Господи Боже мой, да любого паука!– Ну, где твой кофе?– Сейчас будет.– Теперь мне действительно не обойтись без чашки кофе. Пауки на меня действуют своеобразно: у меня от них пересыхает во рту и все тело начинает чесаться.– У меня только чешется, – сказал Томми. – Когда я проходил строевую в Техасе, нам приходилось каждое утро вытряхивать ботинки, перед тем как надеть их, чтобы убедиться, что в них не заползла какая-нибудь нечисть.– Перестань! – взмолился Карелла.– Ага, у тебя от этого мурашки, да?– У тебя есть кто-нибудь из друзей с... необычным чувством юмора?Он с трудом проглотил комок в горле. Казалось, во рту у него совсем нет слюны.– Ну, знаю кое-кого со бзиком, – сказал Томми, – но тебе не кажется, что это немножко не в ту степь? Я имею в виду, что это слегка перебор.– Перебор, – задумчиво произнес Карелла. – Как там кофе?– Еще минуту.– Конечно, это может оказаться шуткой, кто знает, – продолжал Карелла. – Такой диковатой свадебной шуткой. В конце концов, паук – это классический символ.– Чего?– Влагалища, – сказал Карелла.Томми покраснел. Пунцовая краска, начиная от шеи, быстро разлилась по его лицу. Если бы Карелла не видел этого собственными глазами, он бы ни за что не поверил, что взрослый мужчина может так краснеть. Он попытался сгладить неловкость.– А может быть, это убогий каламбур по поводу женитьбы вообще. Ну, ты понимаешь. Считается, что черная паучиха съедает своего супруга.Томми снова покраснел, и Карелла понял, что с новоиспеченным женихом трудно найти безопасную тему для разговора. Кроме того, у него чесалось тело. И в горле все пересохло. И никакому будущему зятю никто, черт возьми, не давал права приставать к человеку с пауками ранним утром, особенно в воскресенье.– Ну и конечно, – продолжал Карелла, – при желании можно сделать и еще более мрачные предположения.– Угу, – пробормотал Томми. Он снял кофейник с плиты и разлил кофе по чашкам. – Шутки шутками, но, положим, я сунулся бы туда и эта тварь укусила меня? Ведь «черная вдова» ядовита.– А положим, я сунулся бы туда? – спросил Карелла.– Я бы не дал тебе, не беспокойся. Но я-то открывал ее, когда тут никого не было. Она вполне могла меня укусить.– Не думаю, чтобы ты от этого умер.– Да, но скрутить меня могло бы здорово.– Может быть, кто-то хочет, чтобы ты не попал на собственную свадьбу? – предположил Карелла.– Я уже думал об этом. И я еще кое о чем подумал.– О чем же?– Для чего нужно посылать «черную вдову»? Вдову, ты улавливаешь? Это все равно что... ну... сказать, что Анджела в один и тот же день может оказаться и невестой и вдовой.– Ты рассуждаешь, как человек, у которого много врагов, Томми.– Нет. Но я подумал, может, это намек.– Предупреждение, ты хочешь сказать.– Да. И я все ломал себе голову с той минуты, как получил эту коробку: кто бы... кто бы мог желать моей смерти?– Ну и на ком же ты остановился?– Всего на одном парне, да и тот находится сейчас за три тысячи миль отсюда.– Кто это?– Мы вместе служили. Он сказал, что из-за меня застрелили его дружка. Но я не был виноват, Стив. Мы были с его другом в карауле, и тут начал стрелять снайпер. Я, как только услышал выстрел, сразу же пригнулся, а этого парня зацепило. Ну и его дружок сказал, что это из-за меня. Мол, я должен был заорать, что стреляют. А когда я, черт возьми, мог успеть заорать? Я же не знал об этом, пока не услышал выстрел. Ну а потом было уже поздно.– Этого парня убило?Томми заколебался.