Приехавшие на похороны не смогли все разместиться в доме Абросимовых, Казаковы ушли ночевать к Супроновичам, а Вадима пригласил к себе Павел. Вадим понял, что друга что-то гложет, он даже с лица осунулся, глаза запали, у губ появилась страдальческая складка. Дома вроде у него все нормально. Маленькая кругленькая Лида, как всегда, веселая, шутит, дети здоровы. На поминках Павел почти не пил, Вадим было предложил прогуляться до Лысухи, но двоюродный брат отказался: мол, теперь быстро темнеет, да и после дождя кругом лужи. Вадим знал, что на песчаной железнодорожной насыпи луж не бывает, но спорить не стал.
Докурив папиросу, Павел почесал свой крупный нос, тоскливо посмотрел на друга.
– Мой батя сильно сдал за последние два года, – сказал он. – Живот отрастил, полысел. А твой отчим – молодцом, худой, жилистый и седины не видно.
– У него волосы светлые, потому и не заметно.
– Не успеешь и глазом моргнуть, жизнь промчится мимо, как товарняк… – задумчиво заговорил Павел. – Дед Тимаш на старости стал всем задавать вопрос: «Зачем, человече, живешь?» Разве можно на такой вопрос ответить? Да и кто знает, зачем он живет?.. Давно ли мы с тобой мальчишками партизанили? Тогда мы не спрашивали себя: зачем живем? А теперь отцы семейства… Дерюгин еще орел! А вот уходит на пенсию, – продолжал Павел. – Всегда командовал людьми, никогда физическим трудом не занимался.
– Займется строительством дома – познакомится, – усмехнулся Вадим.
– Наверное, подчиненные его не любили.
– Зато жена в нем души не чает, – вставил Вадим. – Заметил, как она его? «Папочка, папуля!»
Павел внимательно посмотрел на него:
– А тебя разве не любит твоя Ирина?
– Я как-то об этом не думаю, дружище. Когда вместе проживешь годы, любовь отступает на задний план…
– А что же на переднем плане? – насмешливо спросил Павел.
– Работа, дорогой директор школы, работа и разные другие заботы, – нехотя ответил Вадим.
– Уж не завел ли ты другую?
Вадим взглянул на него, деланно рассмеялся:
– А что, заметно?
– Слушай, Вадька, я ведь тоже… того… по уши!
– Ты изменил Лиде? – вытаращил на него глаза Вадим. – Брось ты меня разыгрывать!
Уж кто-кто, а Павел в его представлении не способен был изменить своей жене. Он хорошо помнил тот давнишний разговор, когда друг заявил, что у него на всю жизнь будет только одна женщина. Ведь из_за Лиды – так считал Вадим – он после университета приехал в Андреевку, а ведь мог преподавать в любом большом городе, и не в какой-то захудалой школе, а в институте.
– Наверное, такая уж наша абросимовская порода, – вздохнул Павел.
– Порода наша хорошая, – заметил Вадим. – Бабушка всю жизнь прожила с дедом, а ведь он был вспыльчив, горяч и вон на соседку через забор поглядывал… Мать рассказывала, что Ефимья Андреевна никогда ни в чем не упрекала деда. Мудрая была у нас с тобой, Паша, бабушка.
– Она научила меня природу любить, – вспомнил Павел. – Мы с ней все окрестные леса исходили вдоль и поперек.
– Могла дождь за три дня предсказать, знала, какая будет зима или лето… И ведь никогда не ошибалась.
– И никаких книг не читала, расписаться не умела, а даже грамотей дед признавал ее ум и мудрость, – сказал Павел. – Теперь и людей-то таких почти не осталось.
– Времена меняются – меняются и люди, – подытожил Вадим. – Расскажи, что у тебя стряслось.
Павел ничего не утаил от друга, даже поведал про свой странный разговор с Иваном Широковым. Ингу Васильевну перед началом учебного года он уговорил уехать из Андреевки, а на душе теперь кошки скребут: надо ли было это делать? Может, лучше было бы вдвоем уехать?
Но он размахнулся кирпичную школу строить с мастерскими, спортзалом, теннисным кортом… А если бы уехал отсюда, все к черту остановилось бы… Нет Ольминой, а он день и ночь думает о ней, специально ездит в Климово и звонит оттуда по междугородному в Рыбинск, где она теперь преподает математику…
– А Лида догадывается? – поинтересовался Вадим.
– Она святая, – торжественно провозгласил Павел. – По-моему, она вообще не умеет ревновать. Верит в меня, как в бога, и от этого, Вадя, еще горше на душе. Работает секретарем в поселковом Совете, все успевает по дому. Люди ее уважают. Легкий она человек, ее, как птицу, грех обидеть…
– У меня все иначе, – заметил Вадим.
– Вот как? А я думал, у всех одинаково, – бросил на него насмешливый взгляд Павел.
– Почему у нас с тобой все не так? – раздумчиво сказал Вадим. – Посмотри, как прожили свою жизнь Дерюгины, Супроновичи, мой отчим с матерью. Для них семья – это все! Почему мы не такие?
– А может, женщины стали другими?
