Взглядом полнейшего неверия Элизабет уставилась на дверь, которая закрылась за ее мужем. Она вздохнула и пошла в спальню, на сей раз в сопровождении матери и свекрови.
– Вы ведь не поссорились с Генрихом, не так ли, дорогая? – спросила Маргрит с тревогой, так как была напугана выражением его глаз, которые стали холодными и темными как зимнее небо.
– Ссориться? С вашим сыном? Я должна заметить, что это невозможно. Если кто-нибудь обижен, сразу же становиться ясно, что Генрих – пострадавшая сторона, а ты должен просить прощения.
Маргрит закусила губу. Смеяться было нельзя, хотя Элизабет была подозрительно похожа на любую молодую жену. Маргрит не знала ничего о том, что случилось, потому что приехала, чтобы нанести визит королеве и пообедать при дворе. Да ее это и не волновало. Чтобы Генрих ни делал, управлял он женой хорошо. Те несколько ссор между молодыми супругами только способствовали их сближению. Пока Генрих не выставлял Элизабет на публичное осмеяние – а он, конечно, остерегался делать это – спор-другой не мог принести вреда.
Вдовствующая королева шептала что-то на ухо Элизабет, и девушка сердито кивнула.
– Что же сделал мой бедный Генрих, что так рассердило вас? – спросила Маргрит.
Если вдовствующая королева стояла за этой ссорой, становилось не до смеха.
– Бедный Генрих! Конечно же, ошибаюсь я, так как все, что делает Генрих, безупречно.
– Дорогая, – мягко заметила Маргрит, – я не представляю, почему меня считают глупой. Сначала Генрих обвиняет меня в том, что я уверена в его безупречности, теперь вы. Поскольку я – его мать, я – последний человек в мире, который может в это поверить. Поймите, Элизабет, Генрих вовсе не совершенство. Он – не подарок, но желает только добра; он вообще очень добр. Что же он сделал?
– Это не важно, – спокойно сказала вдовствующая королева.
– Нет, важно! – горячо возразила Элизабет, нарушая главное правило – не противоречить матери. За это ее не раз секли в детстве.
– Элизабет! – вспыхнула мать.
Королева вздрогнула, затем взяла себя в руки. Никому не позволено одергивать и упрекать ее. Если это будет необходимо, она избавит себя от присутствия матери. Но затем даже ослепленная гневом Элизабет заметила, в каком напряжении находилась старая королева. Что-то было неладно. Конечно, ей все время повторяли, что Маргрит – ее враг. Она никак не могла в это поверить. Маргрит всегда была добра. Однажды Элизабет даже подслушала, как она укоряла сына за холодное поведение. В любом случае, теперь она – жена Генриха, и Маргрит не могла навредить ей, не обидев сына. Ее собственная мать, напротив, не была столь щепетильна в отношении благополучия короля; да и моего тоже, подумала Элизабет с грустью.
Пауза болезненно затянулась, но Элизабет еще не была готова нарушить молчание. Ей нужно было время, чтобы подумать. Вполне возможно, что Маргрит хотела разобщить их, чтобы ее влияние на сына сделалось преобладающим. Но Элизабет, помня трепетную страсть Генриха, знала, что у нее есть такое оружие, которым Маргрит не обладает. В любом случае, если держать все в секрете, это будет только на руку Маргрит. Если графиня намекнет сыну об интригах… Почему ее мать жаловалась на придворных, которых выбрал Генрих? Конечно, они не добавляют веселья при дворе, будучи рассудительными и в большинстве своем пожилыми. Конечно они – сторонники Генриха. Мать сказала, что их цель – шпионить за ней. Зачем шпионить? Она не собиралась вредить своему мужу. Что бы она о нем ни думала, он будет отцом ее детей. Его трон будет их троном.
– Одну минуту, – сказала Элизабет. Она пошла к столу и вернулась со списком в руках. Наверняка, у нее уже не будет такой возможности еще раз проверить намерения Маргрит и ее матери.
– Посмотрите, мадам, – сказала она, подавая ей список назначений при дворе.
– Каждый из них – ревностный сторонник Ланкастеров. Каждый из них добился положения – раньше или позже, даже если это уже забыто, – при моем отце. Я не говорю об оскорблении, я уже привыкла к ним. Я надеялась видеть при дворе людей, которые, защищая меня и моих братьев, при дяде Ричарде попали в немилость и были доведены до нищеты.
– Элизабет, – резко сказала вдовствующая королева, – это должны решать только вы и ваш муж. Что это за жена, которая обращается за помощью к свекрови?
Маргрит отдала бы год или два своей жизни, чтобы увидеть другой список, который, наверняка, был подготовлен. Но она не посмела спросить, потому что не знала, что за игру ведет Элизабет. Это была игра: она прикинулась глупенькой, а Маргрит знала, что это не так.
