Затем легла на постель.
Она лежала так долгое время, ожидая, когда же Нат Дикштейн придет к своей Эйле. Вечер перешел в ночь. За окном шелестели речные струи. Дверь открылась. В ногах кровати стоял мужчина, стягивая с себя одежду. Он склонился над ней, и паника сразу же заполыхала бурным пожаром, когда она увидела, что это не Дикштейн, а её отец, и что она сама, конечно же, давно мертва — и вот её ночная рубаха расползлась прахом, волосы спали, плоть пошла складками, кожа на лице высохла и обтянулась, обнажая зубы и обрисовывая швы на черепе, а она превратилась в скелет, и она кричала, кричала, кричала и, наконец, проснулась в ужасе, обливаясь потом и дрожа, удивляясь, почему никто не примчался к ней в комнату спросить, что случилось, пока она с облегчением не осознала, что крики ей тоже приснились: она успокоилась и опять, отходя ко сну, пыталась понять, что же за сон ей приснился и что он означает.
Утром к ней вернулось обычное веселое настроение, если не считать какого-то смутного непонятного беспокойства, словно легкого облачка на небе её безмятежности: сон совершенно изгладился у неё из памяти, оставив о себе лишь странное воспоминание как о чем-то неприятном, хотя беспокоиться было совершенно не о чем, ибо, как известно, кошмары заменяют подлинные тревоги дня.

Глава седьмая

— Нат Дикштейн собирается украсть уран, — объявил Ясиф Хассан.
Давид Ростов кивнул в знак согласия. Он напряженно размышлял, прикидывая, как избавиться от Ясифа Хассана.
Они прохаживались по аллее у подножья высокого утеса, который служил основанием старой части города. Хассан продолжил:
— Они поставили ядерный реактор в Димоне в пустыне Негев. Французы помогали им строить его и, скорее всего, снабжали ядерным топливом. После Шестидневной войны де Голль прекратил поставки оружия и, наверно, урана.
Это-то ясно, думал Ростов, так что лучше всего подогреть предположения Хассана полным согласием с ним.
— Совершенно типичный для Моссада образ действий, просто взять и украсть тот уран, который им нужен. Именно так эта публика и мыслит. У них менталитет людей, прижатых к стене, что заставляет их не обращать внимание на тонкости международной дипломатии.
Ростов мог заглянуть несколько дальше Хассана — поэтому он и был обеспокоен проблемой, как бы хоть на время избавиться от араба. Ростов знал о строительстве атомного реактора в Каттаре; Хассан наверняка нет: с чего ради сообщать такие секреты какому-то агенту в Люксембурге.
Скорее всего, поскольку в Каире происходили сплошные утечки информации, и израильтяне знают о египетской бомбе. И что же им остается? Делать свою собственную — для чего им и понадобились, по словам человека из Евроатома, «расщепляющиеся материалы». Ростов считал, что Дикштейн попытается украсть какое-то количество урана для создания израильской атомной бомбы. Но Хассан пока ещё не сделал такой вывод, и Ростов не собирался помогать ему, ибо незачем Тель-Авиву знать, насколько близко он подошел к разгадке.
Вечером у них в руках появилась распечатка, но, хотя они так и не сдвинулись с места, он промолчал о ней, ибо из этого списка Дикштейн и должен выбрать себе цель. И Ростову не хотелось, чтобы Хассан обладал этой информацией.
У Ростова явно поднялось настроение. Он чувствовал себя как в шахматной партии, когда три или четыре пешки соперника начинали выстраиваться в боевой порядок, а он, видя, откуда последует нападение, готов превратить его в поражение. Он не забыл причины, по которым он вступил в схватку с Дикштейном: конфликт внутри КГБ между ним и Феликсом Воронцовым с Юрием Андроповым в роли третейского судьи, за которым должно последовать в виде награды место в спецшколе для сына — но в данный момент все это отступило на задний план. Сейчас им руководили, держа в напряжении и обострив все чувства, азарт погони и запах добычи.
На пути у него стоял Хассан. Надутый обидчивый любитель, сообщавший о всех его действиях в Каир, в данный момент был более опасным врагом, чем Дикштейн. Несмотря на все свои ошибки и оплошности, он далеко не глуп — естественно, считал Ростов, ему присуща определенная сообразительность, типично левантинский склад ума, унаследованный от его папаши-капиталиста. Он может и догадываться, что Ростов хочет устранить его с дороги. Тем не менее. Ростов решил поручить ему какое-то реальное дело.
Они прошли под мостом Адольфа, и, обернувшись. Ростов остановился, любуясь видом, открывшимся сквозь проем арки. Он напомнил ему об Оксфорде, и внезапно Ростов понял, что делать с Хассаном.
— Дикштейн догадывается, что за ним кто-то следит. — сказал он, — и, скорее всего, связывает этот факт с вашей встречей.
— Вы так думаете?
