Отправив курьеров, как гигант, в которого писание писем вдохнуло новые силы, он приступил к планированию согласованных с братом действий. Взрыв гнева вызвал прилив такой энергии, для которой все проблемы были нипочем. Если все сложится удачно, они смогут за неделю-другую овладеть еще одним небольшим замком и начать осаду третьего. Это дело он оставит полностью на ловкого Вальтера, а сам с небольшим отрядом как можно скрытнее отправится на встречу с Арунделом и Генрихом. В случае успеха самостоятельной операции Вальтер сможет перейти к рейдам на юге. Заниматься этим Вальтеру нравилось и скоро не надоест. Такие же действия там будут предпринимать Солсбери и Джон Фитц Джильберт, в то время как он сам вместе с Генрихом оправится на север в Шотландию, прихватив по пути Честера. Дальше ему останется только выбрать объекты для своих ударов.
* * *
Херефорду, конечно, вовсе не нужно было убеждать Элизабет, что он и не думает затевать развод. Она, безусловно, упряма, но не настолько глупа, чтобы обеспокоиться этой суматохой леди Херефорд. Она прекрасно понимала свое политическое и финансовое значение для своего господина, что в конечном счете перевешивало все остальное. Она также ни под каким видом не стала бы писать отцу о своей вине и несчастье. Когда Элизабет получила первое письмо от мужа, леди Херефорд еще пребывала в гневе и приготовилась принять меры, чтобы сделать жизнь Элизабет в Херефорде невыносимой. Она тоже пришла к заключению, что сын не может допустить развода с Элизабет, но считала справедливым, если он водворит жену в ее собственное имение. Но и этот расчет не оправдался, когда вскорости после такой ссоры Элизабет стала получать от мужа письмо за письмом, и тогда леди Херефорд решила, что единственный путь избавиться от нежеланной невестки — это самой ее выжить, а потом сказать, что та убралась по собственной воле.
До того как от Херефорда прискакал следующий курьер, прошел целый день, ставший для обеих дам по разным причинам одинаково трудным. Леди Херефорд уже начала свою операцию по выживанию невестки и оттого чувствовала себя прескверно, хотя Элизабет, поглощенная своими заботами, этих приготовлений даже не заметила. Леди Херефорд, конечно, побаивалась немного, что Роджер узнает о ее проделке, но больше всего ее огорчала собственная жалость. Элизабет выглядела дурно; ее бледность придала коже зеленоватый оттенок, глаза провалились, а под ними — черные круги. Большую часть дня Элизабет сидела, устремив взгляд в пустоту. И не вмешайся Херефорд со своими письмами, его мать уже была близка к тому, чтобы пытаться утешить девочку. Она твердила себе, что Элизабет недостойна ее сына, но, оставаясь женщиной благочестивой и доброй, все больше склонялась к мысли, что такое отношение к Элизабет диктует ей ревность.
Для Элизабет просьба Роджера обратиться к отцу в качестве его посредника была теперь очень некстати. В другое время она охотно бы взялась за это поручение, видя в нем признание своей полезности и будучи уверенной, что она в состоянии его выполнить. Но сейчас, когда самое плохое миновало, она пребывала в недвижном состоянии исцеления, затягивания душевных ран. Его просьба вновь бросала ее в бездну отчаяния, где не было веры в себя. Она чувствовала, что с отцом ей не справиться, что он будет задавать ей вопросы, на которые без подсказки Роджера самостоятельно ей не ответить. Иметь дело с Честером непросто, и кто это знал лучше его дочери! Поэтому, сделай она неверный шаг, или случись у него самого что не так, он запросто может отвернуться от Херефорда. Элизабет знала также, что из одного упрямства и назло кому угодно он может действовать себе же во вред, и боялась в своем нынешнем состоянии сделать и сказать такое, что толкнет его на пагубный для себя и для мужа путь.
Перед тем как улечься в постель, Элизабет машинально расплетала косы, задумчиво уставившись в зеркало перед собой. Вглядевшись в свое отражение, она уронила голову на руки и зарыдала. Если с этими провалившимися глазами и печально опущенными губами она явится перед отцом, он сразу решит, разуверяй его или не разуверяй, что Херефорд с ней обращается жестоко, и она одним своим внешним видом опять нанесет удар по замыслам мужа. Она не может ехать в Честер, не может! А кроме того, и не хочет. Может быть, Роджер вернется… Даже если ему не захочется видеть ее. Может статься, что он будет продолжать думать о чудовищности ее проступка, а она, уехав, не сможет еще раз сказать, как раскаивается, не сможет, надо это добавить, разжечь у него страсть. Она перечитала последние строки его письма, где он холодно просил не беспокоиться о нем, и, чувствуя себя несчастной, забралась в постель. Как ей теперь не хватало его тепла, его ласки, которую она так часто отвергала! Элизабет еще не осознавала, но уже началось ее душевное воскрешение: теперь она нуждалась в Роджере, чтобы он ее утешил, она больше не носилась со своим горем, как наседка с яйцом. Его ласка больше не будет утяжелять ее вины. Чувство этой вины ее никогда не покинет, этот шрам на совести Элизабет будет носить до гробовой доски и со временем начнет ценить его как драгоценность, когда, годы спустя, поймет, что это горе превратило ее в настоящую женщину.