– Что-то, безусловно, изменилось, а вот что? Я пока еще не понял, – признался Вадим. – Ковыряюсь в себе, других… Изменилась, Паша, современная семья, другой стала: непрочной, малодетной… Сколько разводов кругом! И женщины не очень-то теперь держатся за своих мужей. А которая и разведется, так не спешит снова замуж: мол, хватит, наелась!
– Лида хорошая, у нас дети, но люблю-то я Ингу, Вадим!
– А она тебя любит?
Павел будто налетел на столб.
– Об этом я, честно говоря, не думал, – выговорил он.
– А ты подумай, – посоветовал Вадим. – Я, кажется, вообще перестал верить в любовь.
– Я просто не задумывался об этом, – сказал Павел. – Жил, как все, привык, что жена всегда под боком, не ругался с ней… А тут налетело, закружило! Веришь, будто заново родился. Хожу по земле, занимаюсь своими делами, а внутри все поет… И вот сам взял и убил эту песню! Зачем? Почему? Мне вот теперь больно, а Лиде? Да она и знать ничего не знает. Хоть бы раз спросила, дескать, чего я такой хмурый.
– Лида виновата… – усмехнулся Вадим. – На себя долго мы сердиться не умеем, обязательно на стороне надо найти виноватого!
– Хоть убей, не чувствую я себя виноватым! – горячо воскликнул Павел. – Не встретил бы я Ингу, не знал бы, что способен на безрассудство! Умом то я понимаю, что поступаю безнравственно, подло по отношению к жене, детям… Да что говорить! Она уехала, а я тут места себе не нахожу. Было хорошо, а стало плохо! И кому от этого теперь лучше? Ведь мы расстались потому, что люди нас могут осудить, а ведь люди и состоят из таких, как я, ты, Лида, Инга…
– Ты забыл про Ивана Широкова, – напомнил Вадим.
– Кто он? Друг или враг? – снова понурился Павел. – Ворвался в мою жизнь, стыдить стал… Да дело не во мне – Лиду он любит.
– Ты ведь отбил ее у него, – заметил Вадим. – Мы тут с тобой толкуем, что любовь зачахла, а Иван Широков? Прошло столько лет, а он любит! Замужнюю, с детьми! И борется за счастье своей любимой.
Вышла Лида на крыльцо и сказала, что Вадиму постелено в комнате, где спят дети; если хотят, пусть идут в дом, самовар готов, стол накрыт…
– Ей-богу, мне нравится твоя Лида, – улыбнулся Вадим.
– Чужие жены всем нравятся, – хлопнул приятеля по плечу мощной рукой Павел.
– Слышал такую поговорку: от добра добра не ищут?
– Я знаю другую, – горько усмехнулся Павел. – Черного кобеля не отмоешь добела… Ты на свой счет не принимай, это я про себя!
– Чего уж там! – откликнулся Вадим. – Это и ко мне подходит.
– Расскажу я все Лиде, – сказал Павел. – Может, легче станет.
– Кому? Тебе или Лиде?
– Выход-то должен быть какой-нибудь?
– Помнишь, бабушка говорила: «Любовь – кольцо, а у кольца нет конца».

2

Дмитрий Андреевич осторожно вел «газик» по лесной ухабистой дороге, длинные метелки конского щавеля хлестали по днищу. Редко по этой дороге ездят машины – широкая колея чуть заметна, ее засыпали сучки, желтые сосновые иголки, нет-нет впереди блеснет лужа. Взлетали с обочины и пропадали в густом ельнике тетерева. Один раз дорогу перемахнул крупный русак.
Секретарь райкома был в колхозе «Рассвет» и оттуда решил завернуть на кордон к старому приятелю, лесничему Алексею Евдокимовичу Офицерову, который вот уже десять лет как поселился на берегу большого озера Белое. В семи километрах от дома лесника находится Климовский детский дом, его еще называют Белозерским, – тот самый, который создал на бывшей княжеской усадьбе Дмитрий Андреевич. Может, на моторке сгоняют туда к Ухину – директору детдома. На машине тоже можно проехать, но очень уж хочется на лодке прокатиться по спокойному синему озеру с островами и загубинами.
Дмитрий Андреевич нажал на тормоз, «газик» вильнул на песке и, почти упершись радиатором в толстую сосну, остановился: прямо на дороге стоял красавец лось и, немного повернув голову, спокойно смотрел на машину. Красивые, с многочисленными отростками рога его доставали до нижних ветвей высокой сосны, большие выпуклые глаза без страха и враждебности смотрели на человека. Лось не шевелился, огромная фигура животного была олицетворением скрытой мощи и благородства. Дмитрий Андреевич вспомнил, как начальник милиции и председатель райисполкома – заядлые охотники – как то осенью пригласили его на отстрел лося по лицензии. Он в первый и последний раз поехал с ними и закаялся: это была не охота, а бойня. Лось не убегал от охотников, он будто привязанный стоял на опушке и вот так же спокойно смотрел на приближающихся к нему людей с ружьями. После того как животных взяли под охрану, количество лосей, зайцев, кабанов значительно увеличилось в районе по сравнению с прежними годами. Дикие звери сообразили, что их извечный враг – человек – теперь не опасен, и перестали бояться людей.
