда приехал вместе с советскими журналистами. В своей газете он освещал эту поездку. Ваннефельд оказался в номере гостиницы. Приятель не стал ничего расспрашивать и через семь минут подкатил на такси к скверу, где ему назначил встречу Вадим. У фонтана на скамейке Казаков все ему рассказал про Супроновича. Рослый сероглазый верзила Курт, в кожаной куртке, с фотоаппаратом через плечо, внимательно выслушал, но мало чем обнадежил своего друга из России.
– Мы не знаем его теперешней фамилии, где он подвизается. У него наверняка другие документы. Я просто не знаю, с какого боку к нему подкатиться.
– А говорят, западная пресса ради сенсации мертвого из могилы поднимет, – усмехнулся Вадим.
– Какая сенсация? – пожал плечами Курт. – С полос газет и журналов не сходят материалы о нацистских преступниках. Их судят и многих оправдывают. Бывшие офицеры вермахта и абвера служат в НАТО, заделались бизнесменами, избираются в бундестаг… А твой Супронович – мелочь!
– Мелочь? – возмутился Вадим. – Он – убийца! У него руки по локоть в крови. Я сам видел, как он расстреливал и вешал ни в чем не повинных людей!
– Чего ты от меня хочешь? – сбоку взглянул на него Курт.
– Мы скоро возвращаемся домой, – просительно заговорил Вадим. – И мне, сам понимаешь, неудобно здесь заниматься выяснением личности этого выродка… Я тебе сейчас его покажу, а ты разузнай его фамилию, чем он тут занимается, где живет. В общем, для меня будет ценно все, что ты сообщишь…
Курт спрятал в сумку фотоаппарат, достал зажигалку и несколько раз щелкнул перед носом Вадима – тот полез в карман за сигаретами.
– Для таких случаев у меня имеется шпионский фотоаппарат, – улыбнулся Курт.
– Я такого еще не видел, – поразился Вадим, разглядывая зажигалку. – Никогда не подумаешь, что в ней запрятан фотоаппарат!
В пивную они вошли обнявшись, шумно разговаривая по-немецки. Точнее, говорил Курт, а Вадим вставлял редкие фразы. Столик, за которым до этого сидел Казаков, был свободен, там они и расположились. Компания Супроновича была сильно навеселе. На столах виднелись плоские бутылки с виски. Вадим поймал на себе изучающий взгляд бармена, улыбнулся ему и показал два пальца: мол, нам пару виски. Бармен тоже изобразил на своем кабаньем лице улыбку, кивнул большой круглой головой с приплюснутым носом.
Им принесли пива, виски со льдом и содовой. Вадим шепотом объяснил приятелю, где сидит Леонид Супронович. Кстати, Курт хорошо говорил по-русски: он два года был собственным корреспондентом своей газеты в Москве. Вадим боялся, что освещения будет мало, но Ваннефельд только улыбнулся: мол, не твоя забота. Он щелкал зажигалкой, они дымили сигаретами, чокались толстыми хрустальными стаканами, смеялись и делали вид, что совсем не интересуются соседним застольем…
Русские на чужбине… Об этом он много читал. Бывая за границей, заметил, что в конце каждой поездки тобой начинает овладевать тоска по Родине, по своим, советским людям. То же самое ощущали и другие – он спрашивал. А вот что чувствуют предатели родины? Не верится, что чужая земля стала для них родиной. Да и кому они здесь нужны? Курт говорил, что ни в одной стране мира к предателям и ренегатам не испытывают симпатии. Ухмыляется Леонид Супронович, пьет пиво, а что у него сейчас на душе?..
Курт оказался настоящим другом, он переслал не по почте, а со знакомым репортером пакет для Казакова. Тот приехал по своим делам в Ленинград и, разыскав Вадима, лично вручил ему посылку. В ней оказались увеличенные фотографии Супроновича и его собутыльников, аккуратно отпечатанные на русском языке два листка. Сведения скудные, но Вадим и тому был рад. Нынешняя фамилия Леонида Супроновича была Ельцов Виталий Макарович, он был женат на владелице парфюмерного магазина в Бонне, помогал ей вести торговлю, ездил по европейским странам, сбывая свою продукцию и заключая мелкие контракты с парфюмерными фирмами. Курт подозревал, что он выполняет и другие секретные задания своих хозяев, а хозяевами его были люди, связанные с ЦРУ.
Вадим тоже времени зря не терял: побывал в Климове, Калинине, изучил все документы, связанные с деятельностью карателей на оккупированной территории области. «Улов» оказался приличный…
Статья В. Казакова появилась в советской центральной печати, затем ее перепечатали во многих странах мира. АПН уже пользовалось за рубежом большой известностью. В своей статье, разоблачая зверства Леонида Супроновича и его подручных на оккупированной территории, Вадим требовал народного суда над ним, указывал его адрес, новую фамилию.
Скоро от Курта пришло письмо, где он сообщал, что Ельцов из Бонна исчез, где он сейчас находится – неизвестно. Полицейское управление сообщило, что объявлен розыск, но это еще ничего не значит: розыск может быть объявлен, а искать Супроновича-Ельцова никто не станет. Контора ЦРУ в Бонне сразу же отмежевалась от преступника: мол, никаких дел с ним отдел ЦРУ не имел. Жена сообщила полиции, что муж не вернулся домой после деловой поездки за границу.
Вадима на работе поздравляли за ценный материал, даже выдали премию, но полной удовлетворенности он не испытывал: Супронович-то ускользнул… Курт Ваннефельд еще в Бонне говорил Вадиму, что на западногерманскую фемиду надежда плохая. А скрылся Супронович-Ельцов потому, что испугался, как бы его не выдали советским властям.
В своей статье Вадим помянул и бывшего директора молокозавода в Андреевке Григория Борисовича Шмелева… И вот сейчас в своей комнате на Суворовском проспекте, перебирая газеты, еженедельники, – Вадиму АПН присылало все издания, в которых публиковали его статью, – он вспомнил довоенную Андреевку, себя мальчишкой, страшную картину у электростанции в Кленове, когда Шмелев в упор застрелил саперов… Где он, бывший директор? Говорили, что у немцев он был в чести. Жив ли? Наверное, живет где-нибудь за рубежом и мемуары пишет. Это сейчас излюбленное занятие бывших нацистов.
Вспомнился и партизанский отряд, вылазки в тыл врага, диверсии на железных дорогах, нападение карателей на лагерь…
В этот зимний январский день, когда за окном медленно падали крупные хлопья снега, Вадим задумал написать повесть о мальчишках военного времени. События до того ярко запечатлелись, что он мог вспомнить даже, как кто был одет из партизан. Их лица проходили одно за другим перед его глазами… Пусть люди узнают о героической гибели его деда – Андрея Ивановича Абросимова. Из Андреевки сообщили, что на его могиле установлен мраморный памятник. Павел Дмитриевич ездил за ним в Ленинград, открытие состоялось в празднование Дня Победы. Вадим был в командировке и не мог присутствовать. Нынешним летом обязательно съездит в Андреевку – поклониться могиле деда.
Вадим вставил в портативную пишущую машинку белый лист, такой же белый, как снег за окном, и задумчиво уставился на него… С чего начать? Это самое трудное! Нет заголовка, не нащупана интонация повествования… Всплыло в памяти волевое красивое лицо отца – Ивана Васильевича Кузнецова… С него и начать?.. Вот обрадуется Василиса Прекрасная! Ему захотелось подойти к телефону и позвонить ей, но он заставил себя остаться на месте…
Белая страница в машинке пугает и завораживает. Сколько минут, часов, может быть, дней он будет смотреть на нее и размышлять?..
А за окном падает и падает снег.