Следующий ужасный день начался смертью еще двоих раненых и вылился в настоящий кошмар с прибытием второго курьера от Херефорда. Леди Херефорд читала послание сына, не веря собственным глазам. Никогда еще Роджер не писал ей таким стилем. Он был вне себя. Эта ведьма его просто околдовала. Но, взглянув на невестку, тоже читавшую письмо от Роджера, она увидела, что Элизабет позеленела еще больше. Действовали на Роджера колдовские чары или не действовали, но письмо жене было явно не любовным.
— Мадам, я должна покинуть Херефордский замок, — с трудом выговорила Элизабет.
Значит, Роджер все-таки выгоняет ее из замка! Вместо радости сердце леди Херефорд упало. Ну зачем она написала Роджеру тогда и выдала признание Элизабет!
— Не надо, Элизабет, этого делать. Роджер сейчас сердит, но это не будет длиться вечность. Если ты уедешь, тебе все равно придется вернуться, потому что своим следующим письмом он сам попросит об этом. Посмотри, — она протянула Элизабет свое письмо, — он и на меня ужасно разгневался.
Сначала Элизабет хотела отказаться от предложения, хорошо зная, что, если бы Роджер захотел познакомить их с тем, о чем он сообщал каждой из них, то написал бы общее письмо, сэкономив пергамент и силы. Но колебалась она недолго; ее тронуло выражение женской солидарности леди Херефорд, что было еще одним признаком исправления ее настроения, ну и, конечно, было любопытно. Когда она брала письмо леди Херефорд и протягивала ей свое, в ее глазах мелькнула искорка смеха — первая с того злосчастного дня принятия решения отправиться в Колби. «Если бы нас видел сейчас Роджер, его бы хватил удар», — подумала она.
— Элизабет, тут Роджер ничего не говорит, чтобы ты уезжала! Он сердит, это так, и ты не должна выводить его из себя самовольными действиями, даже если тебя и обидели его слова… И должна сказать, что тебе не на что обижаться. На твоем месте, говорю это дружески, я бы сейчас без его указания никуда не уезжала. Сама знаешь, что получается, когда поступаешь ему назло. — Леди Херефорд не могла удержаться, чтобы не сказать это, и Элизабет потупилась, но преднамеренное напоминание ее греха против ожидания не причинило ей большой боли. — Если ты решила уезжать лишь потому, что он просит тебя быть доброй снохой, можешь не беспокоиться. Мне это вовсе не нужно, а ему больше ничего говорить не стану, раз он не желает слушать моих советов.
Это было очень мило с ее стороны, и Элизабет сама поделилась с ней некоторыми обстоятельствами.
— Я еду по его распоряжению. Об этом он просил меня во вчерашнем письме. Мне надо отправиться в Честер. Вернусь, как только смогу.
Элизабет по-прежнему не хотелось уезжать, она все еще сомневалась, сумеет ли уломать отца, но теперь она решила попытаться. На ее решение повлиял жесткий выговор от Херефорда, вызвавший в ней легкое раздражение, на которое, ей казалось, она была уже не способна. Еще более важным оказалось краткое и решительное заявление Роджера в письме матери, что жена ему нужна и без нее он не может. Здесь Элизабет невольно улыбнулась: эти слова предназначались не ей. Ах, как бы она могла подколоть его за позу мужа-деспота, который и не подозревает, что две женщины, даже не любя друг друга, могут объединиться против мужчины, намеренного их вышколить!
* * *
Необычайно холодный и дождливый март сменился теплым и солнечным апрелем. На мирных полях честерских угодий появилась нежная зелень молодых всходов. Дымка такой же нежной зелени окутывала ветви дуба, бука, лиственниц и осин, обещая щедрую тень и летнее великолепие. По пути к родному дому на сердце Элизабет стало удивительно легко, и она стала мурлыкать какую-то песенку, где говорилось о приходе весны. В самой глубине души оставалось что-то отчаянно черное, что могло всплыть наружу, оглушить и сломить ее, но это было очень далеко. А впереди ее ожидало немало приятного и радостного, хотя встреча с отцом поначалу была какой угодно, но только не радостной, потому что битье, о котором Элизабет все время говорила, она получила от Честера. О ее прегрешении он узнал от Линкольна, который с большим удовольствием поиздевался над своим сводным братом за негодное воспитание дочери. Вдвойне разъяренный ее поступком и срамом, который этот поступок на него навлек, он встретил Элизабет оплеухой, уложившей ее на землю. Она поднялась, и он с воплями набросился на нее снова. Честер решил, что она приехала к нему просить защиты от гнева мужа. Загораживаясь от его ударов, она сначала пыталась ему что-то объяснять, но Честер был невменяем, продолжал ее колотить и проклинать. Она была уже вся в синяках и сама разозлилась не на шутку. То, что ее не понимают и даже не хотят выслушать, привело Элизабет в ярость и полностью освободило от депрессии. В конце концов она применила свой старый способ защиты: сама обложила его крепкими солдатскими выражениями и схватилась за свой маленький кинжал. Честер знал на опыте, что этот кинжальчик может больно ранить, и отступил. Отец и дочь стояли друг против друга пунцовые от бешенства и тяжело дышали.
