Гормен взял с сиденья кожаный поводок и резко сказал, словно скомандовал:– Я пришлю своего шофера забрать автомобиль. А если кто-нибудь из вас тронет его или испортит что-нибудь, то будет иметь дело с Горменом Хэррисоном.Похлопывая кожаной плеткой по бедру, он пошел прочь, сгорая от желания отомстить всем женщинам на свете. Улица, по которой он шагал, была запружена возами и подводами, возвращавшимися с рынка, и он заодно обругал про себя всех возниц, которые, как ему казалось, не в состоянии управлять своими одрами, поскольку животные в упряжке вели себя кто как хотел, взбрыкивая, сбивая ряды, или просто перегораживали улицу тяжелыми колымагами. При этом лошади ржали, словно в один миг все они взбесились. Внезапно раздался странный громоподобный звук, и Гормен взглянул на небо, ожидая увидеть собирающиеся грозовые тучи, но небосвод был чист и невинен. Однако шум нарастал, подобно приближающемуся скоростному поезду, и Хэррисон снова посмотрел вокруг, на этот раз с некоторым беспокойством. Вдруг мостовая перед ним заколыхалась, вздыбилась, как морская волна, и бросила его на булыжник. Он попытался подняться и укрыться от разбушевавшейся мостовой в ближайшем подъезде, но тут шум перешел в грохот, и земля заходила под ним с такой силой, что он снова рухнул на камни мостовой. Стальные конструкции – скелеты домов – со страшным треском ломались, кирпичные стены на глазах распадались и рушились, сверху падали деревянные пристройки, мансарды и рассыпались на составляющие их элементы. Потом Гормен расширившимися от ужаса глазами увидел, как заколебалось многоэтажное здание прямо над его головой и стало медленно оседать, складываясь, как карточный домик. Стоя на четвереньках и подвывая от страха, подобно испуганному животному, он принял на себя десятки тонн кирпича и камня от расколовшегося дома, который, рухнув на тротуар, превратился в бесформенный могильный курган для мистера Хэррисона и для других, большей частью безымянных жителей города.Фрэнси проснулась внезапно от ощущения надвигающейся беды. Джош мирно спал рядом, одной рукой обнимая ее и, казалось, защищая даже во сне. Она услышала страшный, постепенно нарастающий шум и, сев на постели, заткнула уши руками. Но шум все нарастал, переходя в немыслимый рев, и даже сама комната стала сотрясаться. Ваза с увядшими нарциссами упала на пол и разбилась. Джош, тоже проснувшийся, обхватил Фрэнси руками и прижал изо всех сил к себе. Было похоже, что земля трясется и шевелится под ними, комната ходила ходуном, а оконное стекло разлетелось на тысячи крохотных осколков. Стальные перекрытия лопнули, и все здание обрушилось. Так, лежа в постели, на которой они недавно занимались любовью, Джош и Фрэнси, не выпуская друг друга из объятий, низвергнулись с четвертого этажа прямо в подвал салуна, находившегося рядом с танцевальным залом «Венера». Часть IIМАНДАРИН Глава 12 1906 Лаи Цин был достаточно высок для китайца, чисто выбрит и имел пронзительные черные глаза, блестящие черные волосы и светлую кожу. Он носил синюю куртку со стоячим воротником, черные бумажные брюки и черные же полотняные туфли на веревочной подошве. Все его пожитки умещались в соломенной корзине за спиной. Он держал за руку маленького мальчика лет четырех.Они медленно шли вверх по Стоктон-стрит в компании сотен других китайцев, спасавшихся бегством от землетрясения и огня, полыхавшего повсюду. Семьи двигались в полном составе с отцами во главе, следом, приотстав на два шага, поспешали жены, а за ними цепочкой семенили ребятишки, ухватившись за складку на блузе бегущего впереди, называвшуюся поросячьим хвостом, так что дети выглядели будто бы связанными одной веревочкой и оттого не могли потеряться. Все несли на себе, катили или тащили волоком различные предметы домашнего обихода – сундуки и корзины, заполненные древними свитками и картинами, горшки и блюда, детские колыбельки и птичьи клетки, стулья и табуретки. Все сгибались под тяжестью ноши, но старались не растерять свои пожитки.Лаи Цин остановился на вершине холма, где до землетрясения находился угол Калифорния-стрит, и взглянул на то, что осталось от Сан-Франциско. Стена серого дыма закрывала весь город целиком, а снизу подкрашивалась оранжевым отсветом бушевавших пожаров. Огонь уже уничтожил почти все крупные здания, камень и мрамор горели, подобно дереву, а деревянные постройки превращались просто в пепел. Целые районы были разрушены до основания, и пожарные взрывали еще уцелевшие дома в отчаянной попытке перекрыть дорогу огню и спасти то, что еще можно было спасти. Но огонь уже зажил своей собственной жизнью и, вырвавшись на волю, с легкостью перешагивал через улицы и крыши. Он пожирал район за районом – монументальный отель «Палас» давно превратился в дымящиеся руины, как и большинство зданий на Маркет-стрит вокруг Русского и Телеграфного холмов. И вот теперь огонь перепрыгнул через Керни-стрит в китайский квартал. У его обитателей нервы были напряжены до предела, но люди вели себя дисциплинированно и сейчас молча стояли на холме, с восточной невозмутимостью прощаясь с горящими домами, в которых еще недавно жили.