Его голос был слегка хриплым, когда он продолжал:
— Твои земли ничего не значат для графа Херефорда, Элизабет, а ты сама нужна, нет, просто необходима для Роджера.
Элизабет отвернулась.
— Тебя здесь встретили не совсем гостеприимно, милорд. Прошу извинения. Я не могу назвать причину своей холодности, но отец мой подтвердит, что так тут встречают не тебя одного. Позволь мне выйти и войти снова. Тогда мое поведение исправится. У меня плохой характер и злой язык. Подумай хорошенько: стоит ли вводить в дом сварливую бабу?
Лицо Херефорда выразило удовлетворение, но он поспешил скрыть его.
— Нет, миледи, не надо на себя наговаривать. Твой характер горяч, а язык остер, и с тем, и с другим я знаком давно, но в тебе нет зловредности. Ты всегда умела быстро забыть нечаянную обиду и не помнишь зла. Если бы я хотел жениться на плаксивой размазне, я мог бы выбирать из сотни именитых и благовоспитанных барышень.
— Ага, ты ничего не можешь сказать о моем происхождении, так решил упрекнуть плохим воспитанием? — Но глаза Элизабет уже смеялись, а к легкому румянцу щек добавился восхитительный розовый оттенок.
Херефорд торопливо потупил глаза. Леди явила благосклонность, и он боялся ее спугнуть.
— Ну хорошо-о, — протянул он, отступая немного назад и освобождая ей путь. Если она опять накинется, ему нужно место для маневра. — Однако не всякий, встречая гостя, пусть скромного просителя, будет пенять ему на причиненные неудобства. С таким я еще не встречался, явление, надо сказать, любопытное.
На этот раз он попал метко. Элизабет покраснела, но тут же рассмеялась.
— Ты чудовище, милорд. Как тебе не совестно попирать уже поверженную женщину! Разве рыцари так поступают?
— Нет, миледи, но ведь я не рыцарь.
— Что за глупости, Роджер? — Элизабет даже забыла формальность выговора. — Как это ты не рыцарь?
— А так! — рассмеялся он. — На церемонии посвящения в рыцари полагается присягать на верность суверену, в моем случае — королю. Я не желаю присягать на верность Стефану, поэтому я не посвящен в благородное воинство. Эрго — я не рыцарь. — Лицо Херефорда посерьезнело. — Я никогда не нарушал своей клятвы, Элизабет, и уверен, никакая сила не заставит меня это сделать.
— Охотно верю. Это всегда меня восхищало в тебе.
Море горечи выплеснулось на ее лицо при этих словах — так ее гордость страдала из-за политической вертлявости отца. Любовь к нему побеждала стыд, и она оставалась с ним во всех его перипетиях, но стыд за отца мучил ее жестоко. Тут внезапно сила Элизабет, ее амбиции и гордость, которые Херефорду были известны давно как явление незаурядное, всплыли в его памяти чем-то величественным и куда более значительным, чем ее изумительная красота.
— Присядем, Элизабет, мне надо кое-что тебе рассказать.
Он колебался, зная ее преданность отцу, хотел избежать слов осуждения Честера и убедить ее не связывать с ним то, что намеревался высказать.
— Я не писал об этом отцу, потому что, знаешь…
— Потому что отец порой делает глупости и бывает болтлив. Говори, Роджер, не таясь.
— Ну хорошо. В Ситоне меня встретил Гонт, который, как бы это выразиться… А-а, скажу все прямо, не любитель я ходить вокруг да около.
— Чтоб поговорить откровенно, давай лучше поднимемся ко мне наверх. Пойдем. Ты не голоден? Обед скоро подадут.
— Мы поели в пути довольно скудно. Хотелось добраться сюда поскорее, и полночи мы провели в седле. Если есть что под рукой перекусить, было бы неплохо.
— Ступай наверх, Роджер, ты дорогу знаешь, а я велю принести холодного мяса.
У камина друг против друга стояли два стула с высокими спинками, где были вырезаны стилизованные львы и цветы лилии, гладкие и блестящие от частых протираний. На стульях — подушки тонкого синего шелка. Искусные руки Элизабет украсили их вышивкой в стиле резьбы. Комната выглядела светлее, чем зал внизу: окна замка на третьем этаже шире; за тяжелым занавесом, отделяющим покои Элизабет от спальных и рабочих мест служанок, слышались их приглушенные голоса и звуки деятельности. Херефорд нетерпеливо шагал по комнате, а в его голове разгоревшаяся страсть к Элизабет боролась с сомнениями, стоит ли посвящать Честера в свои планы. Когда Элизабет хлопнула дверью, он вздрогнул, круто обернулся, рука потянулась к рукояти меча.
— Этим жестом ты напоминаешь мне лорда Сторма, хотя, на мой взгляд, не найти более разных людей по внешности и характеру.
— Извини, — сконфуженно улыбнулся Херефорд. — Последние два года я не выпускал из рук оружия ни на секунду и не припомню дня, проведенного среди друзей.
— Во Франции ты был не у друзей?
