Двое разинцев кинулись в дверь, третий выскочил прямо через окно на улицу, откуда уже доносились крики, как будто там шла настоящая битва.— Батька, держишься?! — выкрикнул кто-то.— Держу-усь! — откликнулся Разин.Стрельчиха пристыла к окну, но ничего не могла увидеть. Судя по шуму, десятки каких-то людей сражались перед ее воротами. Кто-то прыгал через соседние заборы, кричали:— Держи-и! Лови-и!.. Воеводского брата лови, не пускай!..Проскакали мимо какие-то лошади…— Признали тебя, князь Михайла! — крикнули всадникам вдогонку. — Не мы, так стрельцы тебе голову снимут!..Толпа возбужденных казаков откуда-то набралась в корчму. Шумно потребовали вина.Маша стояла как истукан перед тем же окошком, не в силах еще понять всего, что случилось…— Спасибо, хозяйка, что атамана нам берегла! — сказал казак, который скакнул в окошко.— Себя берегла, — огрызнулась Марья. — У моих бы ворот побили, с меня бы и спрос!— Спасибо, хозяюшка, что себя берегла! — весело подхватил Разин, зажимая рукой левую кисть, из которой сочилась кровь. — Завяжи-ка мне рану… — Степан взглянул на нее и узнал. — Марья, ты?! — воскликнул он в каком-то смятении и, словно опомнившись, тихо добавил: — Ты раны-то перевязывать можешь?— Бабка лучше сумеет, — сказала она и, будто в смертельном испуге, протиснулась в свою комнату…Старуха, которая проспала всю стычку, уж хлопотала с тряпьем, перевязывая казаков…Только теперь вдова поняла, что это князь Михайла с засадою был обращен в бегство… Повалившись ничком на постель, она не слыхала больше гула казацких голосов, который долго еще не прекращался в корчме, не слышала, как казаки пили, как одни из них выходили во двор, другие входили, чтобы выпить по чарке за здравие атамана и за его избавление…«Что ж я творю?! Для чего мне его головы спасать?.. Да смерти ли ныне желаю ему? Пошто же болит мое сердце его раной?! Неужто же я простила ему все на свете и больше прощу? Ведь не стану его я травить. А вот схочет он, кликнет меня, как собаку, — и побегу за ним вслед… Покинет меня — и жизни не станет… Неужто же он колдовством такое со мной сотворил?!»Стрельчиха не слышала, как, несмотря на уговоры Наумова, Степан выслал всех из избы и остался один…— Марья! — услышала она рядом с собой его голос.Маша в страхе вскочила. Разин стоял перед ней хмельной, сумрачный, тяжелый, как глыба.— К тебе пришел… — сказал Степан тихо. — Со струга на русскую землю сошел, перво тебя ветрел… Потерял… Ходил я по городу, все тебя искал, — не нашел… Ан вот ныне снова ты мне на пути… Не уйдешь от меня теперь…Марья при этих словах Степана бессильно закрыла глаза и, стоя спиной к окну, словно боясь упасть, оперлась ладонями о подоконник.«Так, чай, и шлюхе своей твердит, что за ней плыл в персидское царство!» — подумала Маша, сама удивившись той ненависти, которая в ней вдруг вскипела против персидской княжны и дала ей силы.— Полюби! — приблизившись к ней, шепнул атаман. Он взял ее за плечи и притянул к себе.Стрельчиха резко откинулась от него назад. Она ощутила у себя на лице жар и запах вина от его дыхания, чувствовала его пронзительный взор. Марья слыхала, что взгляд Степана покоряет людей и смиряет врагов… «Не сдаться ему, не посмотреть в колдовские глаза, устоять перед ласкою и угрозой! Не явить ему ни боязни, ни радости!..» — твердила себе Маша.— Слышишь, сердце отдам! — горячо сказал Разин, настойчиво привлекая ее к себе.