» По улицам Черкасска и по станицам бродили толпами беглецы из московских краев. Они просили работы, перебивая места друг у друга, ссорясь и вступая в драку, на потеху молоденьким казачатам. Домовитое казачество с каждым годом все больше нуждалось в работниках, но все-таки не могло принять всех беглецов, и они бродили под окнами и по базарам, вымаливая корку хлеба.Многие домовитые считали выгодным для себя держать во дворах по полсотне вооруженных людей для охраны скота и добра от разграбления толпами голодных людей.В прежнее время богачи охотно давали оружие в руки голытьбы и снаряжали ватажки в разбойничьи набеги на Волгу и на соседних татар, с тем чтобы после набега, в уплату за ружья и сабли, за порох и свинец, голытьба отдавала им половину добычи. Но теперь богатей, боясь за свое добро, не решались вооружать беглых.Ни пастьба скота, ни кожевенный, ни шерстобитный промыслы, ни рыболовство и солка рыбы, ни бурлачество — ничего не могло поглотить эти бессчетные толпы голодных людей, не находивших работы.В базарные дни сотни беглецов без дела слонялись по базарам в надежде если не выпросить, то стащить какой-никакой съедобный кусок. Иные из них продавали шапку, зипун, за зипуном рубаху и так, полуголыми, и скитались.— Эй, урус! Продавай голова! — насмешливо крикнул на торгу в Черкасске крымский купец одному из таких оборванных попрошаек, у которого оставался лишь медный крест на ничем не покрытой волосатой груди.— Продаю! — выкрикнул полуголый бродяга с голодным огнем в глазах. — Продаю! Гляди, православный русский народ, продаюсь басурманам! — закричал он ко всей базарной толпе. — Вези меня в турскую землю! Нет доли нам на Дону! — Он рванул с шеи нательный крест, но, зацепив ниткой за ухо, не мог его сдернуть и, не замечая боли, тянул нитку изо всех сил. — Вези!.. Покупай, вези! — исступленно кричал он крымцу.Из толпы, обступившей отчаявшегося оборванца, резко шагнул вперед Сережка Кривой. Крепкой рукой он встряхнул обалделого малого за тощую шею так, что у того щелкнули зубы.— Куды экий срам, чтоб русский христьянин в туретчину продавался волей?! — воскликнул Сергей.— Что ж, к боярам назад?! Али жрать нам даете?! — окрысился тот. — Дворяне донские!.. Вишь, «сра-ам»! А подохнуть без хлеба не срам? Целыми днями таскаюсь без крошки — не срам?!— И то! Довели, что гуртом продадимся! Пойдем в мухаметкину веру, — заговорили мгновенно столпившиеся бродяги.— Побьем, как собак, вас от сраму! — решительно пригрозил Сергей Кривой пистолетом. — Сейчас полбашки снесу.И внезапно, схватив за плечо одного из бродяг, он решительно крикнул:— Пошли все ко мне во станицу: всех хлебом кормлю!— Ты что, сбесился, Сергей?! — напали на него казаки.— Чего я сбесился? К себе, чай, зову, не к кому! Эй, пошли задарма на харчи! — заорал он на весь базар.Оборванцы сбились толпой, недоверчиво посматривая на шального кривоглазого казака, который и сам не выглядел богачом, подталкивали друг друга локтями; он казался им пьяным. Но их нерешительность еще больше раззадорила казака.— Ну, идем, что ль, пошли! Ну, идем! — горячился он.Толпа оборванцев прошагала через Черкасск.С удивлением глядели казаки Зимовейской станицы, соседи Сергея, как выскочив из челнов у станицы, во двор к нему приплелась ватага в полсотни раздетых и босых людей.Добытые на войне кафтаны и кунтуши, заботливо сложенные в сундук домовитой крестьянской рукой Сергея, вмиг были розданы самым голым.