– Вы поставили меня в щекотливое положение, – сказала она, смеясь, матери Элизабет. – Если я предложу свою помощь, я буду выглядеть как всюду сующая свой нос свекровь, если нет – скажут, что я высокомерно смотрю на все сквозь пальцы. Генрих – прекрасный правитель, но иногда он слишком самостоятелен в принятии решений. Элизабет, что же мне делать? Или я поговорю с ним, или не стану. Решать вам.
– Нет смысла делать ни то, ни другое. Король говорит что люди, назначенные на должности, не могут быть смещены без веской на то причины.
– О, дорогая, – вздохнула Маргрит. – Это похоже на Генриха. Возможно, вы не объяснили ему, что вы не просите сместить их, а просто кое-что поменять. Может, вы выберете более удобный момент, чем предобеденное время, когда он голодный, усталый и раздражительный…
– Я пыталась поговорить с ним утром, но он был слишком занят «важными государственными делами», так он сам сказал, вместо того, чтобы уделить жене хотя бы минутку.
– О, дорогая, – сказала Маргрит рассеянно, желая знать, что побудило Генриха поступить так глупо. По-видимому, его поведение не улучшилось. Теперь этот список будет изменен. Если вдовствующая королева и королева что-то замышляют, имена, которые они назовут после обсуждения, будут отличаться от предложенных утром. Маргрит почувствовала легкое недомогание. Неужели ее обмануло милое личико Элизабет? Бедный Генрих! Что она сделала, посадив его на трон и устроив этот брак! Она даже не предупредила его! Если здесь нет интриги, и Элизабет ведет себя как обыкновенная женщина, которая хочет управлять мужем, то зародить в Генрихе подозрение будет великим грехом. Грехом по отношению к Элизабет и роковым ударом по счастью Генриха, если король вообще может быть счастлив в браке.
ГЛАВА 14
Король и королева вели себя за обеденным столом спокойно и безмятежно, и никто не мог подумать, что они только что поссорились. Их беседа друг с другом и с придворными была исключительно корректной. Возможно, после обеда они не были так спокойны. Генрих провел беспокойный вечер в своих апартаментах, он был абсолютно неспособным ни работать, ни играть и не позволил ничего подобного делать своим компаньонам. Элизабет позвякивала клавишами своего спинета, делая при этом так много ошибок, что ее фрейлины едва удерживались от смеха. Однако все, за исключением тех, кто знал, что произошло, с готовностью прощали молодую пару.
– Ради Бога, Гарри, сиди спокойно, – проворчал Джаспер, когда Генрих в десятый раз поднялся из-за стола и в очередной раз наступил ему на ногу.
Джасперу не нравились слухи, что ходили при дворе, а в поведении Генриха он увидел ясное их подтверждение, поэтому он почувствовал себя еще более раздраженным.
– Так какого черта он не пойдет и не погуляет около ее спальни?! Может она поймет намек и отправится в постель!
Те, кто присутствовал при сцене с фрейлиной, держались осторожно, с некоторой боязнью, но Генрих решил не принимать в этом участия. Он спокойно смотрел в окно, размышляя о том, что бы он сделал, даже если бы знал, что Элизабет уже легла. Какое действие было бы тактически правильным? Должен ли он показать свое неудовольствие, не придя к ней в эту ночь? Особое чувство подсказывало Генриху, что такой метод проявления гнева рассердил бы больше его самого, нежели его жену.
В любом случае ссора была уже позади, и он ее выиграл. Это было неправильно с его стороны продолжать сердиться, будучи победителем. А как насчет Элизабет? Он был доволен ее поведением за столом, но он знал, что это не имело никакого значения. Дочь короля была строго приучена не устраивать никаких сцен на публике. А что если ссора для нее не закончена, и она отвергнет его? Невольно он прижался к оконной раме, украдкой дернул свои рейтузы, которые казались ему слишком тесными, и покраснел, осознав, что делает. Это было ее долгом, никакого отказа быть не должно. Звучит красиво, но что если она откажется выполнять свой долг? Генрих вообразил себя отступающим, как собака, прижавшая хвост между ног. Он вспыхнул от гнева и рассмеялся. Сейчас его хвост, наверняка, не был прижат между ног.
Однако это не являлось причиной для смеха, поскольку вопрос его сексуального удовлетворения не был существенным. Возможно, ему не следовало бы так накалять обстановку. Если Элизабет дать несколько дней, чтобы преодолеть свой характер и осознать, что значит быть в плохих отношениях с супругом, она могла бы быть в будущем более послушной. Ее должно было бы взволновать его следующее действие, если она видела как он удалился, и была уверена, что он все еще сердится. О Боже, это то, с чего он начал! Хорошо, тогда если это необходимо, он возьмет ее силой.
