– Есть Артур, – мягко сказал Генрих, – ему меньше трех недель, но он крепкий мальчик. Есть дочь Эдварда IV. В случае, если умрет Уорвик, а король, обвиненный в его смерти, будет свергнут такими людьми, как Глостер, то кто, вероятнее всего, станет править страной в качестве регента?
Как не был циничен и бесстрастен Фокс, но он вновь закричал:
– Я не верю в это! Я говорю вам, что видел глаза Ее Величества в тот момент, когда она смотрела на вас. Ищите источник слухов за ее спиной и, если хотите, я помогу надеть гарроту своими собственными руками. Именно жена Эдварда ненавидит вас, а не его дочь.
Неподвижные губы Генриха дрогнули, а затем сжались.
– Это то, на что я надеюсь и о чем молюсь, но не забывай о том влиянии, которое оказывает мать на свою дочь, и не упускай из виду дочь во время охоты на ее мать.
Он резко отвернулся и добавил дрогнувшим голосом:
– И ради Бога, Ричард, найди мне немного доказательств каким угодно способом.
Вот оно что, с облегчением подумал Фокс. Король не искал фальшивую причину, чтобы убрать свою жену после того, как она дала ему сына. Он не мог подозревать ее и боялся такой необходимости.
– Невинность поступков это одно, что легко доказать. Другое дело, невинность мыслей и чаяний.
– В таком случае давай создадим почву для поступков. Освободи Суррея на обычных условиях. Твои люди есть в его доме?
– Он хорошо засеян. Если он моргает, пишет письмо либо крутит кольцо на пальце, то вырастает целый урожай информации.
– Позаботься о том, чтобы выросла пшеница, а не солома. – Генрих недобро усмехнулся. – Мне нравится Суррей, а тебе нет, маленький Фокс, и помни, что я об этом знаю тоже.
– Да, это так, но я веду себя справедливо. Бедняга Суррей просто приманка. Хоть я и не люблю его, но признаю его человеком чести. Только дурак попытается склонить Суррея к измене.
– Таким образом, – промурлыкал Генрих, – у меня будут доказательства. Почти год я не свожу глаз с Ее Величества. И если у нее на уме нечто, за исключением обычных женских дел, то она намного, намного умнее, чем я предполагал, а я считаю ее умной. Ее мать, с другой стороны, глупа. Если Суррей прибежит к нам напуганный чем-либо услышанным, то ясно, что это будет дело рук совсем не Элизабет.
– Совершенно верно, но если к нему не обращались, это не значит, что это дело рук Ее Величества.
– Я знаю. – Генрих подошел к окну и вновь взглянул в сад. – Что-нибудь еще, Фокс?
– Куча хартий и биллей в парламент, которые вы должны одобрить, Ваше Величество. Я оставил их на вашем рабочем столе.
– Есть что-нибудь, что ты должен просмотреть вместе со мной?
– Нет, сир, все довольно просто.
– Ты остаешься?
– Нет, если только вы особо не пожелаете этого, Ваше Величество. Когда можно назначить встречи с послами?
– На… первую неделю ноября. К тому времени мы, наверное, будем в нашей резиденции в Гринвиче или Вестминстере. Если нет, я приеду в Лондон один. Фокс… ты установил охрану Уорвику?
– Нужно ли спрашивать? Двое спят с ним, двое охраняют дверь. Его пищу вначале пробует повар, до того, как она покинет его руки, а затем слуга, который подает ее на стол. За ними также наблюдают.
– Да, хорошо, не знаю, что еще я могу для него сделать. Бедный ребенок, бедный ребенок, лучше бы он не родился. Хорошо, Ричард, ты можешь идти.
Сразу же после ухода Фокса Генрих вошел в примыкающую комнату и уставился на свой рабочий стол. Кроме стопки бумаг, оставленных секретарем, на столе лежали хозяйственные счета, деловые предложения и дюжины петиций. Он раздраженно вздохнул, вышел из комнаты и поднялся вверх по лестнице. Он немного колебался, когда проходил мимо апартаментов Элизабет, но решил, что она будет удивлена… – или подозрительна? – если он придет к ней в это время дня. К тому же Генрих хотел успокоиться, а в данный момент один вид Элизабет приводил его в опасное состояние возбуждения.
Стражники у дверей детской подняли свои пики, и Генрих прошел мимо них, заранее улыбаясь. Его приветствовал восторженный радостный крик – двухлетний Чарльз Брэндон заметил его и потопал к нему навстречу. Король схватил крепкого малыша и подбрасывал его в воздух до тех пор, пока тот не завопил от удовольствия, затем звучно поцеловал его, опустил вниз и застенчиво отвернулся. Это привело к новому взрыву смеха, потому что Чарльз был умным ребенком и узнал игру, которую устроил Генрих. Он схватил подол нижней рубашки Генриха, забрался под нее и тесно прижался к ноге.