Когда миновал первый, самый ужасный час землетрясения, горожане бросились выкапывать из-под обломков мертвых и раненых, но городской госпиталь был разрушен, а прочие больницы сильно повреждены. К тому же начались пожары, остановить которые не представлялось возможным. Лаи Цину казалось, что само небо было объято пламенем, и он знал, что к полуночи от всего китайского квартала останутся только кучки пепла.Тем не менее, лицо его внешне оставалось бесстрастным, когда, взяв мальчонку за руку, он продолжил путешествие по Калифорния-стрит. Рабочие торопливо выносили предметы искусства и картины из старого дома Марка Гопкинса, который вдова миллионера превратила в школу изящных искусств и картинную галерею и передала в дар городу. Пока еще этот дом, как и другие роскошные дома на Ноб-Хилле, стоял неповрежденным, но огонь уже распространялся в угрожающей близости от них, несмотря на героические усилия пожарных.Не слишком понимая, что делать дальше, китаец присел на ступени дома и посадил усталого малыша к себе на колено. Мальчик был плохо одет, его синяя рубашонка разорвалась, и он поглядывал вокруг черными испуганными глазенками. Лаи Цин дал ему рисовый колобок, но воды у него не оказалось, и малыш зашелся в беззвучном плаче, как будто испуг, поселившийся в глубине его узких глаз, навсегда отбил у него способности воспроизводить какие бы то ни было звуки.– Не плачь, все хорошо, сынок, – утешал ребенка Лаи Цин. – Не горюй по папе и маме, теперь я буду о тебе заботиться.Через некоторое время ребенок заснул, засунув большой палец в рот и сдвинув набок свою крошечную яркую шапочку, расшитую яркими лентами. Вот тогда Лаи Цин и заметил девушку.Ее лицо было пепельно-серым, все в кровоподтеках и синяках, а сквозь шарф, которым она обмотала голову, виднелись запачканные кровью бинты. На ней были надеты старые юбка и блузка, и она казалась растерянной, но вдруг ее глаза вспыхнули – Лаи Цин догадался, что она увидела знакомый дом.Фрэнси не подозревала, что за ней наблюдают. Она посторонилась, когда мимо нее проехал небольшой экипаж и остановился недалеко от их дома. Она видела, как с козел спрыгнул человек, а из экипажа вышел другой. Потом они аккуратно извлекли из кареты носилки и, старательно подтыкая одеяло вокруг лежавшего на них тела, понесли их ко входу в дом.Ее глаза расширились еще больше, когда она увидела Гарри, стоявшего на пороге. Его лицо выглядело напряженным и бледным, а голубые глаза пылали от сдерживаемого гнева.Она быстро подалась назад, в спасительную тень портика, и услышала, как брат скомандовал:– Внесите моего отца в дом, пожалуйста.Люди повиновались. Сквозь распахнутые двери Фрэнси видела, как они поставили носилки на большой дубовый стол в холле, после чего вышли, пряча в карманы полученные за работу золотые монеты.Вокруг стола собрались слуги, а Гарри отдернул одеяло, и взорам присутствующих предстало переломанное и окровавленное тело Гормена Хэррисона. Его глаза уже остекленели, но, казалось, по-прежнему злобно взирали на мир, которого не могли больше видеть. Гарри поднял стиснутый кулак к сводчатому стеклянному потолку, полыхавшему оранжевыми и багровыми бликами от расширявшегося вокруг пожара.– Это ты убила его, Франческа, – мстительно выкрикнул он. – Если бы он не отправился за тобой, то был бы сейчас жив. Тем самым ты убила его так же точно, как если бы вонзила в него нож. Но Бог свидетель, я увижу твою смерть, хотя бы это стало последним зрелищем в моей жизни.Скрываясь в тени портика, Фрэнси дрожала. Она знала, что ее брат слов на ветер не бросает, и его ненависть, возможно, даже более велика, чем ненависть покойного. Если Гарри разыщет ее, то выполнит свое обещание.Лаи Цин заметил тем временем, что к дому подкатил роскошный экипаж черного цвета, принадлежавший похоронному агентству, из него извлекли гроб с серебряными ручками и торопливо внесли в дом. Однако куда больший интерес, чем богатые похороны в разгар пожара, у китайца по-прежнему вызывала девушка, прятавшаяся в тени и наблюдавшая за происходившими в доме событиями. Она не обращала никакого внимания на быстро приближающийся огонь, хотя ветер уже доносил сюда жар от горящих внизу домов, а зловещее потрескивание предупреждало о грозящей опасности. Наконец Лаи Цин увидел, как из дома Гопкинса повалил черный дым, а сквозь крышу прорывались угрожающие яркие языки пламени.