— Чем не казаки! — кричал Сергей, любуясь делом своих рук. — А ну, повернись-ка! Кушак подтяни, а шапку назад содвинь… Так-то. Лихо! — суетился Сергей. — Ален, затевай пироги, чтобы на всех нам хватило! — разгульно шумел он, вытащив из куреня все свое годовое хлебное жалованье. — Пеки пироги! — поощрял он. — Пеки изо всей!..Хлебного жалованья Сергея хватило дней на пять. Он свел на базар, одного за другим, трех коней, разбил глиняную кубышку, припрятанную в печной трубе до женитьбы, и высыпал пригоршню золота и серебра… С утра до ночи во дворе у него стоял шум и гомон, Сергей, возбужденный вином, кричал на весь двор:— Сам бежал из рязанских земель! Сам мужик! Как пущать православных к татарам в неволю? Всех беру за себя! Кто схотел, тот живи!..Во дворе у Сергея, свалившись вповалку на примятой росистой траве, по ночам храпело целое мужицкое царство.Разогретые вином, люди рассказывали о дворянской неволе в Нижегородчине, Саратовщине, Рязанщине и Калужчине. Грозили кулаками Москве и Черкасску…Сергея позвали в станичную избу.— Пошто скопил столь мужиков у себя во дворе? — спросил станичный атаман.— Тебе что за дело! В работники всех наймовал. Корнила, чай, боле набрал!..Его отпустили. Донской уклад позволял каждому казаку «брать за себя» беглецов и кормить из своих достатков.Когда мужицкая ватага все пропила и проела, что нашлось во дворе у Сергея, станичная старшина ожидала, что в Зимовейской станице все скоро утихнет. Не тут-то было! Все остались на месте. Выйдя на Дон с бреднями, кое-как наловив рыбешки, опять во дворе у Сергея хлебали уху. Сергей забежал к Алене, просил взаймы хлеба, пообещав, что вернет сторицей. Алена дала два куля.Дней через десять ватага в доме Кривого выросла вдвое. Все проходившие через станицу голодные и бездомные мужики оставались тут. Собравшись крикливым и тесным скопом, судили, рядили. И вдруг поутру однажды поднялись и отправились в степь за станицу, неся лопаты, веревки и колья.Станичная старшина с любопытством и недоумением глядела в степь со сторожевой вышки. В степи толпа мужиков размеряла веревками землю, вбивала колья.— Пахать хотят! — в волнении прошептал атаману станичный есаул.— А ну, поскачи-ка разведай, — так же шепотом приказал атаман.Есаул помчался в степь, но едва приблизился к толпе, как мужики его обступили, не давая дальше проезда.— Станицу, что ль, новую ставить сошлись? — спросил есаул.— Ступай-ка, ступай подобру! — погнали его. — Виселиц в поле наставим да вешаться с голоду станем!Тревога росла среди казаков. Станичный есаул поскакал в войсковую избу, в Черкасск… От дождя только в воду Как опаленный грозою дубовый пень, одиноко и неподвижно стоял Степан Тимофеевич у самого берега, вглядываясь в густую осеннюю ночь, простершуюся над водами Дона и темной невидимой степью.Изредка молнии озаряли у его ног белоголовые волны и освещали едва заметный сквозь дымную завесу ливня знакомый остров, куда он с детства ездил рыбачить, да черную линию берега, за которой лежала родная станица.За Доном, в станице, стоял и его курень.Хлестал осенний, холодный дождь.На берегу не было ни одного челна для переправы и приходилось под ливнем в голой степи ожидать утра, когда на реку выйдут люди.В станице не было видно ни огонька. Даже собаки молчали, забившись от дождя по конурам.«Живы ль там Алена с детьми? Что с ними? А может, прошел уже слух о моей смерти и к казачке присватался какой-нибудь бродяга?» — с горечью думал Степан, глядя в ненастную тьму.