Но странные события, происходящие в последние трое суток, неизменно оказываются каким-то таинственным образом связаны с вами. Человек, которого вы представили мне как своего кузена, участвовал во вчерашнем ночном нападении на моего беднягу денщика. Я не понимаю, чем старина Поль мог до такой степени не угодить вашему… гм… родственнику, что тот пытался заколоть его, рискуя собственной жизнью. Этот человек был арестован, но той же ночью, убив часового, бежал вместе со своим сообщником. Непонятно, как им удалось выбраться из подвала. Остается только предположить существование еще одного сообщника, которым, кстати, могли оказаться либо вы, либо ваш слуга. Оставьте, оставьте, – замахал он рукой, видя, что княжна собирается возразить, – пустое! В конце концов, если этот поляк действительно ваш кузен, то желание спасти его жизнь делает вам честь. Я даже готов закрыть глаза на то, что при этом был убит один из моих солдат. Но зачем ему понадобился мой денщик? Причем, прошу заметить, понадобился настолько, что нынешней ночью он повторил свою попытку и на сей раз добился полного успеха. Бедняга Поль лежит в моей повозке с перерезанной глоткой, часовой зарублен… Сам собой возникает вопрос: кто он такой, этот ваш кузен, и чем ему помешал мой денщик?– Боже мой, – прошептала княжна, – боже мой, как глупо!Все действительно получилось до крайности глупо: кузены убили двоих французов и едва успели унести ноги, охотясь за иконой, которая в это время уже была у нее. Если бы княжна не испугалась мыши и вышла из дома немного раньше, она бы почти наверняка встретилась с Огинскими и теперь была бы уже далеко.Тут она заметила, что капитан Жюно, подавшись вперед, разглядывает ее с нескрываемым интересом, и взяла себя в руки.– Как это глупо! – воскликнула она снова. – Право же, я, как и вы, ничего не понимаю. Нет, в самом деле! Сознаюсь, я вам солгала. Человек, которого я представила как своего кузена, на самом деле мне вовсе не родственник. Мы с ним едва знакомы по Петербургу. Он действительно поляк и до недавнего времени служил в русской армии. Отстав от своей части, он добрался до нашего дома и попросил у меня убежища. Кстати, мне сразу показалось, что вы не поверили в эту историю с кузеном.– Не поверил, – согласился капитан. – Но мы воюем только с теми, кто выходит против нас с оружием в руках. Дворянин обязан служить, но как только он бросает оружие, он перестает быть нашим врагом. Ваш мнимый кузен, однако же, оказался довольно двуличным типом. Я бы даже сказал, что он склонен к нанесению ударов в спину, если бы не боялся оскорбить вас этим.Сказав так, он снова внимательно уставился на княжну, явно интересуясь эффектом, который произвели его слова.Княжна пожала плечами и равнодушно ответила:– Этот человек мне действительно безразличен. Я сделала для него все, что могла, только из христианского сострадания. Цели же его и методы, коими он их добивается, мне не известны и не вызывают во мне интереса. Война – не мое дело, капитан.Она с удивлением обнаружила, что лгать, глядя прямо в глаза человеку, очень легко при условии, что человек этот – твой враг. Слова лились с ее губ легко и плавно, голос ничуть не дрожал, и весь вид княжны выражал одно только презрительное терпение и желание поскорее быть оставленной в покое и отправиться в постель.Капитан внимательно вгляделся в ее лицо, досадливо крякнул и сильно потянул себя за ус.– Да полно, принцесса, – воскликнул он, – правду ли вы говорите? Вы произвели на меня самое приятное впечатление, и мне не хотелось бы в вас разочароваться.