– Да, – выговорил он наконец.– И его дружок угрожал тебе?– Он сказал, что когда-нибудь убьет меня.– Что было после этого?– Его отправили домой. Он то ли обморозился, то ли еще что-то, я не знаю. Он живет в Калифорнии.– После этого он как-нибудь давал о себе знать?– Нет.– Он был похож на человека, который способен прислать паука?– Я не очень-то хорошо его знал. Судя по тому, что я о нем знаю, он был похож на человека, который ест пауков на завтрак.Карелла чуть не подавился своим кофе. Он поставил чашку и сказал:– Томми, я хочу дать тебе один совет. Анджела очень чувствительная девушка. Я думаю, что это у нас семейное. И если только ты сам не стремишься поскорее развестись, я бы не стал обсуждать с ней никаких мохнатых, ползающих или...– Извини, Стив, – сказал Томми.– О'кей. Как звали этого парня, который угрожал тебе?– Соколин. Марти Соколин.– У тебя есть его фотография?– Нет. На что мне сдалась его фотография?– Вы служили в одной роте?– Да.– У тебя нет такого группового фото всей роты, где каждый улыбается, а в душе думает, как бы смыться из армии?– Нет.– Ты можешь описать его?– Такой здоровенный детина с накачанными мускулами и сломанным носом, как у боксера. Черные волосы, очень темные глаза. Небольшой шрам возле правого глаза. Всегда с сигарой во рту.– Думаешь, у полиции что-нибудь за ним числится?– Не знаю.– Ну, это мы проверим. – Карелла минуту размышлял. – Но вообще-то не очень похоже, что это он. Я хочу сказать: откуда бы ему стало известно, что у тебя сегодня свадьба? – Он пожал плечами. – Черт, и все же это может оказаться просто шуткой какого-нибудь типа с извращенным чувством юмора.– Скорее всего, – сказал Томми, но уверенности в его голосе не было.– Где у тебя телефон?– В спальне.Карелла направился было к выходу из кухни, но у двери приостановился.– Томми, ты не будешь против, если к тебе на свадьбу придет еще несколько лишних гостей? – спросил он.– Нет. А что?– Ну, если это все-таки окажется не шуткой, мы ведь не захотим, чтобы что-нибудь стряслось с женихом, не так ли? – Он усмехнулся:– Когда получаешь в родственники полицейского, то преимущество заключается в том, что он может достать телохранителей в любой момент, когда это нужно. Даже в воскресенье. * * * В полицейском ведомстве воскресенье само по себе еще не гарантирует отдых. Воскресенье в полицейском участке – такой же рабочий день, как понедельник, вторник ну и все прочие дни недели. И все же, если дежурство выпадет на него, считайте, что вам не повезло. Ни к комиссару, ни к капеллану, на к мэру вас не вызовут, остается только идти в дежурку. То же самое и на Рождество. Хотя это, конечно, еще большее невезение, если, разумеется, вам не удастся поменяться с полицейским, который Рождество не празднует.Словом, жизнь в полицейском ведомстве никогда не сходит с одной и той же, раз и навсегда накатанной колеи.В воскресное утро двадцать второго июня на приеме жалоб в восемьдесят седьмом участке сидел детектив второго разряда Мейер Мейер. Под его началом была бригада из шести детективов, которая вместе с ним приняла смену в восемь утра и должна была работать до шести вечера. За окном дул легкий ветерок, голубое небо было безоблачно, и сквозь ячеистую решетку в помещение проникал яркий солнечный свет. В такой день, как этот, дежурная комната, обшарпанная от времени, выглядела вполне уютной. Случались дни, когда температура в городе поднималась за девяносто градусов По Фаренгейту.

