в кого же был влюблен Стас?
– Послушай, Вано, ты же вел дело Борщевского. Так была Анна женой этого парня-скульптора? Или все-таки нет?
– Знаешь, отец Стаса так быстро замял это дело, что толком на этот вопрос я не отвечу. Меня тоже удивил рассказ официантки. Но вполне вероятно, что его женой была вовсе и не Анна. Ведь по делу эта женщина не проходила. Она сразу куда-то смоталась. Скульптор называл ее женой. Отец Стаса тебе говорил, что сын был влюблен в какую-то Нюту, да и твой дружок Лядов тоже. Вот мы и плясали от этих не очень вразумительных фактиков. Но, знаешь, вполне вероятно, что женщина, которую любил Стас, вообще не причастна к этому делу и мы произвольно связали все показания и выдумали эту историю. В любом случае, теперь нужно точно установить, кто именно был женой того скульптора. На всякий случай. Я постараюсь немедленно это сделать. Я подыму из архивов всю документацию. А ты пока беги прямиком в «КОСА». Клуб наверняка закрыт для посетителей, но нас это уже не касается. Встретимся через час.
Было уже довольно темно, когда я подошел к высокому забору, за которым скрывалась «КОСА». Привычным жестом я отодвинул доску в заборе и пролез через образовавшуюся дыру, очутившись в хорошо знакомом месте. Ветви кустов и деревьев были почти голые, лишь местами виднелась потемневшая от холода и дождя листва. Красное кирпичное здание клуба хорошо проглядывалось сквозь них, и я сразу понял, что «КОСА» не работает. Вано оказался прав: клуб на время прикрыли. И все же я ясно различил мерцающий свет свечи в одном окошке. Кто-то, несомненно, был там. И, возможно, за закрытыми дверями уничтожали улики, доказывающие преступную деятельность «КОСА».
Я ускорил шаг, пробираясь сквозь царапающие, кусающие лицо и руки ветви.
Услышав слева в кустах шорох, я вздрогнул и резко обернулся. Мне показалось, чья-то тень промелькнула в зарослях, скрывшись за углом дома. Но вскоре оттуда раздалось вызывающее мяуканье, и я облегченно вздохнул. Стало вновь удивительно тихо. Только изредка ветер и падающие с крыши капли дождя нарушали покой и тишину сада.
Я изо всей силы стал барабанить в толстую дубовую дверь. Я был уверен, что мне не откроют и тогда придется выбивать окно, поскольку выломать дверь невозможно.
Но мои предположения оказались неверными. Неожиданно скоро дверь распахнулась, и в кромешной темноте явился маленький силуэт. Тотчас в его руках зажглась свеча. Это был не кто иной, как наш старый приятель швейцар Варфоломеев. На сей раз он не был облачен в свой огромный, не по размеру служебный костюм. На нем были черные узкие штаны и черный облегающий свитер. Черный цвет и облегающая одежда еще более подчеркивали хрупкость этого человека. А к его реденькой бородке на сей раз вполне бы подошли маленькие рожки. Я и не думал, что наш безобидный маленький швейцар так смахивает на черта. И мне даже захотелось заглянуть ему за спину, чтобы проверить, нет ли там хвоста.
Но он мне этой возможности не предоставил, пропустив вперед. Я проследовал по знакомому узкому коридору, сплошь завешанному огромными зеркалами, в которых при еле мерцающем свете свечи отражались наши силуэты.
В полумраке «КОСА» представляла собой невеселое зрелище. Пустые столы, одинокие стулья. Вазоны с розовыми цветочками, напоминающими венки. Низко свисающие люстры со свечами. И гнетущая тишина… Создавалось впечатление, что мы в склепе. И по моей коже пробежала легкая дрожь. Я повернулся к швейцару, который был здесь единственным живым существом, не считая меня, но который вполне гармонировал с этой обстановочкой. Мне так хотелось ему сказать: «Черт знает что!»
– Вы что-то хотели? – Его густой бас, не соответствующий хилой фигуре, зловеще пронесся по залу.
– Толмачевский мертв, – мрачно начал я, пока не зная, как быть дальше.
– Я знаю, – эхом прозвучал его хорошо поставленный голос, и у меня вновь промелькнула мысль, что из него получился бы неплохой оперный певец. – Поэтому клуб и закрыт, – продолжал он петь басом. – И меня поразил ваш приход в столь неподходящее время.
– А меня поразило, что вы в столь неподходящее время пребываете в этом не очень уютном местечке. Вы не боитесь?
Он держал свечу перед собой и после моих слов приблизил ее к моему лицу.
– А чего я должен бояться?
Я пожал плечами. Если честно, боялся я сам, но старался не показывать вида и демонстрировать, что мне глубоко плевать на это мрачное место и на черта, стоящего передо мной со свечой, как перед будущим покойником.
– В общем-то, погибли многие, кто знал об этом клубе больше, чем следовало знать по правилам игры.
– Я бы этого не сказал. Стас и Анна… может быть, – уже тихо, вкрадчиво ответил он, – но Толмачевский… Мне сообщили, что он погиб случайно. Разбился на собственном автомобиле, потому что был пьян.
