Он снова взглянул на улицу, ощущая изменение как нечто живое и думая о том, действительно ли это изменение означает прогресс. Если география Гарлема и изменилась, если общая архитектура города и наложила на сеть его улиц новый отпечаток голого красного кирпича, которым теперь были облицованы пещеры жителей Милтауна, то изменилось также и население всего Гарлема. Его раннее представление о трех Гарлемах было понятием чисто территориального деления – итальянский, испанский и негритянский. Мысленно он тогда даже возводил между ними пограничные посты. Теперь он понимал, что границы, разделяющей все эти территории, уже не существовало. Гарлем был Гарлемом.
Улицы итальянского Гарлема были теперь усеяны смуглыми и белыми лицами пуэрториканцев и еще более темными оттенками негритянских лиц. По Гарлему можно было изучать всю историю заселения города Нью-Йорка иммигрантами: первыми подверглись неумолимому сглаживающему влиянию большого города ирландцы и итальянцы, вслед за ними негры, более поздние пришельцы, незаметно растаявшие в этом котле респектабельности белых протестантов и, наконец, пуэрториканцы, прибывшие последними и теперь отчаянно стремившиеся преодолеть культурный и языковый барьер, отделяющий их от простертой руки статуи Свободы. Но в этой руке они увидели раскрытый нож.
Он подумал о том, чему вообще научился этот город. Он знал, что в городе проводятся всевозможные исследования; исследования жилищных условий, проблем уличного движения, школ и клубов, повышения квалификации и множество других, проводимые учеными, которые знали об иммиграции буквально все. Представляя себе этот город в недалеком будущем, через двадцать – двадцать пять лет, он видел его как некое гигантское колесо. Осью такого колеса будет район средней части города, где будут работать Люди Мысли и откуда будут исходить сообщения для всей нации: Покупайте крекеры, Мойтесь мылом Уодли, Курите сигареты «Сахара», – слова, которые будут чеканить вкус и мысль всей этой страны. Вокруг лагеря Людей Мысли будут толпиться племена кочевников и драться за неплодородную землю городских улиц, мечась в поисках все той же дружески протянутой руки статуи Свободы. В центре оси на крыше Эмпайр-стрит-билдинг установят огромный громкоговоритель, который каждый час будет блеять только одно слово, громко звенящее и очищающее воздух города, вторгаясь в территории, захваченные варварскими племенами. И этим словом будет «терпимость!»
И вот Рафаэль Моррез утонул, плавая в море слов, утонул оттого, что слова не держатся на воде...
– Вы вообще-то знакомы с Гарлемом, сэр? – спросил Ларсен.
– Я здесь родился, – ответил Хэнк. – На этой самой улице.
– Вот как? – Ларсен посмотрел на него с любопытством. – Ну, с тех пор она, наверно, здорово изменилась?
– Да, очень.
– Мы могли бы прислать эту девушку к вам, – заметил Ларсен. – Вам незачем было приезжать в Гарлем.
– Я хотел побывать тут.
Хэнк задумался, что собственно привело его сюда. Может быть все дело в письме. Ведь подсознательно он мог ощутить в нем вызов своей смелости. Или, быть может, ему захотелось понять, почему Гарлем породил и прокурора и трех юношей-убийц.
– Вот их квартал, – пояснил Ларсен. – Все трое живут здесь. А этот пуэрториканский паренек жил на этой же самой улице, только еще дальше к западу. Удобно, а?
Хэнк посмотрел по сторонам. В утренней жаре асфальт уже стал мягким и липким. Посредине квартала мальчишки отвернули пожарный кран и теперь прямо в одежде кидались под струю, выскакивая оттуда с прилипшими к телу рубашками. Еще дальше шла игра в вышибалочку. Вдоль тротуара выстроились мусорные ящики, ожидая грузовики отдела городского благоустройства. На крылечках, обмахиваясь, сидели женщины в халатах. Перед кондитерской собралась кучка подростков.
