— Потом, Роджер, мне надо…
— Потом у нас не будет возможности, скоро будем выступать, а тебе надо решить, куда идти. Я потерял… — Херефорд запнулся, прочистил горло. — Я потерял свою правую руку. Алан Ившем погиб.
Тут Элизабет всхлипнула, но Херефорд проигнорировал ее.
— Алан?! Не может быть! Он был хорошим рыцарем и добрым тебе другом. Не найти лучшего человека, с кем можно стать спина к спине.
— Не надо, Вальтер, не могу об этом говорить. Еще слово, начну реветь, ничего хорошего из этого не выйдет. Заговорил об этом, чтобы ты хорошо понял, о чем тебя хочу спросить. Ты мне нужен. Ты пойдешь со мной, будешь сражаться под моим знаменем?
Лицо Вальтера стало суровым. Херефорд сел, ноги его совсем не держали. Ему так хотелось задержать брата, оставить его при себе, что он опять сделал грубую ошибку, начав его уговаривать.
— Я не смогу обещать тебе никакого скорого выигрыша, ничего похожего на то, если ты продолжишь действовать по нашему старому плану. Если потерпим неудачу, могу пообещать только веревку на шею. Но если мы победим, Вальтер, ты можешь просить все, что ни пожелаешь… землю, титул графа, любую богатую невесту в жены…
Вальтер сощурился, плотно сжал губы. Роджер, глядя на брата, понял, что опять говорит не то, не то!.. Ему хотелось крикнуть, вернуть сказанное, не дать пробудиться ненависти и отчужденности.
— Мало даешь! — бросил Вальтер.
Все время Роджер хочет купить его, как простого наемника, и это неизменно вызывает у Вальтера жгучую обиду и резкий отпор. Он не понимал, что сам своим злым языком и отталкивающим поведением не дает брату найти к себе подход. Глядя на мужа, Элизабет начала плакать, но никто из мужчин не обратил на нее внимания. Противоборство их силы воли вновь захватило братьев. Вальтер закусил искусанную губу, чувствуя свое новое поражение, и упорно продолжал сопротивляться. Тяжело вздохнув, Херефорд признал, что опять допустил просчет, и понял, что сейчас будет лучше остаться без поддержки брата, чем пытаться подчинить его своей воле. Вальтер может пойти с ним только по доброй воле, и никак иначе.
— Прости меня, Вальтер. У меня нет права толкать тебя, куда ты не хочешь. Я должен был знать это. Мне остается только просить тебя и умолять простить меня. Что ты будешь дальше делать? — Тут Херефорд рассмеялся, пряча свою неловкость. — Нет, не надо, можешь не отвечать. Ты мужчина, а не ребенок, за которым нужен глаз. Ты вправе поступать, как считаешь нужным.
Вальтер молчал, но уйти так просто он уже не мог. Херефорд прилег, его трясло, силы оставляли его.
— Что сделать для тебя? — спросила Элизабет и подошла к нему.
— Ты мне сделала довольно. — Ответ был жесток, но Херефорду было худо, он вот-вот мог лишиться чувств. Элизабет будто хлестнули, но она хорошо сознавала, что получила по заслугам, оправдания себе она. не находила.
— Черт бы тебя побрал, Роджер! — крикнул Вальтер.
Элизабет вздрогнула, подумала, что Вальтер решил заступиться за нее, но тот даже не слышал их разговора.
— Я тебе нужен, значит, я пойду с тобой! Глупец, ты торгуешься со мной. Но я тебе не слуга, я не желаю вникать в твои дела. Однажды, когда ты что-нибудь сделаешь или скажешь не так, я выступлю против тебя. — Он подошел к лежащему брату и посмотрел на него сверху вниз. — Тебе не купить моей преданности, Роджер, потому что у тебя право первородства, и за это я ненавижу тебя.
Херефорд не посмотрел на него. Его лицо заблестело в сумраке шатра, возможно, это выступил пот, но Элизабет подумала, что он плачет. Вальтер не обращал на это внимания. Он наклонился к брату и положил руку на здоровое плечо.
— Но в одном ты справедлив. Ты сказал как-то, что мы с тобой одной плоти и одной крови. Когда просишь меня как брата, я ни в чем не могу тебе отказать.
Он выпрямился и направился к выходу, но тут же обернулся и закончил деловито:
— Давай договоримся так. Я пойду с тобой и буду служить тебе, сколько смогу. Ты пока подбирай себе помощника по душе. Когда найдешь такого, отпустишь меня совсем… или когда это станет мне совсем в тягость. Я тогда скажу тебе и уйду сам.