– Сейчас, сейчас, что это меня держит и мешает? – спросил Генрих громким удивленным голосом. Он нагнулся и стал ощупывать голову и спину Чарльза, щекоча ребенка по ребрам и щипая его маленькие ягодицы.
– О, да это маленький человечек! Помогите! Помогите! Я в плену!
Теперь Генрих делал намеренно тщетные попытки освободиться, поднимая и опуская ногу так, чтобы Чарльз не мог сильно удариться; нагибался, поднимая ребенка ногой вверх и раскачивая его.
– Увы! Я не могу освободиться. Я твой пленник. Сдаюсь. Назови мой выкуп, и я заплачу.
– Слива, – ответил маленький Брэндон с достойной похвалы четкостью.
Генрих рассмеялся с удовольствием, потому что сам научил Чарльза этому слову, и протянул ему кусочек сухого фрукта, покрытого засахарившимся медом. Чарльз отпустил его ногу, затолкал сливу в рот и удовлетворенно зачмокал. Он с надеждой потопал вслед за королем, который пошел во внутреннюю комнату, где был его сын. Сиделка немедленно придвинулась к искусно сделанной люльке. За Артуром поочередно ухаживали женщины, которые буквально ни на миг не сводили с него глаз, кроме тех случаев, когда рядом были мать или отец. Генрих склонился над люлькой и потрогал указательным пальцем нежную как лепесток и мягкую как пух щеку.
– Определенно, он достаточно безобразен, чтобы быть моим сыном, – любовно произнес он.
– О, – спохватилась сиделка, забыв о своем страхе перед негодованием короля по поводу того, что она позволила себе немного оторваться от младенца. – Он прекрасный ребенок, просто прекрасный.
– У меня небольшой опыт по части детей, – со смехом признался Генрих.
Чарльз нетерпеливо потянул его за рубашку, и он нагнулся и посадил ребенка себе на плечо.
– Я приму твои заверения в его красоте, но должен сказать, что для меня он выглядит как маленькая красная обезьянка. Будем надеяться, ради него, что он станет похожим на свою мать. Он хорошо себя чувствует?
– О да, Ваше Величество. Он жадно хватает грудь, и его стул…
Сдерживающе подняв руку, Генрих снова рассмеялся.
– Прошу вас, не надо подробностей. Ох, Чарльз! Ты не должен бить короля ногой по спине и таскать за волосы.
– Лошадь! – воскликнул Чарльз.
– Хорошо, дай мне поцеловать своего сына, и я буду лошадью.
Королевская лошадь галопом промчалась в прихожую, сделала по ней два круга и, почти бездыханная, ссадила Чарльза вниз. Затем король протянул ему еще одну сахарную сливу и жестом приказал няньке маленького Брэндона, которая подошла с его любимой игрушкой, увести ребенка. Рядом со столом стоял семилетний мальчик, он отодвинул в сторону свои книги и бумаги и ожидающе улыбался. Как только Генрих повернулся к нему, он низко поклонился и поцеловал протянутую королем руку.
– Ну, Бэкингем, как дела?
Юный Эдвард Стаффорд, а со времени казни его отца Ричардом III герцог Бэкингемский, вздохнул.
– Ваше Величество, я никогда не выучу все эти вещи. Никто, кроме священников, не разговаривает на латыни. Ведь вы не намерены сделать меня священником, правда?
– Нет, что ты. Мне совсем не хочется этого, только если у тебя самого не возникнет сильного желания стать священником. Но ты не прав, что только священники разговаривают на латыни. Я разговариваю, она нужна также людям, которые едут послами в другие страны, где не знают их языка.
– А математику и музыку им тоже нужно знать? А французский, историю и…
– Это вначале только кажется трудным, Эдвард. Людям высокого положения необходимо знать эти вещи. Я уверен, что со временем ты найдешь это более интересным.
Неожиданно Генрих улыбнулся.
– Возможно, ты слишком засиделся над этим, мой мальчик. Сегодня чудесный солнечный день. Ты будешь учиться лучше, если пойдет дождь. Пойдем, я возьму тебя покататься верхом.
Эдвард Стаффорд подпрыгнул и порывисто крепко обнял короля, Генрих ответил ему таким же объятием, но на лице его была написана досада.
Возможно, ребенок и исправится, но его учителя не были настроены столь оптимистично. Мальчик был решительно тупой, не безнадежно глуп, но совершено не склонный к учебе. Лучше было бы закрепить его любовь и воздержаться от надежды сделать его довольным, сделав полезным. Да, возможно, это лучший способ.
У юного Бэкингема был неистовый и плохо управляемый характер. Это моя вина, подумал Генрих. Я недостаточно тверд с ним, потому что я не могу любить его так, как люблю Чарльза.
Ко времени их возвращения Генрих уже был более доволен Эдвардом и жизнью в целом. Мальчик, даже если никогда и не станет ученым, то определенно хорошо ездит верхом и любит его. Генрих теперь смог полностью заняться счетами, биллями и петициями, что он и делал, пока не пришло время одеваться к обеду.