* * *

В Череповце, сидя на диване, Иван Сергеевич Грибов держал в руках раскрытую газету и, хмурясь, внимательно перечитывал статью журналиста АПН В.Казакова. Очки в коричневой пластмассовой оправе сползали на нос, он пальцем нервно приподнимал их…
Прекрасно помнил тот солнечный июльский день, двух саперов, сидевших на скамейке, кирпичную красную стену электростанции с прислоненным, поблескивающим никелем велосипедом, на котором он приехал. Саперов он рядком уложил из парабеллума. Значит, сын Кузнецова, Вадим, видел все это? Какая жалость, что он тогда не пристрелил абросимовского выкормыша! Подумать только, добрался до Леонида Супроиовича!.. Вон оно как все складывается, и там, за границей, у своих, нет покоя бывшим.. Крупных военных преступников разыскивают по всему миру, уж который год в газетах пишут о Мартине Бормане, гадают, живет он в Латинской Америке или погиб в сорок пятом в Берлине…
Ленька – мелкая сошка, его не будут искать. Скрылся и пересидит эту шумиху, а вот его, Ростислава Евгеньевича Карнакова, стали бы всерьез разыскивать? Статья В. Казакова – почему он взял фамилию отчима, а не отца? – напомнит кое-кому о нем, Карнакове…
Иван Сергеевич скомкал газету, швырнул на пол, встал и включил телевизор. Когда изображение стало устойчивым, он услышал спокойный голос ведущего программу:
«… Органами безопасности страны задержан бывший нацистский преступник… – Грибову будто уши ватой заложило; когда он снова обрел возможность слышать, диктор продолжал: – … Общественность требует немедленного суда над палачом, на совести которого сотни расстрелянных патриотов…»
Чувствуя легкий укол в левую сторону груди, Иван Сергеевич тяжело поднялся, с отвращением выключил телевизор, проклятый ящик!.. Ему вдруг захотелось сунуться головой в подушку и, не раздеваясь, заснуть мертвым сном.


Глава двенадцатая

1

Двойственная жизнь, которую отныне вел Игорь Найденов, ему нравилась. В ней было нечто острое, увлекательное. Идет он по городу, навстречу текут толпы прохожих, и никто не знает, что он, Найденов, – иностранный шпион. Никому невдомек, что он не просто прогуливается по Москве, а выполняет очередное задание резидента. Даже когда он встречается с Леной Быстровой, он на работе… Изотов – он был для Найденова резидентом – посоветовал не обрывать эту, признаться, уже надоевшую Игорю связь. Оказалось, что ее муж – Анатолий Степанович Быстров – связан с военным строительством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92