– Помилуйте, сударь, – холодно ответила княжна, – вы, кажется, изволите меня в чем-то подозревать? Осмелюсь вам напомнить, что менее суток назад я лишилась человека, заменившего мне отца, которого я не помню. Поверьте, если я веду себя так, как я себя веду, то лишь потому, что считаю для себя унизительным демонстрировать слабость перед вами и вашими солдатами, которые закопали князя, русского генерала, героя многих войн и моего деда, наконец, в саду, как… как…Ее голос дрогнул от ненависти, но капитан Жюно принял эту дрожь за признак готовых вырваться на волю слез. Он заколебался, ощущая сильнейшую неловкость и острое желание махнуть рукой на всю эту нелепую историю: война есть война, здесь случается и не такое. Зачем он, в самом деле, мучает несчастную девочку? Ей и без того не позавидуешь…Капитан встал и почтительно поклонился княжне.– Сударыня, – сказал он, – позвольте принести вам свои извинения за этот допрос. Вы должны понять, что я руководствовался исключительно интересами императорской службы, в остальном же я остаюсь вашим покорным и преданным слугой. Сейчас вы можете отдыхать. Единственное, о чем я хотел бы вас покорнейше просить, это не покидать отведенного вам помещения без моего ведома вплоть до нашего прибытия в Москву.– А вы не боитесь, что в таком случае мое заточение затянется навеки? – не удержавшись, уколола его княжна. – По-моему, вы рано начинаете делить шкуру неубитого медведя.– Этот русский медведь находится при последнем издыхании, – подавляя зевок, махнул рукой капитан. – Еще одно сражение, и ваш император запросит мира. Вам осталось терпеть совсем недолго, принцесса.– Этот медведь, – сказала княжна, – не раз удивлял охотников, которые, как и вы, считали его своей добычей. Будьте осторожны, капитан, иначе ваше удивление будет совсем коротким.– Ах, увольте, принцесса! – воскликнул капитан, заметно раздражаясь, но все еще довольно учтиво. – Я обожаю беседовать с женщинами, но когда они начинают рассуждать о политике, меня берет смертная тоска. Может быть, это звучит неучтиво, но это правда. Гений Наполеона непобедим, и это все, что я могу ответить вам на ваши слова о русском медведе. Прошу вас, ступайте в свою комнату. Мы выступаем на рассвете, а вам, по вашим собственным словам, необходимо отдохнуть. Да, и не удивляйтесь, увидев возле своей двери часового. Я делаю это для вашей же безопасности.– Так я пленница?Капитан Жюно в ответ лишь пожал плечами и отвернулся к темному окну, за которым, еще невидимый отсюда, уже потихоньку занимался ранний летний рассвет. Глава 14 Вацлав Огинский вовремя почувствовал, что его лошадь падает, и успел соскочить с седла, не дав ей придавить себя.Лошадь была еще жива, но, несомненно, умирала. Она смотрела на Вацлава взглядом, полным молчаливого упрека и тихого удивления, словно пыталась и никак не могла понять, что такое с ней сделали и, главное, за что. Вацлав поспешно отвернулся, чтобы не видеть этого взгляда, и, прихрамывая, зашагал по дороге, тонувшей в сгущавшихся сумерках. Первое время он еще оглядывался, опасаясь погони, но потом убедился, что его никто не преследует, и пошел ровнее.За каждым поворотом дороги ему мерещился кузен, который поджидал его, держа в поводу запасную лошадь. В шуме собственного дыхания и мерном звуке ударявшихся о дорогу подошв ему слышался лошадиный топот и оклики вернувшегося за ним Кшиштофа. Обнаружив, пусть и не сразу, его исчезновение, кузен просто не мог не вернуться. Но поворот сменялся поворотом, очередная верста заканчивалась и начиналась новая, чтобы тоже в свой черед закончиться, а Кшиштоф все не появлялся.Постепенно владевшее Вацлавом удивление сменилось тревогой. Поведение кузена казалось ему необъяснимым: ему и в голову не могло прийти, что его попросту бросили на произвол судьбы. Сотни опасностей, которым мог подвергнуться ускакавший вперед Кшиштоф, представлялись ему. Продолжая неустанно шагать вперед по пыльной дороге, Вацлав внимательно вглядывался в черневшие по обочинам кусты, опасаясь увидеть торчащие из них знакомые сапоги. Кшиштоф был убит либо взят в плен, иначе куда ему было подеваться?