Элизабет обедала в одиночестве. Она быстро восстанавливала силы, но до сих пор не чувствовала желания надевать роскошные одежды и испытывать напряжение официальных обедов. Честно говоря, Генрих скучал по ней, потому что она, в отличие от Джаспера, не расстраивалась из-за язвительных замечаний, которые был склонен делать Генрих, и у нее не было недостатка чувства юмора, которым, к несчастью, обладала его мать.
Начав думать о ней, уже было трудно остановиться, и Генрих стал угрюмым и безмолвным. Было огромной ошибкой пообещать приходить к ней каждую ночь. Генриха нельзя было назвать распутным человеком, но его естественные аппетиты возбуждались просьбами и ответным чувством Элизабет. На некоторое время, тем не менее, источник удовольствия был перекрыт, и Генрих становился все более голодным. Это не превратилось бы в серьезную проблему, если бы Элизабет вела себя разумно.
Она ревновала его, даже когда он был невиновен, а однажды, вскоре после рождения Артура, когда он изменил ей, она устроила ему сцену, повторения которой он бы не хотел. Она закончилась для него ужасной головной болью, а Элизабет два дня пролежала в лихорадке. Как она раскрыла это небольшое отступление от его целомудрия, было загадкой, которую не смогли раскрыть самые изнурительные допросы, и Генрих пришел к нелицеприятному выводу, что его выдало нечто сугубо личное в нем самом.
Было бы не так плохо, если бы он мог находиться вдали от нее. У Генриха не было необходимости часто сталкиваться с придворными дамами. В течение дня он работал или играл с мужчинами, и в связи с тем, что он не был чувствообильным, а его придворные знали, что он не любит похотливых разговоров, он никогда не отводил мыслям о женщинах и, в частности, о сексе особого места.
Но эти ночные визиты к Элизабет! Она была привлекательна как никогда, маленькая, пухленькая, ее грудь стала немного полнее, и все это вместе было таким приглашающим. И она приглашала его! Она надевала, по убеждению Генриха, преднамеренно, свои самые прозрачные ночные сорочки, и она флиртовала с ним – да, только так можно было назвать ее манеры.
После обеда он ушел работать в свой кабинет к облегчению придворных, которые были свободны делать все, что захочется: играть в карты, слушать музыкантов или смеяться над шутами, не опасаясь раздражительности короля. Он проработал допоздна, надеясь, что Элизабет уже будет спать ко времени его прихода.
Но она не спала. Она была напряженной и испуганной, и выглядела так, будто плакала. При появлении Генриха дамы сделали реверанс и удалились. Было понятно, что всегда в это время король с королевой должны оставаться одни, даже если для них было невозможно спать вместе.
– Прости, что я опоздал, Элизабет.
Ее глаза пожирали его, она увидела его скользнувший от лица к горлу и далее к груди взгляд, и ее лицо посветлело, с улыбкой она протянула ему руку.
– При необходимости я бы ждала всю ночь.
В том состоянии, в котором находился король, это едва ли могло служить утешением для него.
– Я работал, – произнес он достаточно резко. – У меня есть неприятные новости.
– Действительно? Подойди, присядь на кровать, дорогой, – выражение лица Элизабет оставалось совершенно спокойным, и она погладила рукой пушистый воротник его накидки, лаская при этом одним пальцем его затылок.
– Есть слухи, что я собираюсь убить Уорвика.
– Это просто глупость, – безмятежно сказала Элизабет. – Ты самый не любящий убийства король, который когда-либо был в этой стране. Я слышала, как твой дядя жаловался твоей матери, что ты даже не убиваешь людей, которых должен убить. Генрих, я бы хотела как-нибудь украсить здешнюю часовню. Можно мне отдать тот большой кубок, свадебный подарок от Линкольна, чтобы его освятили, а также те золотые подсвечники, которые я получила от…
– Элизабет! Эти слухи вокруг Уорвика отнюдь не глупость. Они могут нанести мне большой вред.
– Хорошо, прости меня. Если ко мне дойдут эти слухи, буду опровергать их. Могу ли я сделать больше, любовь моя?
– Следы ведут к твоим дамам.
Сразу же наступила тишина. Рука Элизабет крепко сжала подол рубашки своего мужа.
– Не надо, Генрих, – бледнея, прошептала она, – не пугай меня. Прогони виновных… прогони их всех, если хочешь.
Генрих был зол на самого себя. Он выдал ценную и опасную часть информации, а в ответ получил всего лишь реакцию, прикрытую и предсказуемую, как открываемый гамбит в шахматах. Что с ним происходит?
– Я не виню тебя, Бесс. Возможно, для некоторых людей естественно верить, что с тех пор, как у меня появился наследник, я буду смазывать ему дорогу кровью. Вероятно, я бы и поступил так ради Артура, но кровь не делает дорогу гладкой, она делает ее скользкой. Я также не хотел пугать тебя. Наблюдай только более тщательно за своими дамами, и если появится что-либо, о чем я должен знать, даже если это будет просто подозрение или слух, сообщи мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50