На Украине не унималась, пылала война против польского панства. Кошевой атаман Сирко с прежними товарищами не сложили оружия, не сдались и поклялись не сдаваться. Степан, уйдя с Дона, пристал к одному из «загонов» Сирка.Страшное междоусобье терзало всю Украину. Войсковые вожаки Запорожья переметывались с одной стороны на другую, они предавали и родину и народ. За вожаками переметывались попы и шляхетство, и только хлопы по-прежнему не смирялись и бились за волю равно как против поляков, так и против российских бояр и своих украинских помещиков. Как из России бежали крестьяне на Дон, так со всей разгромленной и пылающей Украины бежали хлопы в отряды неугомонного атамана Сирка, слывшего верным народу.На всем пространстве между Днестром и Бугом шли сечи, горели усадьбы помещиков и вздымались виселицы и плахи. Мятежных хлопов вешали и рубили, варили в кипящем масле и жгли на кострах. Они отбивались от наступающих польских войск до последнего часа, а когда приходило сдаваться, запирались в подвалах, клетях, хатах и сами себя взрывали на бочках пороху, чтобы не даться живыми в руки врагов…Мир наконец водворился между Россией и панской Польшей. Но этого мира бояре добились за счет раздела Украины. Не менее жадная и жестокая, чем чужеземцы, украинская шляхта вводила для украинских хлопов свою панщину. Царь раздавал украинской шляхте дворянские звания и дарил крестьянские земли. С растерзанной и поруганной родины многие казаки бежали искать себе новой отчизны на Дону — в последнем гнезде старинной казацкой воли, где еще не было ни панов, ни дворян…
Молнии озаряли лицо Степана с глубоким шрамом на лбу, с нависшими густыми бровями и мокрой всклокоченной бородой.Нетерпеливо, пронзая взором осеннюю ночь, Степан силился разглядеть сквозь ливень и тьму, что творится на том берегу.«А что на Дону? — думал он. — И на Дону пануют паны — не те, так другие… Сказал Иван слово против низовых панов — и сожрали его…»Ветер подул резче, сгустил тучи, и частый дождь стал сечь прямо в глаза.«Может, и к Алене присватался тоже не побродяжка, а домовитый пузач да увел из станицы к себе в хоромы, шелками, намистами, шалями задарил ее совесть… Чай, Гришку заставил батькой себя величать, — со злостью думал Степан и вдруг усмехнулся: — А Гришка не станет!.. Разин нрав в нем: не станет!..Чай, в ноги падет казачка, завоет со страху. А я скажу: «Что же, любовь да совет! Ай Стенька не сыщет моложе тебя да краше? Пойду в поход — украинку себе приведу, а не то и черкешенку, что ли». А взмолится все же Алена, на коленях станет стоять — и не прощу!.. Гришку с собой увезу в поход; пусть в батьку растет, сызмала научу его быть казаком… А Сережке башку сверну за Алену. Тоже брат, мол, остался! Чего смотрел? Послухом в церкви был за нее? Венец держал, а верность держать не сумел?! Всего искалечу, чтоб на коня не сел в жизни… ходил бы под окнами, корки на пропитанье собирал…Стану в станице жить, скоплять голытьбу. Не одолел Корнилу Иван, так я его одолею: с тысячу казаков наберу — да в Черкасск походом… Свернем рога понизовым, всю старшину к чертям растрясу, стану трясти, как груши… В войсковой избе сам атаманом сяду, а есаулами посажу Еремеева да… Сережку Кривого, а Черноярца — письменным: пусть пишет к царю отписки… А то задавили, дьяволы, Дон… Там паны, а тут понизовые богатей. А голытьбе — повсюду беда… По всей земле схорониться негде: от дождя только в воду — один спас!..Ишь, нигде ни огня. Все спят, а я уж приду — растревожу! Уж я покоя не дам… Хоть и сейчас во станицу, так всех и вздыму: «Вставай, казаки! Степан Тимофеич вернулся! Слезай, что ли, с печек, чертовы дети! Ставь чарки, Алена Никитична! Стосковалась, голубка? Твой, твой казак, Стенька, живенек пришел!..»