— Ну, посмотри сам. Он отправляется на задание, внезапно сталкивается со знакомым арабом, и тут же за ним повисает хвост.
— Он может это предполагать, но знать он не знает.
— Ты прав. — Глянув на Хассана, Ростов понял, что арабу просто нравится слышать от него такие слова. Он меня терпеть не может, подумал Ростов, но ему нужно, чтобы я согласился с ним, просто жутко нужно. Он горд — и я могу это использовать. — Дикштейн должен проверить, — продолжал Ростов. — Есть ли на тебя досье в Тель-Авиве?
Хассан пожал плечами со следами некогда свойственного ему аристократического высокомерия.
— Кто знает?
— Как часто вы встречались лицом к лицу с другими агентами — американцами, англичанами, израильтянами?
— Никогда. Я слишком осторожен.
Ростов чуть не расхохотался. Истина заключалась в том, что Хассан слишком незначительная сошка, чтобы представлять интерес для крупных разведывательных служб, и ему никогда не поручалось ничего достаточно важного, чтобы требовалась встреча с другими агентами.
— Если нет данных в досье, — сказал Ростов, — Дикштейну придется переговорить с вашими друзьями. Есть ли у вас какие-нибудь общие знакомые?
— Нет. После колледжа мы с ним не виделись. Да и в любом случае, он ничего не сможет узнать от моих знакомых. Они ничего не знают о моей тайной жизни. Я не выбалтывал налево и направо…
— Да, да, — подавляя нетерпение, прервал его Ростов. — Но в ходе беседы Дикштейн может задавать вроде бы незначащие вопросы касательно твоего поведения как такового, дабы убедиться, соответствует ли твой образ жизни представлению о тайной деятельности — например, бывают ли таинственные телефонные звонки, внезапные отлучки, друзья, которых ты стараешься не знакомить с окружающими… Есть ли кто-нибудь в Оксфорде, с кем ты продолжаешь видеться?
— Из студентов никого, — у Хассана изменился тон, и Ростов понял, что близок к цели. — Я поддерживаю некоторые связи с преподавателями на факультете — здравствуйте, до свидания — в частности, с профессором Эшфордом — пару раз он свел меня с людьми, которые готовы субсидировать наше дело.
— Если я не ошибаюсь, Дикштейн тоже знаком с Эшфордом.
— Конечно. Эшфорд возглавлял кафедру семитских языков, на которой занимались мы с Дикштейном.
— Вот видите. Дикштейну остается только связаться с Эшфордом и в разговоре невзначай упомянуть твое имя. Эшфорд же расскажет ему, что ты делаешь и какой ведешь образ жизни. И затем Дикштейну станет ясно, что ты — тайный агент.
— Что-то сомнительно, — настороженно возразил Хассан.
— Отнюдь, — уверенно ответил Ростов, хотя Хассан был прав. — Это стандартная техника. Я и сам так не раз делал. И всегда срабатывало.
— Значит, если он свяжется с Эшфордом…
— У нас появится возможность снова сесть ему на хвост. Поэтому я бы хотел, чтобы ты отправился в Оксфорд.
— О! — Хассан не догадывался, к чему может привести разговор, и оказался в тупике. — Но Дикштейн мог просто позвонить по телефону…
— Мог, но такого рода разговоры предпочтительнее вести при личной встрече. Ты можешь сказать, что случайно оказался в городе и хочешь поболтать о добрых старых временах… а во время международного разговора трудно быть столь непринужденным. В силу этих же причин и следует прибыть на место, а не звонить по телефону.
— Может, вы и правы, — неохотно согласился Хассан. — Я планировал отправить сообщение в Каир, как только мы разберемся с распечаткой.
Вот именно этого Ростов и старался избежать.
— Хорошая мысль, — одобрил он. — Но сообщение будет выглядеть куда лучше, если вы сможете присовокупить к нему и известие, что удалось снова выйти на Дикштейна.
Хассан стоял, вглядываясь вдаль, словно надеялся увидеть отсюда Оксфорд.
— Давайте вернемся, — коротко сказал он. — Я уже нагулялся.
Настало время проявить общительность и дружелюбие. Ростов приобнял Хассана за плечи.
— Вы, европейцы, такие изнеженные.
— Только не пытайтесь меня убедить, что у КГБ в Москве трудная жизнь.
Выйдя к дороге, они остановились, пережидая поток машин.
— Ох, послушай, — спохватился Ростов, — все время хотел спросить. Ты трахал жену Эшфорда?
— Не больше четырех или пяти раз в неделю, — хмыкнул Хассан и, довольный, громко расхохотался.