, и тогда это помещение напоминало ни больше ни меньше как огромную раскаленную духовку.Но сегодня все было иначе. Сегодня человек мог сидеть здесь спокойно и не думать о том, что штаны у него ползут вверх от пота. Сегодня человек мог печатать отчеты, или отвечать на звонки, или рыться в картотеке, не рискуя растечься тут же на полу дежурки небольшой бесформенной лужицей.Мейер Мейер был в прекрасном расположении духа, Попыхивая своей трубкой, он изучал циркуляры «Их разыскивает полиция», разложенные у него на столе, и думал о том, как хорошо жить на белом свете в июне.Боб О'Брайен, ростом в шесть футов и один дюйм без обуви и весом двести десять фунтов 1 фут=30,48 см; 1 дюйм=2,54 см; 1 фунт=453,6 г.

, протопал через всю комнату и плюхнулся на стул рядом со столом Мейера. Мейер понял, что это знамение судьбы, потому что если и был на свете полицейский, приносящий несчастье, то им был О'Брайен. С тех самых пор, как много лет назад ему пришлось застрелить местного мясника – человека, которого он знал, еще будучи мальчишкой, – О'Брайен, казалось, постоянно попадал в переделки, где применение оружия было абсолютно необходимым. Он не хотел тогда убивать мясника Эдди. Но Эдди спятил и выбежал из своего магазина совершенно невменяемый, размахивая огромным мясницким ножом над ни в чем не повинной женщиной. О'Брайен пытался его остановить, но это было бесполезно. Эдди сшиб его на тротуар и замахнулся ножом, и тогда О'Брайен, совершенно инстинктивно, выдернул свой служебный револьвер и нажал курок. Он убил Эдди с первого выстрела. И в ту ночь, придя домой, он плакал, как ребенок. С тех пор он убил еще шесть человек. Ни в одной перестрелке он не хотел применять оружие, но обстоятельства складывались таким образом, что вынуждали его. И всякий раз, когда ему приходилось убить человека, он плакал. Не на людях. Он плакал в душе, а такой плач болезненнее всего.Полицейские из восемьдесят седьмого участка не отличались особым суеверием, но они тем не менее старались избегать идти в наряд с Бобом О'Брайеном. Когда рядом оказывался О'Брайен, дело обязательно кончалось стрельбой. Они не знали почему. Разумеется, это было не по вине Боба. Он всегда самым последним из всех вытаскивал оружие и никогда не делал этого до тех пор, пока это не было абсолютно необходимо. И все же, когда рядом оказывался О'Брайен, можно было почти, не сомневаться, что дело дойдет до стрельбы, а полицейские из восемьдесят седьмого были нормальными людьми и отнюдь не горели желанием лишний раз подставлять себя под пули. Поговаривали, что если даже О'Брайен отправится разгонять шестилеток, играющих в стеклянные шарики, то непременно каким-нибудь чудом один из этих малышей вытащит автомат и начнет разносить все вокруг. Таков уж был Боб О'Брайен. Невезучий полицейский.Но, разумеется, это было чистым полицейским преувеличением, потому что О'Брайен служил в полиции уже десять лет, четыре года из них – в восемьдесят седьмом участке, и за все это время он застрелил только семь человек. Хотя, если исходить из статистики, это все равно было чуточку многовато.– Как дела, Мейер? – спросил он.– О, очень хорошо, – сказал Мейер. – Очень хорошо, спасибо.– Я тут думал.– О чем?– О Мисколо.Мисколо был полицейским, охранявшим канцелярию, находившуюся тут же, дальше по коридору. По правде говоря, Мейер вообще никогда не думал о нем.Он и вспоминал-то о Мисколо только тогда, когда встречал его.– Так что случилось с Мисколо? – спросил он равнодушно.– Его кофе, – сказал О'Брайен.– Кофе?– Он раньше делал замечательный кофе, – сказал О'Брайен с грустью.