И вдруг Степан встрепенулся.— Гей, атаманы! — воскликнул он громко. — Казачье ли дело ждать, когда с неба капать не станет, да солнышко подогреет воду в Дону, да старый дедко приедет на челноке?— Эге, Стенько! — откликнулся старческий голос рядом из ивняка. — Що ж ты умыслив?— Скидайте жупаны да кожухи, облегчайтесь. Черт нас не возьмет. Гайда на тот берег, там хватит на всех горилки!..— Э, лих его взяв бы! Мокрее не будет! — отозвался второй голос.— Вправду, пийшли, братове! — откликнулся третий.Берег ожил вдруг голосами. Из-под кустов повыскакивали запорожцы и стали кидать на землю шапки, шаровары, жупаны, кунтуши, сваливая все в одну кучу. Через несколько мгновений сверкнувшая молния осветила десяток полураздетых казаков на берегу.— Утре пришлем мальчишек за всей одежей, — заметил Степан.— А неха пропадае, не жалко! — воскликнул запорожец, оставшийся вовсе голым, в одной только шапке на голове.— Кидай вже и шапку, Мыкола! — шутя предложил другой.— Кинь, Панько, свий правый чобит, а я тоди шапку кину!И все засмеялись, потому что каждый знал, почему Мыкола не бросит шапки, почему Паньку дорог правый чебот. Когда, разбитые польским войском, они рассеялись на малые кучки и, уходя с Украины, хоронились то углежогами по лесам, то на хуторах пастухами, то нищими-слепцами бродя по базарам с пением молитв, а то ночью обертывались удальцами-разбойниками, налетали ястребами на панские вотчины, жгли дома, убивали старых и малых, не щадя никого, и опять утекали прочь, — вот тогда-то и завелись у них похоронки награбленного добра — в лохмотьях под разодранным платьем, в подошвах замызганных сапог, в полинялых, засаленных шапках и в кушаках…И казаки смеялись веселой шутке, стоя под проливным дождем.— А як дид Черевик поплыве, когда у него у кожуси и грошей и перстней богато зашито?! — смеялись казаки.— А так у кожуси и поплыву! Не молодый, не втопну! То вы слаби, молоденьки, а мы, диды, дужче молодых.— Гайда! — подбодрил криком Степан.И вся ватага бросилась разом в холодные волны. Над ними реяли непрестанные молнии. Холод жег тело, сводил мышцы, теченье сносило вниз, грохотал гром. Но только посмеивались казаки, громко перекликаясь в воде:— Тримайся Тримайся — держись.

, диду Черевиче! Як тебе кожух, тримае?— Тримае, сынку, тримае, — ворчал, отплевываясь от волны, старый казак. — Мне у кожуси тепленько…— От, паны браты, чему я дождика не чую? Мабуть, вин вже скинчався?!— Эй, Стенько! В тебе голос дужий. Скрычи жинци, щобы на бэризи с горилкой стричала!..Плыли казаки в ночной буре, боролись с водой и ветром.— Ой, нэ тиха дорога по Тихому Дону! — вздохнул дед Черевик, выходя на берег.— Веди, Стенько, до твоей хаты, да швидче. Горилки дуже охота!.. — воскликнул казак Приворотный.— Погоди, атаманы! — остановил Степан. — Как же я вас поведу домой нагишами? Не дело, братцы! Жинка моя погонит.— Э, пес! — откликнулся дед Черевик. — Сам умыслив, та й не ведэ! Становись, братове, гуськом за мою спину. Мий кожух усих поховае — широкий!И, выстроившись гуськом, по-гусиному весело гогоча, казаки двинулись к сонной станице… Тайный атаман Кривой несмело переступил порог, входя в избу Разина, снял шапку.— Стяпан Тимофеевич… — начал он робко и неуверенно.— Здоров, Серега! — воскликнул Степан, живо вскочив навстречу с ясным взглядом и широко распахнув руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73