Он явился на станцию слишком рано, поезд запаздывал, так что ему пришлось провести тут целый час. Единственный раз в жизни он прочитал «Ньюсуик» от корки до корки. По приходе поезда она едва ли не бегом кинулась к нему по платформе, широко улыбаясь. Как и вчера, она обняла его и расцеловала: на этот раз поцелуй был несколько продолжительнее. Он смутно предполагал, что увидит её в длинном платье, окутанную шелками, как жена банкира в «Клубе-61» в Тель-Авиве: но, конечно же, Сузи принадлежала к другому поколению в другой стране и явилась в высоких сапожках, голенища которых исчезали под подолом юбки, спускавшейся чуть ниже колен, и в шелковой блузке, стянутой широким поясом. На лицо наложен макияж. Руки её были пусты, ни плаща, ни сумочки, ни косметички. Несколько мгновений они стояли молча, лишь улыбаясь друг другу. Дикштейн, по-прежнему плохо представлявший, что ему делать, предложил ей руку, как вчера, и. по всей видимости. этот его жест обрадовал её. Они двинулись к стоянке такси. Когда они сели в машину. Дикштейн спросил:
— Куда вы хотели бы направиться?
— Вы не заказали столик?
Я должен был бы это сделать, пришло ему в голову, но он признался:
— Я не знаю лондонских ресторанов.
— На Кингс-Роуд, — велела Сузи водителю. Когда машина снялась с места, она глянула на Дикштейна и сказала:
— Привет, Натаниель.
Никто ещё не называл его Натаниелем. Ему понравилось.
Небольшой ресторанчик в Челси, который она выбрала, был погружен в уютный полумрак. Когда они шли к столику, то Дикштейну показалось, что он видит несколько знакомых лиц, и в желудке у него возник ком; минуту спустя он понял, что это популярные исполнители, фото которых мелькают на страницах журналов, после чего снова расслабился. Он с удовольствием отметил, что в зале люди всех возрастов, ибо слегка опасался, что окажется среди них самым старым.
Они сели, и Дикштейн спросил:
— Вы водите сюда всех своих молодых людей? Сузи одарила его холодной улыбкой.
— Это первая глупость, которую я от вас услышала.
— Я исправлюсь. — Ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда.
— Что вы хотите заказать? — спросила она, и неловкость прошла.
— Дома я питаюсь просто и незамысловато, тем, что и все. В отлучке я живу в гостиницах, где мне вечно подсовывают какие-то загадочные блюда. А больше всего мне нравится то, чего здесь не подадут: жареный бараний окорок, пудинг из почек с зеленью, ланкаширская похлебка.
— Знаете, что меня в вас больше всего привлекает? — улыбнулась она. — Вы не имеете представления, что является изысканностью, а что нет, но в любом случае она вас совершенно не волнует.
Он коснулся лацканов пиджака.
— Вам не нравится этот костюм?
— Нравится, — сказала она. — Хотя, скорее всего, он вышел из моды, уже когда вы его покупали.
Он остановился на куске мяса с вертела, а она на тушеной печенке, которую ела с завидным аппетитом. Он заказал бутылку бургундского, ибо это тонкое вино как нельзя лучше подходило к печенке, мягко дав ей понять, что хоть в винах он разбирается, поскольку такова его работа. Сузи опустошила добрую половину бутылки, что он ей с удовольствием позволил: у него же не было аппетита.
Она рассказала ему, как в свое время принимала ЛСД.
— Это просто незабываемо. Я чувствовала все свое тело, словно я в нем и вне его. Я слышала, как бьется сердце. Кожа просто пела от счастья, когда я прикасалась к ней. И вокруг полыхание красок… А я все задавалась вопросом: то ли наркотик в самом деле показывает мне эти красоты, то ли он привел меня в такое состояние? Это был новый путь осознания мира или же он просто усиливает ощущения, которые всегда присутствуют в вас?
— Но потом у вас не возникало потребности в нем? — спросил он.
Она покачала головой.
— Я не могла позволить себе настолько терять над собой контроль. Но я рада, что познала такое.
— Поэтому я не люблю пить — теряешь контроль над телом и мыслями. Хотя, конечно, это не то же самое. Как бы там ни было, пару раз, когда мне случалось напиваться, я отнюдь не считал, что обретаю ключ от вселенной.
Она рассеянно отмахнулась. У неё была длинная тонкая рука, точно как у Эйлы и такой же грациозный жест.
— Я не верю, — сказала Сузи, — что наркотики могут решить все проблемы мира.
— А во что вы верите, Сузи?
Медля с ответом, она, улыбаясь, смотрела на него.
— Я верю в то, что вам больше всего на свете нужна любовь. — Тон у неё был чуть вызывающий, словно она боялась ответной иронии.
— Эта философия, скорее, подходит утомленному жизнью обитателю Лондона, чем закаленному в драках израильтянину.
— Я даже не буду пытаться переубедить вас.
— Я был бы счастлив.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Вы никогда не знали счастья. Уставившись в меню, он пробормотал:
— Я бы предпочел клубничное желе.
— Расскажите мне, кого вы любите, Натаниель, — внезапно попросила она.
— Одну пожилую женщину, ребенка и привидение, — тут же ответил он, потому что не раз сам задавался этим вопросом. — Пожилую женщину зовут Эстер, и она ещё помнит погромы в царской России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49