– Помню, бывало, придешь, особенно поздно, после засады или чего-нибудь в этом роде, и тебя ждет чашечка кофе, приготовленная Мисколо, и веришь ли, Мейер, после нее человек чувствовал себя как король, настоящий король. У него были и крепость, и вкус, и аромат.– Ты зря теряешь время в полиции, – сказал Мейер. – Кроме шуток, Боб. Тебе надо быть комментатором на телевидении. Ты мог бы делать такую рекламу кофе, что...– Перестань, я говорю серьезно.– Извини. Так что случилось с его кофе?– Не знаю. Просто он стал не таким, как раньше. Ты знаешь, когда это началось?– Когда?– Когда Мисколо ранили. Помнишь ту психопатку, которая влетела сюда с начиненной тринитротолуолом бутылью и выстрелила в Мисколо? Помнишь тот случай?– Помню, – сказал Мейер. Он очень хорошо это помнил. У него самого остались на теле шрамы в память о тех ударах, которые обрушила на него Вирджиния Додж в октябре прошлого года. – Да, я помню.– Ну так вот, сразу же, как Мисколо вышел из больницы, с первого же дня, как он приступил к работе, кофе стал паршивым. Теперь скажи: как ты думаешь, Мейер, отчего так произошло?– Н-да, даже не знаю, Боб.– Меня эта загадка просто мучает. Человек получает пулю и вдруг перестает варить хороший кофе. Восьмое чудо света, да и только.– Почему бы тебе не спросить об этом у самого Мисколо?– Да ты что, как я могу это сделать, Мейер? Он так гордится своим кофе. Могу я его спросить, почему это ни с того ни с сего его кофе стал невкусным? Как я могу это сделать, Мейер?– Да, наверное, никак.– И я не могу выйти и купить себе кофе, потому что иначе он обидится. Что я теперь должен делать, Мейер?– Ей-богу, Боб, не знаю. По-моему, у тебя комплекс. Почему бы тебе не попробовать сублимировать это?– Чего?– Почему бы тебе не вызвать кое-кого из свидетелей, видевших то нападение, и не попробовать выжать из них еще что-нибудь?– Ты думаешь, я тебя разыгрываю, да?– Разве я это сказал, Боб?– Я тебя не разыгрываю, Мейер, – покачал головой О'Брайен. – Просто мне хочется выпить кофе, но, когда я подумаю о кофе Мисколо, меня тошнит.– Выпей в таком случае воды.– В девять тридцать утра? – О'Брайен посмотрел на него с возмущением. – Как ты думаешь, может быть, позвонить на пульт Мерчисону, попросить его купить кофе и потихоньку пронести сюда?На столе Мейера зазвонил телефон. Он снял с рычага трубку и сказал:– Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер.– Мейер, это Стив.– Привет, малыш. Скучаешь по работе, да? Не можешь удержаться, чтобы не позвонить даже в свободный день?– Это я по твоим прекрасным голубым глазам соскучился, – сказал Карелла.– Да, мои глаза всем нравятся. А я думал, твоя сестра выходит замуж сегодня.– Выходит.– Так чем я могу помочь тебе? Подкинуть деньжат на свадебный подарок?– Не надо, Мейер. Посмотри лучше новое расписание и скажи, с кем я дежурю на этой неделе. Мне надо знать, кто еще сегодня свободен.– Тебе нужен четвертый партнер для бриджа? Постой секундочку. – Он открыл верхний ящик стола и вытащил планшетку с защелкой вверху, под которой был зажат листок с отпечатанным на мимеографе текстом. Он углубился в таблицу, ведя указательным пальцем вниз по странице. – Ох, жаль мне этих несчастных обормотов, – сказал Мейер в трубку. – Работать с таким занудой...– Ладно-ладно, кто они? – спросил Карелла.– Клинг и Хейз.– У тебя нет под рукой их домашних телефонов?– Чего еще изволите, сэр? Почистить ботинки? Погладить штаны? А жену мою не одолжить на субботу – воскресенье?– А что, неплохая идея, – сказал Карелла, хмыкнув.– Обожди. У тебя есть чем записать?– Сарин телефон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20