От его волнения словно искры пронзили все ее тело…— Не волен отдать, атаман! — наперекор всему своему существу хрипло, с насмешкой сказала она. — Ты птицу персицку себе завел и сердце ей отдал свое на поклев… А я, атаман честной, — задыхаясь шепнула Марья, — я… и вишни с наклевом не кушаю — курам кидаю…Она подняла ресницы, невольно взглянула ему в глаза и в зрачках Степана увидела не любовь, а знобящий холод…— Марья! — будто с угрозою выдохнул он.Злые сильные руки оттолкнули ее. Она повалилась к себе на постель…Неловко задев тяжелый струганый стол, Степан опрокинул подсвечники. Мрак охватил избу. Маша зажмурилась в ожидании, с трепещущим сердцем, уже покорная и готовая сдаться ему. Прошло мгновение, другое… Хлопнула дверь избы. По крыльцу громыхнули тяжелые сапоги атамана. Собака кинулась на него и с жалобным визгом отпрянула прочь.По мостовой в тихой улице долго еще, казалось целую вечность, отдавалась мерная поступь Разина. Жертва Волги «Корчемная женка станет еще мудровать надо мной! — сквозь хмель и злость думал Степан. — Дался я им? То воевода ломается, лезет: „Отдай ясырь, отдай персиянску княжну“… Вишь ты, „царских кровей девица“… То Наумов кричит: „Войско губишь!“ Теперь стрельчиха: вишь — „птицу персицку завел“! И впрямь заведу! Плевать мне, что царских кровей! Ясырка и есть ясырка — что хочу, то творю!..»Раздраженный Степан миновал отпертые городские ворота, даже не заметив воротной стражи, которая заранее попряталась от него, предупрежденная казаками, что «батька гневен». Пройдя два-три дома по слободе, Степан задержался.— А ну, отходи к чертям, кто тут лазит за мной, а то и башку посеку! — громко сказал он.— Да как же тебя одного-то пустить, Тимофеич! Ведь ночь! — оправдываясь, отозвался из-за угла ближайшей избы Наумов.— И-их, дура-ак! Нашел отколь провожать! — сказал Разин, неприятно задетый тем, что Наумов, а может быть, и другие казаки слышали весь его разговор со стрельчихой. — Спать ступай! Что ты бродишь за мною, как тень! Как же ты, тезка, князя Мишку, главного волка, поймать не сумел!— Он на коне, а мы пеши, батька! — оправдывался Наумов. — Отколь взялся конь, не могу и вздумать!.. Следили робята весь вечер за улицей, а коня не видели…— А словить бы нам воеводского брата в разбое, то воевода ласковым стал бы! — поддразнил Степан.— А мы еще потолкуем с боярином, Тимофеич! Скажем так: коли уж в Астрахани разбойники на казаков нападают, а по Волге и пуще могут напасть, — заговорил Наумов вполголоса. — Мы, мол, тяжелые пушки покинем все тут, а фалконеток покинуть не можем… А я, Тимофеич, весть получил из Паншина и из Качалинска-города: там к нам новые казаки пристанут и пушки свои с собой повезут. Тогда нам на что тяжелые пушки отселе тащить — без них в пути легче… А фалконетки мы обещаем отдать воеводе у Царицына со стругами, как Волгу минуем…— А вдруг да не схочет? — сказал Степан.— А мы ему, батька, ясырь привезем в покорность, княжну твою под купецкий залог отдадим да пушки, какие тяжеле. Ну, что там еще?.. Неужто ты шубу ту пожалеешь, какой он тогда любовался?— Жалел я добра за казацкую волю! — воскликнул Разин. — Боюсь, он ясырь возьмет, пушки возьмет, шубу на плечи взденет — да снова упрется: скажет, что пушки не все…Наумов обрадовался: в первый раз Степан Тимофеич заговорил о выдаче ясыря воеводе как о возможной сделке.— А ты, батька, не давай вперед! Скажи: на прощанье, мол, шубу тебе приготовил, а ты не пускаешь!.. Придется, мол, крестному шубу и беречь до Черкасска…— Эх, была не была, попытаем! — воскликнул Степан. — Ну, ты ступай спи, — отослал он Наумова.