– Разве раньше он никогда не садился пьяным за руль? – спросил я, в упор глядя на маленькое, сморщенное личико швейцара, на котором особенно выделялись сверкающие глаза. Он не отводил взгляда.
– Он был прекрасным водителем. И, безусловно, иногда выпивал. От этого трудно отказаться, если работаешь в столь шикарном клубе, славящемся своими изысканными напитками. Но, замечу, у него не каждый день погибала девушка. Наверняка он пришел в отчаяние, поэтому его гибели есть вполне убедительное объяснение.
– Вино… – неопределенно протянул я. – Но скажите, почему в «КОСА» одним посетителям подавали одно вино, а другим – совершенно другое?
– Это было распоряжение господина управляющего.
– М-да, теперь все можно отнести на счет господина управляющего. Добавлю, мертвого господина управляющего. Но замечу, что после смерти Толмачевского следственные органы положили на всех свой бдительный глаз. На всех, кто прямо или косвенно был связан с «КОСА». И в особенности на вас.
В ответ на мои слова швейцар медленно обошел меня, остановившись за моей спиной. Я резко обернулся и, заметив, как его рука полезла в правый карман, перехватил ее. В его ладони была пачка сигарет. Я перевел дух. Мои волосы взмокли, лицо покрылось капельками пота. Мне так не хотелось умирать именно в этом мрачном, могильном зале, что я на всякий случай предупредил:
– Многие в курсе, где я нахожусь и с кем имею честь разговаривать.
Швейцар неожиданно расхохотался во весь голос. Я впервые слышал его смех, и он мне совсем не понравился. Если его голос был низким, густым, то смех, напротив, – тоненький, писклявый. И мне опять показалось, что он сейчас запрыгает возле меня, демонстрируя свои рожки.
– Ну, Задоров, – продолжал веселиться швейцар, – вы поэтому и перехватили мою руку? М-да, вы столько пережили за это время, что вам на каждом шагу, должно быть, мерещатся убийцы! Но, увы, не там ищете!
– Я уже слышал подобные слова от господина Толмачевского. Теперь он благополучно пребывает на том свете, где наверняка имеет возможность встретиться со своими бывшими клиентами, которые не без его помощи отправились в потусторонний мир.
Швейцару был не по вкусу мой черный юмор, и он вновь пробасил:
– Что вам угодно?
– Мне? Мне, если по большому счету, угодна правда. И, я думаю, вы мне ее можете рассказать. Если более конкретно… Мне угодны ключи от сейфа, где лежат бумаги управляющего. Они у вас?
– Даже если бы они были у меня, я бы не имел права вам их передать.
– Согласен. Но вскоре сюда прибудет мой товарищ капитан Вано с официальным разрешением на обыск. Я могу и подождать. Хотя… Хотя, если честно, мне не так уж приятно находиться в этой могиле.
– В таком случае, можно включить свет.
Я вытаращил на него глаза.
– Свет??? – Я как-то призабыл, что на свете существует электричество, и даже не удосужился спросить об этом Варфоломеева. Ну, идиот же я! Конечно, свет!
А швейцар, в свою очередь, с удивлением смотрел на меня.
– Я вас не понимаю, – пробасил он, – так включить свет или нет?
– Конечно! – чуть ли не заорал я. – Ну, конечно, включите! Это следовало бы сделать раньше! Вам что, доставляет удовольствие сидеть в темноте?
Через пару секунд, как настоящее волшебство, вспыхнул свет – я смотрел на него, как на истинное чудо века, и всеми добрыми словами вспоминал подвиг Яблочкова и Лодыгина. Они все-таки классные парни, поскольку придумали электричество, самую замечательную вещь в мире!
При освещении и «КОСА» предстала в ином свете. Обычный зал, разве что без посетителей, без болтовни и шума. Да и сам швейцар уже мало напоминал черта, просто сухонький, маленький старичок с редкой бородкой. Радость моя была неподдельной, и Варфоломеев продолжал с недоумением пялиться на мою сияющую физиономию. Потом наконец не выдержал и сказал обиженно:
– Наш клуб вообще-то находится не в глуши, а почти в центре столицы.
– Знаю, знаю. – Я даже дружески хлопнул его по плечу, отчего он чуть не упал, поскольку я не рассчитал сил. – Просто я плохо понимаю людей, бродящих в темноте со свечкою в руках. Вы от кого-то прятались?
Я задал этот вопрос просто так. Ничего конкретного не имея в виду. Но неожиданно он возымел эффект. Варфоломеев вздрогнул. И его лицо, несмотря на природную бледность, побелело еще больше, а черные глазки забегали, не желая встречаться с моими не менее черными глазами. Я тут же сориентировался и, изменив тон, спросил почти официально:
– От кого вы прятались, Варфоломеев? Я знаю, что здесь кто-то был. Отвечайте сейчас же, кто?
Он тяжело вздохнул.
– Вы знаете… Вы, значит, ее видели?
– Кого я видел?