Глава одиннадцатая
Солнце светило весь день, но для троих всадников большого отряда, ехавшего с полудня до самого позднего вечера, оно было невидимо за тучами мрачного настроения. Возглавлявший отряд Вальтер терзался сомнением, что напрасно так горячо взялся помогать брату. В середине отряда, где было наиболее безопасно, вместе ехали Херефорд и Элизабет; он был без доспехов, левая рука плотно прибинтована к телу, чтобы не тревожить тряской поврежденное плечо. На таком порядке настоял Вальтер, а Роджер пассивно и молча согласился. Он понимал свою бесполезность в авангарде или арьергарде, понимал, что представляет дополнительную обузу для отряда, вынужденного защищать его в случае нападения, но и без этого он все равно бы со всем согласился, потому что ему все стало безразлично. Он отрешенно молчал, погрузившись в невеселые думы, связанные с настроением брата и переживаниями из-за Элизабет. Жена не смела заговорить с ним; страха у нее не было, но при виде молчаливо страдающего мужа ее мучили угрызения совести. И она не спускала с него полных боли глаз. К сожалению, Херефорд на нее ни разу не взглянул, иначе, хорошо зная женщин, он сразу бы все понял, и тяжкий груз на душе стал бы вдвое легче.
Они еще не покинули враждебную землю, но испытывать долготерпение Роджера было опасно. Вальтер и Сторм решили остановиться на ночлег и разбили лагерь. Херефорд и тут не стал возражать, как он ни торопился; с одной стороны, он был сильно измучен, а с другой — на следующий день им предстояло разлучиться. Сторм должен был ехать с Элизабет на запад, в Херефорд, а они с Вальтером — на юг, в Девайзис. Себе Роджер не признавался, но возражать против ночевки в лагере он не стал еще и потому, что ночью, наедине, можно было бы как-то наладить свои отношения с женой. Когда посланные за провизией вернулись и они с Элизабет остались одни у костра, он продолжал сидеть молча, тупо уставившись на огонь. Тут Элизабет решилась заговорить и слабым голосом сказала:
— Роджер, поешь хоть немного.
Херефорд механически протянул к лежащему перед ним цыпленку руку, хотел разломить его и застонал от боли. Элизабет побледнела и потупилась. Это из-за нее мучился муж, и ей вспомнилось обо всем. Херефорд, конечно, так не думал. Для него травма связывалась с успешным поединком, и воспоминание о том, как он сломал ключицу, если и могло оказывать на него влияние, то только в направлении улучшения настроения. В другой обстановке и в другое время он очень бы гордился этим.
— Дай я сделаю.
Элизабет разломила цыпленка на четыре части и протянула мужу, который первый раз за весь день посмотрел на нее без заслоняющего глаза гнева. Ее облик напугал его: за своими заботами он как-то упустил из виду, чего стоила Элизабет эта нескончаемая неделя переживаний из-за бедствия, причиной которого она оказалась. Он медленно взял кусок цыпленка, придумывая, как начать разговор.
— Тебе самой тоже надо поесть. Завтра предстоит долго ехать.
От его мягкого голоса в глазах у нее встали слезы, она их опустила и сказала тихо:
— Я не голодна.
— Я тоже, но это не причина морить себя голодом.
— Тебе плохо? У тебя жар?
Теперь Элизабет занимали вещи серьезные, а собственные переживания уже не смущали. Она протянула к лицу мужа руки, убрала волосы, пощупала лоб и, не удовлетворившись этим, подошла ближе, тронула лоб губами. — Нет, — вздохнула она, одновременно с облегчением и сожалея. С лихорадкой она, возможно, могла бы отвезти его домой, в Херефордский замок.
Муж с удовольствием допустил эту ласку и сладостно закрыл глаза.
— Я очень устал, Элизабет. Устал и печалюсь.
Сказал некстати; это обоим напомнило об их ссоре. Херефорд нахмурился, Элизабет отодвинулась. Он стал Молча есть, с трудом проглатывая и незаметно поглядывая на жену. Может, и следовало бы оставаться на нее сердитым, но Элизабет была так близко, ее печально опущенная головка так прелестна, что никакого гнева он не чувствовал, а лишь одну печаль, в которой хотелось утешать и получать утешение. Он не простил ей того, что она натворила, и, наверное, никогда не простит, но в распре с ней жить не мог и с каждой минутой все больше укреплялся в мнении, что без нее он вообще не мыслит свое существование, как бы на нее ни злился.
— Хотелось бы знать… — начал он, но она сразу перебила его:
— Пожалуйста, Роджер, не надо меня спрашивать. Я виновата, один Бог видит и знает, как я перед тобой виновата. Ты можешь меня избить, можешь посадить под замок. Ни жаловаться, ни оправдываться я не стану, я все это заслужила.
Тут Элизабет начала рыдать так, как еще никогда не рыдала. Она вообще плакала редко, делать это не умела, и сейчас рыдания просто разрывали ее на части. Измученной душе Херефорда видеть это было тоже невыносимо. Женские слезы вообще сильно на него действовали, и он легко уступал даже легким всхлипываниям матери или сестры. Остановить отчаянный плач Элизабет он был готов чем угодно. Он отбросил недоеденного цыпленка и притянул ее к себе.
— Я ничего не собираюсь спрашивать. Не плачь, Элизабет, Сама расскажешь, когда сочтешь нужным, или все оставь при себе. Прошу, не плачь только.
Рыдание прервалось, животный стон вырвался у нес из груди. Элизабет выскользнула из рук мужа и упала перед ним, обхватив его колени.