Он покажет, что от него нет никакой защиты ни как от мужчины, ни как от короля. Генрих нервно сглотнул и признался себе, что у него не было другого мнения о том, как поступить, кроме как пригрозить ей насилием. Ему эта мысль показалась отвратительной, так как однажды угроза была уже сделана, и ее необходимо было исполнить, если Элизабет не поддастся. Для него было неприятно применять силу против мужчин, применять же ее против женщины…
Генрих издал громкий вопль отвращения, когда понял, что возвратился к первоначальной мысли. Этот вопль несколько смутил его приближенных. По крайней мере, половина из них, не зная причины раздражения Генриха, мысленно все же проклинали женщину, которой удалось нарушить его самообладание. Ведь даже война не могла оказать на него такого воздействия. Джаспер перекрестился, взглянул на часы, которые Генрих так упорно избегал, и поднялся на ноги. Вся нация завидовала его положению, ему нужно было только попросить, чтобы получить что-нибудь, но они не понимали, что на него свалились такие проблемы, за решение которых никто не осмелился бы взяться.
– Гарри, – сказал он печально и достаточно тихо, чтобы только Генрих мог его услышать, – уже восемь часов. Ради нас, если не ради себя, ступай, готовься ко сну. Я извещу Ее Величество, чтобы она была готова принять тебя в девять. Боже мой, в страсти нет ничего стыдного. Это должно льстить Ее Величеству.
Короткий и неприятный смех – все, что получил в ответ Джаспер. Он был достаточно обеспокоен безрассудной, как он считал, страстью своего племянника, но продолжал стоять в ожидании ответа.
– Возможно, она не будет так польщена, как ты думаешь, – наконец ответил Генрих раздраженно. – Я с ней немного поссорился, и она решила, что лучше быть королевой, чем супругой короля.
– Черт побери, – пробормотал Джаспер, – почему я слышал совершенно противоположную историю – что ты влюблен? Кто об этом знает?
– Только немногие, которые будут придерживать свои языки, если она не была достаточно глупа, чтобы пустить сплетни. Я первый пустил слух или даже Девон пустил его по моему приказу.
– Тогда она должна принять тебя сегодня, даже если тебе придется заткнуть ей рот и связать ее. Ступай. Я пойду к ней сам.
Джаспер не мог понять, когда получил в ответ кивок Генриха и вышел по своему заданию, то ли он был доволен, то ли разочарован. Но он был определенно успокоен, узнав, что слухи о том, что Генрих поддался власти Элизабет, ложны. Но вряд ли было бы лучше, если бы между ними была настоящая вражда. Это сделало бы несчастным, прежде всего, Генриха, поскольку у него была очень нежная душа. Однако это не могло долго скрываться, если бы Элизабет хотела, чтобы все узнали, и повернула бы Йорков против короля. Джаспер готов был уговаривать и угрожать, но Элизабет настолько мило и спокойно приняла его, что он просто передал ей записку и ждал ее реакции.
– Очень хорошо, Бэдфорд, – сказала она спокойно.
Либо Генрих все преувеличивал, что было на него совсем не похоже, если он, Боже упаси, не понимал того, что влюблен в нее, либо просто она была истинной представительницей семьи Вудвилл. Джаспер низко поклонился, пробормотал несколько общепринятых банальных фраз и вернулся к своему племяннику. Он отстранил всех дворян Генриха, так как только он имел право это делать, и начал собственноручно раздевать короля.
– Ну и что же?
– Ты уверен, что поссорился с Ее Величеством? – спросил Джаспер, опускаясь на колени, чтобы разуть Генриха.
Генрих засунул палец в ухо и потряс им, словно пытаясь его прочистить.
– Я правильно тебя услышал? Ты думаешь, я больше не могу считать, что я вовлечен в ссору?
– Хорошо, тогда получается, что Ее Величество не поняла, что это была ссора.
– Дядя, я не склонен к шуткам, даже твоим.
– Гарри, я не шучу, – Джаспер развязал завязки камзола и расстегнул рубашку. – Когда я отдал ей записку, она сказала: «Очень хорошо», и на лице ее не было ни малейшего намека на то, что она сердится. Или же она не помнит, что…
– Я говорю тебе, что она только и делала, что пронзительно кричала на меня, и не только в течение получаса до обеда.
– Тогда будь осторожен. Я тебе уже прежде говорил, что Вудвиллам нельзя доверять. Я не люблю Йорк, но фамилия Вудвилл напоминает мне что-то крадущееся к его брюху.
Генрих плотнее запахнул халат, деля вид, что ему холодно. Его мать и его тело настоятельно советовали ему одно, а его дядя и его ум – совершенно другое. Беда была не в том, что он не доверял Элизабет. Он не доверял почти всем, кроме некоторых преданных и проверенных друзей, и не страдал от этого. Беда была в том, что он не хотел доверять Элизабет. Если бы он женился на маленькой Анне Бретанской, то ему не пришлось бы следить за каждым своим словом и разбираться в двусмысленности ее речей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50