– Если хотите посмотреть, как выглядят «альбатросы» в свободное время, то вот они перед вами, – сказал Ларсен.
Вид у ребят был совершенно безобидный. Усевшись на прилавке газетного киоска, они негромко болтали и пересмеивались.
– Девушка живет в доме рядом с кондитерской, – сказал Ларсен. – Я позвонил ей из участка. Она ждет, что мы придем. Не глядите, что ребята на нас косятся. Они знают, что я фараон: мне с ними не раз приходилось иметь дело.
Подростки действительно умолкли, едва Хэнк и Ларсен подошли ближе. Крепко сжав губы, с непроницаемыми лицами они рассматривали пришельцев и проводили их взглядами до входа в дом. Парадный вход был темный и узкий. В ноздри сразу же ударила вонь: вонь тела, вонь готовящейся пищи, вонь сна и пробуждения – тяжелая вонь замкнутой и скученной жизни.
– Не понимаю, как люди ухитряются тут жить, – сказал Ларсен. – И представьте себе: некоторые из них хорошо зарабатывают. Кажется, что таким-то уж можно бы отсюда выбраться. Когда живешь по-свински, то и сам становишься свиньей. Она живет на третьем этаже.
Они поднимались по узким ступенькам. Хэнк вспоминал, как взбирался по таким же ступенькам, когда был мальчишкой. Фасад Гарлема мог и измениться, но недра его остались прежними. Даже этот запах он хорошо помнил с детства. Мальчишкой он мочился под лестницей на первом этаже, внося свою лепту в эту вонь. Да, если живешь по-свински, то и сам становишься свиньей.
– Здесь, – сказал Ларсен, останавливаясь перед квартирой с номером 3-б. – Родители девочки работают, так что она будет одна. Ей шестнадцать, но по виду и по поведению – куда больше. Однако девчонка как будто хорошая.
Он постучал.
Дверь открылась почти сразу, словно девушка ждала их за дверью. Темные волосы, большие карие глаза, правильные черты лица. Накрашены только губы. Красная из грубой материи юбка и белая блузка, волосы стянуты сзади красной лентой.
– Привет! – сказала она. – Заходите.
Они вошли в квартиру. Линолеум на полу был потертый, штукатурка на стенах потрескалась и кое-где осыпалась, электрические провода провисли, но чистота повсюду была идеальная.
– Мисс Руджелло, это мистер Белл, прокурор.
– Здравствуйте, – сказала девушка. Говорила она тихим шепотом, словно боялась, что их подслушают.
– Здравствуйте, – сказал Хэнк.
– Может, выпьете кофе или чаю? Я могу подогреть. Это займет одну минуту.
– Нет, спасибо, – ответил Хэнк.
Девушка кивнула головой, как бы подтверждая себе то, что знала заранее, – что он отвергнет ее гостеприимство.
– Ну, так... может, присядете?
Они сели за кухонный стол с эмалевым шкафом, девушка на дальнем конце, Хэнк и Ларсен – напротив.
– Как ваше имя, мисс? – спросил Хэнк.
– Анджела, – сказала она.
– У меня дочь почти ваших лет.
– Да? – спросила девушка с притворным интересом, настороженно глядя на Хэнка.
– Да.
– Это хорошо, – сказала Анджела.
– Мистер Белл хотел бы задать тебе несколько вопросов, – сказал Ларсен.
– Да?
Но, спрашивая, она кивнула, показывая этим, что знает, о чем ее будет спрашивать прокурор.
– О том, что произошло в тот вечер, когда зарезали Морреза, – сказал Ларсен. – О ножах.
– Да. – Опять сказала она, и снова это прозвучало почти как вопрос.
– Так расскажите мне своими словами, что произошло, – сказал Хэнк.
– Ну, как зарезали, я не видела. Вы же это знаете. Я тут ни при чем.
– Это нам известно.
– Может быть, мне не следовало брать эти ножи? У меня из-за них могут быть неприятности?