— Люблю тебя, батька! — воскликнул Наумов, пожал ему руку и скрылся в своем шатре, невдалеке от шатра атамана.Тимошка Кошачьи Усы вскочил с кошмы, на которой сидя вздремнул.— Поранен ты, батька?! — тревожно спросил он.— Я и сам-то забыл, что поранен, — такая и рана! — отмахнулся Степан.Он прилег на ковре. Но рана вдруг стала отдаваться острой болью, мешала спать… «Пойду поброжу по бережку», — сказал себе атаман. Он поднялся и пошел меж шатрами и между казаками, спящими под открытым небом у чадящих костров.В воде отражались яркие звезды, какие бывают только в новолунье. При отсвете их чуть маячили в стороне от берега разинские струги. Степан заметил на воде у самого берега рыбацкий челнок, шагнул в него и оттолкнулся ногой. Он нащупал весло, сильно ударил им по воде. Тотчас же вынырнул подле него сторожевой челн. Свет фонаря осветил атамана с головы до ног и, словно бы виновато моргнув, скользнул на воду…— Не ведали, батька, что ты, — смущенно сказал караульный казак с челна.— А чего ты не ведал, крещена рать! Дура ты, да и все! — усмехнулся Степан, подумав, что всюду за ним следят…В несколько сильных ударов весла он бросил челнок к головному стругу, вскочил на палубу и хозяйской рукой решительно распахнул шелковый полог шатра персиянки. Ханская дочка безмятежно спала на своей постели, слышалось ее ровное дыхание и тяжкое подхрапывание мамки. Из шатра пахнуло теплом и сладкими духами…— Зейнаб! — шепотом окликнул Степан. Ему нестерпимо вдруг захотелось ей рассказать, что поутру он отвезет ее к воеводе, а потом она поплывет через море к отцу… Как станет ей объяснять, он еще не знал, но был уверен, что она его тотчас поймет и обрадуется… «Вот будет рада так рада!» — подумал он.Шепот его разбудил персиянку. Она молча в испуге вскочила и стояла теперь перед ним, светлея неясным пятном. Степан взял ее маленькую горячую, дрожащую руку.«Трепышется, будто птаха», — подумал Степан и вдруг неожиданно для самого себя притянул ее ближе с тем самым внезапно нахлынувшим жаром, с каким час назад схватил в корчме Машу… Она была ему ниже чем по плечо. Он нагнулся, чтобы взглянуть ей в лицо… В висках у него зашумело, будто от хмеля, но персиянка рванулась, скользнула мимо него из шатра, и Степан только ловким и быстрым, откуда-то взявшимся юным прыжком успел настигнуть ее над самой водой…В его руках, крепко сжавших ее, Зейнаб кусалась, рвала бороду и ногтями впивалась в лицо, уклоняясь от поцелуев…С девушкой на руках, не помня себя, Разин шагнул к шатру, как вдруг под ноги его с диким воплем метнулась старая жирная мамка и ухватилась за сапоги…— Брысь, чертовка поганая, баба-яга! — зыкнул Степан на старуху, пинком отшвырнув ее прочь…И от злости ли, или от крика старухи внезапно он отрезвел, бережно поставил девчонку на палубу струга и усмехнулся…— Иди спи, — сказал он, легонько подтолкнув ее внутрь шатра.Степан шагнул за борт и спрыгнул в челнок, черневший возле струга на воде, которая начала уже отливать свинцовым предутренним блеском…