— Бей меня, Роджер, накажи. Не надо со мной ласково, мне этого не вынести!
Она пала пред ним на колени не в покаянии, она не хотела смягчить сердце мужа, в этой позе ей было легче перенести сдавившую грудь удушающую боль.
— Я виновата, — стонала она, — как я виновата! Что же я наделала, сколько беды тебе принесла! Погибли твои рыцари, рухнули планы… Из-за меня все пошло насмарку! Но я не хотела этого! Пресвятая Дева Мария знает, я не желала тебе зла, Роджер! Если ты не поверишь, я не смогу жить!
Он поднял ее и усадил рядом.
— Я верю тебе. Перестань, Элизабет, успокойся. Даже когда был готов убить тебя, не думал, что ты сделала это со зла. — Он поцеловал ее, прижав к здоровому плечу. — Да и все это закончилось не так страшно, — начал было он, успокаивая, но вспомнился мертвый Алан, и слова застряли у него в горле. Он мог целовать ее и любить, но ни забыть, ни простить не мог. Элизабет почувствовала его настроение и заплакала опять. Херефорд принялся снова ее утешать, и видение стало уходить. Ослабев, она припала к нему, не переставая дрожать, он стал ее молча гладить, а потом задумчиво заговорил:
— По крайней мерс я пришел к пониманию… или скорее к договоренности с братом. Понять его я, наверное, не смогу. Но хорошее что-то в нем есть, и это меня согревает. И с этим де Кальдо у меня вышло неплохо. — Элизабет вздрогнула, и Херефорд ее поцеловал. — Ну-ну, перестань, ты ведь понимаешь толк в турнирах. Я доволен, как у меня получилось, ведь он много тяжелее меня, — Херефорд улыбнулся печально, — и лучше орудует копьем. Но все равно у меня получилось. — Он рассмеялся, ему в голову пришла совершенно посторонняя мысль. — Это послужит мне уроком, надо будет потренироваться. Ведь слух пройдет об этом, и многие, наверное, захотят встретиться с человеком, который выдержал три съезда с де Кальдо и победил!
Элизабет прерывисто вздохнула, уткнулась лицом ему в грудь и обняла за шею. Все плохое постепенно отступало, воспоминания о поединке делались для Херефорда приятными, а победа поднимала его в собственных глазах. Тут Элизабет никогда не сможет говорить с ним на равных. Стоило ей закрыть глаза, она видела его сброшенным на землю, когда конь де Кальдо скакал прямо на него.
— Да что ты! — почти весело говорил Херефорд. — Что дрожишь, как монастырская воспитанница. Не видела раньше поединков?
— Такого, насмерть, когда один — мой муж, не видела. — Она крепче прижалась, Херефорд поморщился.
— Потише, кость сместится, а поставить ее не так просто. — Она отпрянула, он, засмеявшись, привлек ее снова. — Убегать от меня тоже не надо. Только не висни на шее. А вместе теплее, ведь ночью холодно.
Элизабет с готовностью примостилась рядом с ним. Но от его объятий ей не делалось легче: чем нежнее к ней был Роджер, тем страшнее ей казался ее проступок. Чувство вины буквально раздавило ее, ей хотелось как-то облегчить эту тяжесть.
— Роджер, что ты сделаешь со мной за все это?
Он покачал головой и усмехнулся. Он любил ее, но она обошлась ему в семьдесят человек, один из которых был дороже брата.
— Надо бы отхлестать тебя пряжкой ремня, сколько хватит сил, но сделать это сейчас я не в состоянии. Мне будет больнее, чем тебе, правда? Что ты хочешь, чтобы я сделал? Я же люблю тебя. Даже сердиться на тебя больше не могу.
Элизабет не успокаивалась и снова просила:
— Роджер, пожалуйста! Я столько натворила. Я должна быть наказана!
«Ты уже наказана за все, — думал Херефорд, разглядывая ее. — Возможно, я даже поступаю жестоко, оставляя тебя безнаказанной». А вслух сказал:
— Мне не заставить себя сделать тебе больно. Тем более когда мы должны расстаться, не зная, что нас ждет впереди. Завтра ты едешь в Херефорд, я — встречать войско короля.
— Завтра? Не могу ли я поехать с тобой на юг?
— Это рискованно, — сказал он, думая, нет ли какой возможности взять ее с собой или самому поехать домой, но чувство долга быстро расставило все по местам. Доспехов на нем не было, и он чувствовал теплое мягкое тело Элизабет, думая в то же время о том, что подготовка восстания подходит к концу, наступает время сражений. Потеря Алана, непредсказуемость поведения Вальтера только усиливали и без того нарастающее предчувствие недоброго, и Херефорд подумал, что, может быть, он больше живым и не увидит Элизабет. Это чувство, что у него, возможно, сегодня последний шанс насладиться Элизабет, сделало ее для него бесконечно желанной. Его охватила легкая дрожь, бледное лицо порозовело, а глаза стали ярко-синими.
— Элизабет, — тихо проговорил он совсем изменившимся голосом, склонив свою светлую голову к ее темным волосам, — ты зажигаешь мою кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53