– Анну…
Наступило гробовое молчание, и я пожалел, что этих слов он не произнес при полном мраке: сейчас они не выглядели столь впечатляюще – скорее, насмешкой.
– Анну, – протянул я, глядя ему прямо в глаза. Но на сей раз швейцар не отвел взгляда. Напротив, он был серьезен и почти строг. – Значит, Анну. Вообще-то в последний раз я ее видел мертвой.
– Я знаю, что она погибла, – невозмутимо ответил Варфоломеев. – Но совсем недавно… Она была здесь, и я ее видел собственными глазами.
Нет, он, определенно, надо мной не смеялся! Пожалуй, при этом он верил в свои слова. Или играл? Если это так, значит, в «КОСА» даже самый последний швейцар оказывается первым артистом.
– И что же вы видели? Ее призрак?
– Если она мертва – выходит, что так. Призрак.
– Вы смеетесь! Вы соображаете, что говорите! Какой, черт побери, призрак! Может, скоро вообще окажется, что во всем виноват призрак?! Прекрасное завершение дела! И судить некого!
– Я этого не говорил. Но это может быть и так.
– Ловко придумано – все спихнуть на призрак. И что же он тут делал, этот призрак? Желал с вами поболтать?
Варфоломеев обиделся. По его лицу пробежала тень.
– Призраки, к вашему сведению, не разговаривают. Но… Я не могу точно сказать, что ему здесь понадобилось. Может быть, душа убитой не успокоилась, и здесь она ищет виновника убийства?
– Или не успокоится, пока еще кого-нибудь не прибьет! Так? Вас, к примеру. – Последние слова я произнес с нескрываемым удовольствием.
Швейцар быстренько перекрестился – ему не понравился мой юмор, он никак не хотел умирать.
– Как вы смеете, Задоров! Вы мне не верите! Да, не верите. А я верю в призраки! Верю! Когда умерла моя мать, ее тень долгое время блуждала под нашими окнами и успокоилась только тогда, когда я на могилу принес белое кружево, которого она не довязала…
– Я глубоко уважаю вашу покойную матушку, но у меня мало времени слушать сказки про ее тень. Или вы это же хотите рассказать в суде? Про призраки, про покойников, про прочий бред! Знаете, как вам поверят?!
Глазки швейцара испуганно заморгали.
– В суде? О чем вы? Я же ни в чем не виноват! Поймите – ни в чем! Я здесь был последним человеком! Мне ничего не доверяли! В мои функции входило лишь встречать у входа и провожать до выхода наших уважаемых посетителей. И с этой работой я справлялся достаточно хорошо.
– Я вам верю. Но разве вы не знали, кто был за кулисами в ночь убийства Стаса Борщевского? Или вы по-прежнему собираетесь замалчивать этот факт? Знаете, если вам и незачем больше наслаждаться жизнью и вы мечтаете оставшиеся годы провести за решеткой, довольствуясь корочкой хлеба, то мы с Василисой этого не хотим! И я сделаю все, чтобы вытрясти из вас если не душу, то факты! Ну же! Рассказывайте по порядку! Слышите – все рассказывайте, без малейшей утайки!
Варфоломеев поежился, словно от холода у него зуб на зуб не попадал, и первых слов он вообще не мог произнести.
Я бросил на него недовольный взгляд. Мне не было его жаль. Мне нужна была правда.
– Про призраков вы потом расскажете соседке по лестничной клетке. А мне скажите главное. Мы обладаем достоверными данными, что в «КОСА» каждый так называемый самоубийца перед смертью писал завещание, – сказал я уверенным тоном, не терпящим возражения. Но он и не собирался мне возражать. Он был так напуган, что безропотно доверял моим словам. И на сей раз я ему тоже поверил: в тюрьму он искренне не хотел.
– З-за-за-заве…
– Завещание, – помог я ему произнести нужное слово.
Но Варфоломеев в ответ отрицательно замотал головой. Так сильно, что мне показалось, она сейчас же свалится с плеч.
– Н-не-нет. Я ничего не знал. Абсолютно ничего. М-ме-меня в эти дела не посвящали.
– Хорошо, допустим, я вам верю. Что-то я сегодня слишком доверчивый. Но я вам постараюсь облегчить задачу. Не замечали ли вы одной закономерности? Ну, к примеру, что перед смертью каждый потенциальный умерший вел с кем-нибудь беседу тет-а-тет?
Этот вопрос подсказала моя интуиция. В «КОСА» действовали наверняка и крайне осторожно, но, возможно, швейцар, обладающий профессиональной наблюдательностью, мог заметить кое-что необычное. Мой расчет оказался верным. На этот раз Варфоломеев еще пуще прежнего закивал головой, но уже утвердительно.
– Да-да. Так и было. Именно так. Этого человека Толмачевский проводил в свой кабинет, и там он оставался.
– Ну, не один же!
– Никто не видел, с кем.
– Отвечайте правду!
– Хорошо. В общем, это нельзя было увидеть. Но… Один раз мне все-таки удалось. Нет, пожалуй, даже два раза… Он оставлял этого самоубийцу с Анной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48