Выйдя из машины, Дмитрий Андреевич пошел к лосю.
– Ну что же ты, дурашка, – ласково говорил он. – Не боишься царя природы? Беги, дорогой зверь, не все люди добры к вам, нашим меньшим лесным братьям…
И лось послушался, бесстрашно взглянув в глаза человека, несколько раз взмахнул черными длинными ресницами, которым бы любая красавица позавидовала, и неспешно ушел в бор. И хотя он был огромен, шагов его было не слышно, лишь несколько раз качнулись ярко-зеленые ветки можжевельника.
«Газик» взобрался на крутой песчаный склон, потом спустился в овраг и, выбравшись из него, остановился возле бревенчатого дома, стоявшего на травянистом холме, с которого широко и вольно открывался великолепный вид на озеро Белое. От дома лесника во все стороны уходили огромные сосны и ели, внизу, у причала, виднелось несколько до половины вытащенных на берег лодок. Длинная коса далеко выдавалась вперед, за ней изумрудно зеленел небольшой остров, на нем всего с десяток сосен, а дальше, в сизой дымке, озеро сливалось с небом. Вытянутое на семь километров в длину, Белое лишь местами широко разливалось, заставляя сосновый бор отступить от берегов. Здесь много камышовых излучин, тихих заводей с кувшинками и лилиями. В таких местах любят водиться лещи.
К машине молча подбежал большой лохматый пес с висячими ушами – какой он породы, Дмитрий Андреевич так и не смог определить. У собак хорошая память, пес узнал гостя, завилял хвостом и чуть показал белые клыки, что означало приветствие, а не угрозу. А вот Абросимов начисто позабыл, как зовут собаку.
– Где, псина, твой хозяин? – спросил он, опасаясь погладить пса.
Тот взглянул ему в глаза, повернулся и побежал к крыльцу, возле которого стояли две удочки, тут же на козлах лежало сосновое бревно с прислоненной к нему двуручной пилой. «Как это Алексей один ухитряется дрова пилить?» – подумал Дмитрий Андреевич, шагая к дому.
Офицеров уже появился на крыльце, рукава его рубахи были закатаны, ладони в чем-то белом. Он широко улыбался в густую седую бороду, потер руки одна о другую, потом правой мазнул по солдатским галифе, оставив возле кармана белый след.
– Ремонтом занялся? – поздоровавшись, спросил Абросимов.
– Пельмени леплю, черт бы их побрал, – ответил Алексей Евдокимович. – Связался и сам не рад! Уже третий час маюсь, а еще и сотни не слепил.
– А я думаю: чего это меня вдруг потянуло к тебе? – улыбнулся Дмитрий Андреевич. – Нутром учуял, что ты пельмени для встречи готовишь!
– Ты какие любишь – со сметаной или с бульоном? – озабоченно спросил Офицеров.
– И те и другие, – засмеялся Абросимов. Он почувствовал, что и впрямь сильно проголодался.
– На обед хватит, – заявил лесник и скрылся в доме.
Дмитрий Андреевич присел на скамейку у окна, пес подошел к нему и уткнулся носом в колени. Потрепав его по холке, Абросимов задумался под стук дятла и ровный шум деревьев. Странно сложилась жизнь Офицерова – друга его детства. По очереди ухаживал за Варварой, Тоней, Аленой… Все они повыходили замуж, а он так и остался бобылем. Из армии вернулся в звании старшины, воевал хорошо, есть ордена и медали. Года два поработал на стеклозаводе «Кленовский», потом с полгода руководил лесопильным заводом – тот тогда только что, как говорится, вставал на ноги, а потом пришел к нему, Абросимову, в райком и заявил, что хочет на кордон лесником: мол, на войне ему прострелили правое легкое, стал чувствительным к простуде, а лесной воздух ему будет очень полезен – так и врачи говорят. Жаль было заслуженного коммуниста отпускать с руководящей работы. Пробовал уговаривать, но Алексей смолоду отличался упрямством: если уж что задумал, настоит на своем. Живет один, если не считать пса… Как же его все-таки зовут? «Буран!» – вспомнил он и даже улыбнулся: значит, не совсем состарился, память еще есть! Смог бы он, Абросимов, жить в лесу бирюком? Вряд ли, хотя порой хочется убежать из Климова куда глаза глядят… Но опять же к людям, к дорогим детдомовским ребятишкам. Все чаще приходит мысль пойти директором детдома. Ухин не будет возражать, если ему предложить должность заведующего районо, а старика Потанина пора отправлять на пенсию: мнит себя великим специалистом, а сам путает фамилии директоров средних и восьмилетних школ. Ни одного районного совещания не пропустит, стал заштатным оратором, однако в район ездить не любит, отделывается телефонными звонками, чтобы быть в курсе событий… Все-таки нельзя долго держать на руководящей должности человека! Нет спору, энергичный толковый работник первое время добивается успеха, что-то предлагает, улучшает, рекомендует… А проходит время – и человек успокаивается, теперь у него одна забота:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92