— У друзей? Да кому может быть другом императрица Матильда? Генрих относился неплохо, но и он смотрел косо, находясь среди клевретов матери. Эта женщина — хищница. Даже Жеффри Благородный, которого ни одна женщина не способна вывести из себя, не смог с ней ужиться. А меня она ненавидела особенно, потому что я наставлял ее сына быть осторожным.
Элизабет подошла к нему ближе, доверительно взяла за руку. Ее так заинтересовал рассказ, что цель его приезда выпала из головы.
— Давай сядем. Не могу тебя представить наставником… ну, если только умалишенных, а Генрих, я слышала, не таков.
— Конечно, нет. Умом он далеко опередил свой возраст. Несмотря на молодость, он может приструнить всех наших негодяев, я убежден. По молодости ему бывает трудно дожидаться своего часа. Ему бы стать королем и расправить крылья!
— Далеко ему до королевства, скоро он его не получит, если получит вообще. После смерти Глостера восстание выдохлось. Ты не мог этого не слышать.
— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Ты необыкновенная женщина, Элизабет, и я чувствую, что тебя можно смело посвятить в свои планы. В случае успеха я займу место рядом с королем во главе государственного совета. Если поражение — я уничтожен. — Глаза Роджера вспыхнули и раскалились добела. — Когда делал тебе предложение, я не знал, что грядет такое.
Элизабет продолжала стоять. Рука ее лежала на его руке, пальцы непроизвольно сжались, но, даже разжав их с усилием, она осталась стоять вплотную к Роджеру. «Что же грядет? Разве дочь Честера не достойна почестей, которые могут ожидать Роджера из Херефорда?» — думала она. Он повернулся на ее взгляд, и она почувствовала, как напряглись мышцы его руки.
— Я хочу тебя, Элизабет, как не хотел ни одной женщины в жизни, я хочу тебя умом и телом, — заговорил он сдавленным голосом, самообладание, казалось, покинуло его. Херефорд перевел дыхание, стиснул зубы, стараясь хотя бы внешне унять волнение. — Но тебя не связывает обещание, данное отцом. Погоди, дай сказать. Мне бывает непросто подобрать нужные слова, а сейчас… Нет смысла обсуждать это с твоим отцом. Он не только простодушен, но и честолюбив сверх меры, он ищет славы. Ему нипочем угроза бедствий, ему важно, чтобы ты не изменила своему слову. Поверь, Элизабет, я вовсе не помышлял об этом, едучи сюда, но увидев тебя, такую красивую, такую… не просто женщину… Ну как можно предлагать тебе стать женой человека вне закона, прятаться по разным замкам, стать леди безземельного лорда, состоящего на службе у заморского повелителя? Мое сердце не выдержит, Элизабет. Ты рождена для другой жизни, ты — королева у себя в замке. Я хорошо знаю, как почитает тебя отец. Тебя нельзя просто так, как бессловесную девчонку, вытолкнуть замуж в земляную хижину. Ты вправе все рассудить сама и сама принять решение.
Она глядела на него, пытаясь сообразить, не захотел ли Херефорд избавиться от нее, раз дочь Честера может стать помехой в задуманных политических делах, или он говорит правду?
— Я… было бы бесчестно обманывать тебя, Элизабет, и я открыл тебе самую темную сторону дела. Можешь мне поверить: все, что в человеческих силах, я сделаю, чтобы миновать это. Дешево себя не продам. Хочу просить тебя об одном: взвешивая все это, брось на чашу весов, что я… — он закрыл глаза и сглотнул. Это никак не вязалось с ним: просить от женщины чего-то, кроме ласки! — Я не просто хочу тебя, без тебя мне не жить.
В камине треснуло полено, брызнули яркие искры, Элизабет отняла ставшую безжизненной руку. Ничем не мог Роджер покорить ее больше, чем этими словами. Они подстегнули Элизабет, как жесткий удар шпор по бокам лошади, а прямое признание ее способности мыслить и решать показало, что Херефорд не имел в виду использовать ее как курицу-наседку, и последние сомнения ее улетучились.
— Опала меня не страшит. Все это уже пережито. Бесчестье, как твоей жене, я уверена, мне не грозит. Но ты мне не сказал главного. Что я могу тебе ответить, не зная, что ты задумал?
Херефорд поднял на нее глаза, и сердце Элизабет едва не выскочило из груди. Ответ она прочитала на его лице. Ему требовались не ее советы. Ему была необходима ее слепая вера, вера не в дело, которому он себя посвятил, а вера в него лично. Есть ли у нее такая вера, она ответить не успела. Борьба между сомнением и влечением совсем лишила ее способности соображать.
Роджер откашлялся и отвел взгляд, прямая спина обмякла. «Не обманчива ли мягкость на лице Элизабет? Или она вся в честолюбивую породу Честеров и ей подавай великую идею, ради которой стоит рискнуть? Стой, да, может, ей нет дела до меня самого и моих чувств, а только эта цель ее занимает?» Роджер смахнул со лба свои кудри.