– Нет, – сказал Хэнк. – Расскажите нам, что произошло потом.
– Ну, мы с Кэрол, значит, сидели на нижней ступеньке крыльца. Кэрол – это моя двоюродная сестра. Кэрол Руджелло. Было еще рано, только, значит, ужин кончился. Тихо так. И никого из ребят кругом не видно – мы еще подумали, что они готовятся к драке. Так было решено еще днем. Ну, что у них со «всадниками» все опять начинается.
– «Всадники» – это испанская банда?
– Ну да, это чумазые, – мягко сказала она, кивнув. – У них было с «альбатросами» перемирие, но утром их вожаки встретились и постановили, что перемирию конец. Вот мы и знали, что вечером они будут драться. Перед этим у них была куча дел, вот почему их и не было видно. Дружок Кэрол – вожак «альбатросов», так что она все это знает.
– А у тебя есть там дружок?
– Да нет, ничего такого постоянного Я хожу к ним на сборища, танцы и всякое такое. Но по-настоящему меня никто там не интересует. То есть у меня нет друга. Но они славные ребята. То есть мне кажется, что они славные, понимаете?
– Да, продолжай.
– Вот, значит, мы сидели на крыльце и было очень тихо. И вроде дождь собирался. Я еще сказала Кэрол, что будет дождь...
* * *
Кэрол. Ну, дождик сейчас не помешает.
Анджела. Да, хорошо бы. Жара такая весь день.
Кэрол. Да, хорошо бы. Верно я говорю?
Анджела. Ты, кажется, шутишь?
Кэрол. Нет. (Помолчав, она говорит со вздохом).Слушай, давай пройдемся, что ли. Мне надоело тут сидеть.
Анджела. Пойдем. Ребята теперь все равно до вечера не вернутся.
Кэрол. Они еще и не уходили. Еще ведь не стемнело.
Они поднимаются со ступеньки. На обеих яркие голубые юбки и белые блузки без рукавов. Кэрол повыше и постарше. Походка у них подчеркнуто женственная, словно они стремятся показать, что они женщины, поскольку вокруг мир, где правят мужчины. Они проходят угол Второй авеню и идут дальше на запад. Ребята на углу свистят им вслед и они презрительно вздергивают свои юные носики, хотя и не без тайного женского самодовольства. Они знают, что красивы, а Кэрол, кроме того, еще знает, что с ней приятно спать. Ей это говорили. Анджела же еще невинна и только делает вид, будто очень опытна. Когда они подходят к Третьей авеню, начинается дождь. Они бегут, юбки хлопают по ногам. Они ныряют в первый же парадный подъезд и смотря на Лексингтон-авеню.
Кэрол. Ой! Смотри-ка! Что это там?
Анджела (глядя на запад, где на горизонте сгустились грозовые тучи).Похоже, что Башня. А кто с ним еще?
Кэрол. Бэтмэн и Дэнни. Они бегут.
Анджела. А я думала...
Кэрол. Господи, они все в крови!
Ребята быстро перебегают Третью авеню. Сзади них слышен звук полицейской сирены. На их лицах страх и возбуждение. Их руки залиты кровью. Каждый еще держит по окровавленному ножу.
Башня (заметив девушек).Эй! А ну сюда! Быстро!
Кэрол. Что такое? Что случилось?
Башня. Некогда – полицейские! Возьми-ка их! Выкиньте куда-нибудь скорей, берите! Скорее!
Кэрол (холодея от ужаса).Что случилось?
Дэнни. Нас хотел пырнуть один чумазый. Мы его прирезали. Берите ножи! Берите!
Кэрол не двигается. Широко раскрытыми глазами она смотрит на протянутые к ней окровавленные кулаки. Анджела вдруг протягивает руку, и в нее ложатся ножи– один, другой и третий, потом ребята снова бегут, стараясь добраться до своей улицы. Анджела бросается к ближайшему крыльцу, взбирается на верхнюю, защищенную от дождя ступеньку. Она быстро садится, сует ножи под себя и расправляет юбку, ощущая прикосновение их тонких лезвий к голой коже. Ей кажется, что она чувствует стекающую кровь по каждому из ножей.