— Вон отсюда, — крикнул Честер, — вон! Чтобы ноги здесь твоей не было! Херефорд тебя убьет и правильно сделает. Иди прячься в другом месте!
Внезапно его гнев сменился выражением глубокого уныния.
— Элизабет, почему?! Как ты могла! Зачем?
— Не буду тебе отвечать, хоть убей меня на месте! Можешь обо мне не беспокоиться. Я уйду. Дай мне горы золота, я не пробуду здесь и часа дольше, чем мне надо. «Прячься!» Я лучше тебя защищусь и от Херефорда, и от кого хочешь. Я скорее сдохну, чем попрошу твоей помощи! — Она перевела дух и сказала спокойнее: — Я приехала по поручению мужа и только ради него одного имею с тобой дело.
— Да что он, с ума сошел, доверять тебе после этого! Не может быть! Он еще в своем уме.
Элизабет сразу пришло на ум решение ее задачи, и гнев ее мгновенно утих. В своем падении она растоптала гордость, и это оказалось на руку! Иначе она не смогла бы заставить себя произнести слова, которые приготовилась сказать:
— У него не было другого выхода. Он не мог послать гонца мимо Шрюсбери. Он и мне, дуре проклятой, не мог многое доверить, поэтому он ничего не передает, кроме просьбы собрать вассалов, набрать наемников и быть готовым на вторую неделю мая.
В довершение она показала ему первое письмо Херефорда, и Честер, поверив ее объяснению, больше ничего не спрашивал. После этого препятствия все было уже легко. Честер охотно согласился сделать, что его просили, таким образом Элизабет удалось то, в чем надежды на успех, казалось, не было. Их шумная ссора других последствий не имела. Элизабет несколько недель провела с отцом, восстановила за это время с ним мир и увидела, как начало собираться войско. Она была счастлива. Лишь одно темное облако омрачало светлый горизонт: от Роджера снова не было никаких вестей. Страхам она не поддавалась и, пока могла, радовалась весне и своему успеху.
* * *
На истерзанном войной юге, по которому ехал Роджер Херефорд, весна являла совсем другое лицо. Поля оставались невозделанными, часто попадалась выжженная стерня — след прошлогодних набегов; немногие уцелевшие на этих землях крестьяне прятались по оврагам или, обессилев от голода, с протянутой рукой просили милостыню. Херефорд бросал им медные монеты или приказывал оставить мешок с зерном, но чаще просто не обращал на них внимания: картина бедствия была всеобщей, и чувства притуплялись, а кроме того, его одолевали свои заботы. Солсбери и Джон Фитц Джильберт справились со своей задачей и приступили к новой; они с Вальтером взяли Бамптон, а замок Харвелл сдался им без сопротивления. Сейчас Вальтер занялся осадой Шривенхема. Если он возьмет его, Фарингдон будет фактически окружен. При воспоминании о Фа-рингдоне у него под ложечкой шевельнулся червячок: под Фарингдоном он едва не потерял все — речь шла не о жизни, а о его чести и власти. Он отогнал неприятные мысли: очередь Фарингдона не пришла. Может быть, когда они с Генрихом вернутся из Шотландии, но не сейчас.
Генриха он ждал с нетерпением. Во-первых, с приездом герцога Анжуйского сразу облегчается его бремя ответственности; во-вторых, вступают в действие огромное влияние молодого политика и его неукротимый, если выражаться осторожно, оптимизм. С прибытием юного претендента на трон шаткие союзники Херефорда обретут стойкость, к ним присоединятся многие другие, кто ранее не верил, что Генрих сдержит свое обещание и приедет. Независимые дворяне скорее будут сдавать свои замки, потому что Генрих может надежно подтвердить их права на землевладения, тогда как Херефорд мог только обещать это.
Лишь два момента омрачали Херефорду приятное ожидание. Один — это глубоко спрятанное, но стойкое чувство тщетности, с которым он все время безуспешно боролся и которое периодически накатывало на него, главным образом по ночам или в пору вынужденного безделья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53