— Гонт…
— Погоди, Роджер, — заговорила она торопливо, ее голос, обычно окрашенный эмоциями, сейчас звучал сухо. Она даже не знала, что собирается сказать, и вырвавшиеся слова удивили ее самое не меньше, чем Херефорда. — Мне казалось, я ответила тебе, но, может быть, ты не понял. Опасения будущего не заставят меня изменить свое решение. Если тебе нужна я, ты можешь забыть о той, которая зовется Элизабет Честер, потому что ты давно мне предопределен… я вся твоя…
Она еще готовилась сказать, что хотела бы разобраться и понять, не окажется ли дочь Честера ему скорее помехой, чем подспорьем, и что для них сейчас лучше: готовиться ли к свадьбе, отложить ее или вообще отменить помолвку? Но больше ни слова она сказать не успела. Роджер вскочил и стиснул ее в своих объятиях. В горячей благодарности за доверие к нему он ответил самым быстрым и верным способом, каким надо благодарить женщину, — физической лаской. И только потом, часы спустя, он сообразил, что веры своей она ему Не отдала, а лишь выразила гордое намерение сдержать данное ранее слово.
Элизабет не была слабенькой, но в его могучих руках оказалась бессильным ребенком, и возбужденный Херефорд даже не почувствовал, что она пытается высвободиться. Но сопротивлялась она недолго, тело сразу перестало ей подчиняться. Когда Роджер оставил ее губы, она оцепенела, и он увлек ее к себе на колени, целуя шею, уши, уголки рта. Руки ласкали груди, бедра, и она уже не могла шелохнуться. Все, на что оказалась способной ее гордость, это заставить тело оставаться пассивным. От страстного желания отвечать на его поцелуи, ласкать его, как ласкал ее он, Элизабет всхлипывала, но что-то в подсознании кричало: если уступишь — пропала!
Женщина в те времена считалась имуществом. Как лошадь или собака, она принадлежала мужчине, своему хозяину. Ее жизненное назначение было двояким: обслуживать своего господина, готовя ему пищу, одежду, ложе, и рожать детей — мальчиков, которым передавалось наследство, и девочек — для продажи в качестве невест и заключения кровных союзов между семействами. В родном доме Элизабет занимала несравненно более высокое положение и, будучи отличной хозяйкой, была доверенным лицом отца и его главной советчицей. За исключением королевы Мод с ее дураком-мужем Элизабет не знала ни одной женщины, замужество которой не привело бы к потере независимости, и потому уступить физическому влечению для нее означало потерять право свободно мыслить и действовать. Зажатая между диким желанием и страхом потерять свою независимость, столь важную для нее и завоеванную такой дорогой ценой, Элизабет теряла рассудок.
— Прошу тебя, Роджер, прошу тебя! — плакала Элизабет, сама не понимая, чего она больше жаждет — прекратить сладкую муку ласки или отдаться его объятиям тут же, немедленно, до конца.
Ее мольба остановила Роджера, он отстранил лицо, пытаясь понять, чего она просит. Закрытые веки Элизабет трепетали, а по лицу разлилась такая бледность, с которой не совладал даже яркий огонь камина. Испуг умерил страсть Херефорда.
— Элизабет! — Теперь он с осторожностью поддерживал ее голову на локте, повернув лицом вверх. — Элизабет, пропади весь мир, если я причинил тебе каплю страдания! Что с тобой?
— Пусти меня, пожалуйста, пусти.
— Я не держу тебя, но ты вся дрожишь! Тебе плохо? Позвать служанок?
— Не надо! — крикнула она, кусая губы и сдерживая слезы. Она скорее умрет, чем предстанет в таком виде.
— Успокойся. Скажи мне только, я все для тебя сделаю…
Элизабет молчала, изо всех сил сдерживая рыдание. Из сердца ее рвалось: «Поцелуй еще». Губы прошептали:
— Уйди, оставь меня.
Но встать она не порывалась, и Роджер ничего не понимал. Будь она чужой женой, это означало бы открытое приглашение действовать дальше: она же обещана ему, ей незачем притворяться, чтобы сохранить достоинство, и ее отчаянная бледность не была притворной. Но даже самое богатое воображение не могло подсказать Роджеру истинную причину ее смятения. По нему, женщина не была существом самостоятельным, она не знала свободы, и ей не дано было ее знать — примерно так, подобно всем мужчинам, рассуждал Роджер. Вместе с тем для него Элизабет была не «просто женщина», а потому он соглашался признать за ней свободу выбора. Гордость и независимость больше всего привлекали в ней Херефорда, а красавицы, хоть не всегда равные Элизабет, были для него не в диковинку.
— Если хочешь, я уйду, только скажи, как далеко и надолго. Может быть, ты чем-то расстроена сейчас и тебе надо какое-то время, чтобы прийти в себя, или ты уже раздумала выходить за меня замуж?
— Я обещала, — сказала она тихо и печально.
— Но чем я тебя обидел? — В голоее Херефорда послышалось раздражение, гордость его была задета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53