Кэрол. Мне страшно! Господи, мне страшно!
Анджела. Тише.
Струи дождя захлестывают длинную улицу. Через Третью авеню проносится полицейская машина с завывающей сиреной. Навстречу ей, не обращая внимания на знак «одностороннее движение», с другой стороны квартала появляется другая полицейская машина.
Кэрол (шепотом).Нож! Один нож виден! Поправь юбку!
Анджела. Тише! (Она засовывает нож глубже под юбку. Глаза у нее как у пьяной. Она слышит, как ревут сирены, потом раздаются два страшных звука– это полицейские стреляют в воздух,– и возбужденный гул многих голосов. И вот уже Кэрол снова шепчет ей).
Кэрол. Они их схватили. О господи, они пропали! И чего они пошли, туда одни? Анджела! Они зарезали мальчишку!
Анджела (теперь тоже шепотом).Да, да, зарезали его...
Кэрол. Что нам делать с ножами? Давай бросим их в водосточную канаву. Сейчас же. Пока до нас не добрались полицейские.
Анджела. Нет, нет. Я возьму их домой.
Кэрол. Анджела!
Анджела. Я возьму их домой.
* * *
– Мы нашли их тут, сэр, – сказал Ларсен. – В ящике комода.
– Зачем вы взяли эти ножи, Анджела? – спросил Хэнк.
– Не знаю. Я чуть с ума не сошла. Ребята были совсем вне себя, ну и я, наверное, из-за них тоже разволновалась. Видели бы вы их лица! Ну, и когда они протянули мне ножи, я... я их взяла. Все три. Один за другим. И спрятала их. А потом отнесла их домой, положила в пакет и сунула в комод, в самый дальний угол ящика, чтобы отец не увидел. Он бы совсем взбесился. Он начал бы кричать, что хорошая девушка не стала бы брать ножей от этих трех. Вот я и спрятала их так, чтобы он не нашел.
– Почему же вы позвонили в полицию?
– Потому что я потом поняла, что поступила неправильно. Вот я и позвонила в полицию и сказала, что ножи у меня. Я чувствовала себя ужасно виноватой.
– Вы говорите, что Дэнни сказал вам, что Моррез пырнул кого-то из них? Он так и сказал вам?
– Да.
– Что его пырнули?
– Нет, что чумазый хотел их пырнуть, но что они его подкололи. Вот как он сказал. То есть так мне помнится. Я ведь была очень взволнована.
– А вы читали про это дело в газетах?
– Конечно! Все у нас в квартале читают о таких делах.
– В таком случае вам должно быть известно, что все трое утверждают, что Моррез напал на них с ножом. Вам это известно?
– Конечно.
– Может быть Дэнни Ди Паче ничего не говорил о том, что их пырнули? Так вам кажется теперь, после того, как вы прочли газетные отчеты?
– Ну, может быть... только я сомневаюсь. Я знаю, что слышала. Ведь после этого я взяла у него нож.
– Да, да, конечно.
– И знаете что еще? – сказала девушка.
– Что?
– На моей юбке все еще осталась кровь. Я так и не смогла отмыть пятно. Оттого, что сидела на ножах. Кровь так и осталась.
* * *
В тот же день за обедом он посмотрел на свою дочь Дженифер, которая сидела напротив, и попытался представить себе, какой была бы она, если бы жила в Гарлеме. Она была хорошенькой: карие глаза, как у матери, мягкие светлые волосы и уже развивающаяся грудь. Ее аппетит повергал его в изумление. Она ела очень быстро, набивая себе рот, словно грузчик.
– Помедленнее, Дженни, – сказал он. – Нам еще пока не угрожает голод.
– Знаю, папа, но в половине девятого я обещала быть у Агаты – у нее есть сногсшибательные новые пластинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23