Прижимая спящего ребёнка к груди, он поднялся, наблюдая и выжидая. Пожарные уже пробегали по улице, предлагая жителям покинуть опасную зону. Жители же ясно осознавали, что у пожарных нет никакой надежды на спасение как самих домов, так и сокровищ, собранных в них.Фрэнси ощутила жар недалекого огня на собственной коже, но все еще была не в силах тронуться с места. Она наблюдала за происходящим в доме словно загипнотизированная. Вот спустя несколько минут Гарри снова отворил двери. Он выпустил на улицу кучку испуганных слуг и горничных, прижимавших к себе свои чемоданы и сумки, затем проследил, как конюхи выводят из конюшни лошадей, насмерть перепуганных все усиливающимся запахом дыма и всеобщей суматохой. В конце этой процедуры дворецкий в сопровождении полудюжины мужчин снова поднялся по ступенькам и вошел в дом. Фрэнси придвинулась поближе, стараясь разобрать, что происходит внутри, но не выходя, однако, на свет из спасительной тени.– Следует ли нам выносить гроб, сэр? – спросил дворецкий, в то время как остальные торжественно обнажили головы.Гарри находился у дверей. Он впился глазами в черный гроб, стоявший на массивном дубовом столе в холле, и отрицательно покачал головой.– Этот дом был воздвигнут стараниями моего отца, и он по праву принадлежит ему, – сказал он с горечью. – Этот дом был памятником великому человеку, а теперь он станет его могилой.Фрэнси вздрогнула, когда порыв горячего ветра пронесся по улице и достиг ее убежища. В отеле «Фаирмонт» со звоном вылетели стекла, и следом из пустых оконных проемов рвануло пламя.В последний раз кинув прощальный взгляд на гроб отца, Гарри закрыл дверь и повернул в замочной скважине ключ. Фрэнси горящими глазами следила за тем, как он спустился по ступеням и пешком двинулся вдоль по Калифорния-стрит, сопровождаемый слугами.Лаи Цин тоже не спускал глаз с Гарри, и когда тот скрылся из вида, китаец медленно приблизился к девушке.Она продолжала неподвижно стоять на месте, словно ожидая чего-то.– Пойдем со мной, – сказал Лаи Цин по-английски, но она даже не повернула головы. Озадаченный ее странным поведением, он взглянул в том направлении, куда напряженно смотрела она. Вся улица по соседству пылала, и у них оставалось не так уж много времени, чтобы спастись.Фрэнси глубоко вздохнула, когда крыша дома, где она когда-то жила, начала дымиться. Потом послышался пронзительный свист, ярко вспыхнуло пламя, и через мгновение весь огромный дом горел, как факел.Девушка медленно повернула голову и взглянула на китайца.– Смотри, – тихо произнесла она. – Он горит. Проклятый дом гибнет. Я поклялась, что увижу его лежащим в гробу. И он лежит. Там, в доме.Потом, не говоря ни слова, последовала за ним, и они вместе пошли вниз по улице, прочь от огня и дыма, навстречу надвигающейся ночи. Глава 13 Стояло сумрачное апрельское утро, и по небу ползли тяжелые дождевые тучи. Они ползли так низко, что, казалось, едва не задевали за крыши. Энни глянула за окно и возблагодарила Господа, что на календаре четверг, а не понедельник, и выходило, что стирать сегодня не надо. Заодно можно было не мыть парадную лестницу – дождь вымоет. Энни захлопнула двери и стала размышлять, как распорядиться этим днем.Коридор, застланный красным турецким ковром, выглядел безупречно; парадная гостиная, где никто никогда не сидел, за исключением больших праздников, была стерильно чиста. Кухня, где они с отцом проводили почти все время, сверкала. Верхний этаж также отличался совершенным порядком, но теперь пустовал. Во всем доме невозможно было найти ни грамма грязи, ни одной ненакрахмаленной рубашки. Поскольку был четверг, значит, вечером она испечет пастуший пирог. Ее отец за каждым днем недели закрепил определенное блюдо, в четверг же они всегда ели пастуший пирог.Огонь уже ярко горел на кухне, и Энни сняла с крюка кипящий чайник. Затем достала заварной чайник из коричневого фаянса, всыпала в него немного крепкого черного чая и залила кипятком. Потом она села на свой стул, на котором сидела всегда уже в течение многих лет, и стала ждать, когда чай заварится.Было еще рано, и отец спал. В эти утренние часы дом принадлежал ей одной. Энни обвела глазами свои владения. Теплая, чистая комната, которая заменяла ей весь мир последние десять лет, временами казалась уютной и удобной… ловушкой. Как обычно, она выглядела прекрасно: сверкающая решетка из начищенной желтой меди прикрывала облицованный зеленым кафелем очаг, деревянная каминная доска была обита красным бархатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85