Атаман указал поутру снять с пленных колодки и цепи, связать им руки веревками и рассадить по челнам, чтобы везти к воеводе. Казаки, почуяв, что это начало похода на Дон, весело усаживали ясырь в челны, пели песни…С атаманского струга сошел сам Степан Тимофеевич в свою ладью, принял с борта маленькую персиянку и усадил ее рядом с собой на корме. За ней неуклюже, ежась от страха, с двумя узлами добра сползла ее верная мамка, уселась на дно челна, держась за свои узлы. Степан махнул шапкой. Гребцы дружно взялись за весла, и длинная вереница их рванулась по Волге к пристани, где пристали впервые, когда пришли в Астрахань…Астраханцы, заметив веселое оживление среди казаков, садились в челны и направлялись к казацкому каравану. Многие кричали здравицы атаману, иные перекликались со своими знакомцами-казаками.Челны беспорядочно плыли, толпясь, сталкиваясь бортами, цепляясь веслами. Было пьяно и шумно. Из одних челнов в другие передавали чарки и кружки с вином, со смехом и криками кидали друг другу закуски… Несколько десятков рыбацких лодчонок плыло рядом с разинскими челнами, вмешиваясь в их ряды. Астраханские ярыжки вместе с казаками пили вино, угощали разинцев печеной рыбой, иные просто по-рыбацки закусывали мелкой живой, еще трепещущей рыбешкой, для вкуса присыпав ее толченой солью. Над водой ревели волынки, пели рожки, звенели свирелки…Разин плыл впереди. Рядом с ним в ладье на подстеленной ханской шубе сидела пленница. Хотя сам атаман уже много раз видел ее лица, она закутала голову белой фатой перед тем, как спуститься со струга в ладью. Ей уже объяснили, что ее отправят к отцу, и она доверчиво и благодарно подчинялась всем приказаниям Разина, словно забыв или поняв все то, что случилось ночью. Разин обнял ее одною рукой. Ему было приятно чувствовать рядом с собой это маленькое покорное и доверчивое существо…— Атаман венчаться поплыл! — крикнули на берегу.— Любовь да совет! — подхватил еще кто-то, считая, что под фатою сидит невеста.Казаки, везшие в челнах персов, поили их вином из своих рук, дружелюбно прощаясь с ними, хлопали по лопаткам ладонями.— В Кизилбаш гуляшь! — поясняли им.Смуглолицые пленники, улыбаясь, скалили белые зубы.На пяти больших челнах везли, в уступку воеводе, пять пушек. Эти челны глубоко, по самые края, сидели в воде. Разин сумрачно поглядывал на них, еще опасаясь, что воевода не согласится дать пропуск без остальных пушек.Астраханские стрельцы и посадские толпились по берегу, кричали здравицы и махали шапками. Казаки в честь прощания с городом подвезли и скатили на берег несколько бочек вина. Хмель начал ходить и по берегу песней и пляской…— Раздайсь! Пропусти к атаману! Раздайсь! — послышались крики, и легкий челнок, обгоняя другие, поравнялся с ладьей Разина.— Дрон! Гляди, гляди! Дрон Чупрыгин!— Здорово, Дрон! С того света? — закричали вокруг в челнах.— Чупры-ыгин! Твое здоровье! — крикнул какой-то казак, осушая ковш, полный вина.— Дрон! Дро-он! — шумели вокруг…Наумов ловко перескочил на палубку атаманской ладьи, помог перебраться истощенному человеку в лохмотьях. Разин глянул, узнал. Пораженный, он рывком вскочил со скамьи, так что челн закачался.— Дрон! Здорово, мой есаул! Знай донских казаков! И в огне не сгорают! — радостно выкрикивал Разин, тиская старого друга в крепких объятиях. — Что, брат, не казацкое дело выкупа ждать? Сами выбегли из неволи?! А мы вот ясырь везем за вас в выкуп! — указал Степан на связанных персов в челнах, — Все ушли из полона? — оживленно спросил он.Но Чупрыгин не улыбнулся в ответ атаману. Молча и крепко он обнялся с Разиным и в ответ ему мрачно развел руками.— Вот я тут, Степан Тимофеич. Более никого… не осталось… в живых… — ответил Дрон тихо.— Как так? — Омраченный Разин сел на скамью. — Как так, Дрон?.. — с какой-то растерянностью, словно не понимая того, что сказал есаул, спросил атаман.— Хан Менеды воротился с моря свиреп, — начал Дрон. — Сторожа-персиянцы сказали нам, что дочь его ты полонил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73