Верста за верстой оставались позади. Наступила ночь, сделалось немного прохладнее. Вацлав давно бросил хвостатую драгунскую каску в какие-то кусты и шел, с удовольствием подставляя вспотевший лоб легчайшему ветерку. Ноги его гудели от усталости, глаза закрывались сами собой, но он упорно шагал вперед, не давая себе времени на отдых. Он все еще ухитрялся держать ровный, не слишком спорый, но и не медленный, размеренный солдатский шаг, каким движется обыкновенно на дальних переходах отборная гвардейская пехота. Звякавшие при каждом шаге шпоры мешали ему, он отцепил их и бросил на дорогу. После этого ему показалось, что идти стало легче, и он даже немного прибавил шагу.Постепенно все его тревоги покинули его, вытесненные одной, самой главной заботой: продолжать идти. Вацлаву, не спавшему вторую ночь кряду и все эти дни почти не знавшему отдыха, приходилось сознательным усилием заставлять себя поочередно переставлять ноги. Он знал, что, если не настигнет улан на ночлеге, то за следующий день они уйдут много дальше – так далеко, что их будет уже не догнать. Что он станет делать, добравшись до лагеря Жюно в таком плачевном состоянии, Вацлав не представлял. Он знал лишь, что должен идти, и идти быстро.Некоторое время рядом с ним, держась все время в лесу и потрескивая там сухими ветками, бежал какой-то зверь – не то волк, не то одичавшая собака. Вацлав закричал на зверя страшным, хриплым голосом, удивившим и напугавшим его самого, и зверь, еще немного похрустев хворостом, отстал.Спустя три или четыре часа он все еще шел, хотя походка его утратила твердость и сделалась неверной и петляющей. Он периодически засыпал на ходу, просыпаясь только, когда спотыкался или сослепу забредал в кусты. В такие моменты Вацлав смутно осознавал все безумие своей затеи, но все-таки продолжал идти, хотя более всего на свете ему хотелось улечься прямо в дорожную пыль и уснуть.Он очнулся в очередной раз, налетев грудью на что-то твердое и острое. “Сук”, – сквозь дремоту подумал Вацлав и открыл глаза, ожидая увидеть перед собой дерево.Вместо дерева перед ним возвышалась какая-то громоздкая темная масса, в которой Вацлав, проморгавшись, узнал лошадь с всадником. Всадник молча сидел в седле, упираясь в грудь Вацлава острием длинной кавалерийской пики. В темноте было тяжело разобрать, во что он одет и к какой из двух воюющих армий принадлежит.Лошадь под конником всхрапнула и нетерпеливо перебрала ногами.– Ну, что, болезный, – по-русски сказал всадник, – проснулся, али еще спишь?– Кончай его. Нехода, – сказал, появляясь из темноты, второй всадник. – На что он тебе сдался, этот лягушатник? Не видишь разве, что отсталый? Их благородие таких брать не велели.– Их благородие никаких брать не велели, – проворчал первый верховой, начиная отводить пику назад для удара. – Чисто упырь, не насосется никак.– Не велико у нас войско, чтобы пленных за собой таскать, – проворчал второй всадник.– Так-то оно так, – неохотно согласился первый, – да только не по-христиански это – пленных насмерть убивать.Вацлав, наконец, окончательно пришел в себя и понял, что его вот-вот заколют пикой, причем не французы, а свои, русские. Он ухватился за древко пики и отвел его в сторону.– Но, балуй! – совершенно как на лошадь прикрикнул на него верховой, которого его товарищ назвал Неходой.– Погодите, я свой! – крикнул Вацлав.– Какой такой свой? А ну, дай огня! Один из всадников принялся со стуком вырубать огонь. Наконец в его руках голубоватым пламенем вспыхнул трут, осветив бороду лопатой, толстые усы, казачью шапку и русский казачий мундир.– Какой же ты свой, – с неуместной укоризной, как нашалившему ребенку, сказал, всмотревшись в него, Нехода, – когда на тебе мундир французский! Гляди ты, – обратился он к своему товарищу, который с неодобрением разглядывал пленника, – лягушатник, а как по-нашему балакать наловчился! Может, возьмем все-таки?– Их благородие недовольны будут, – с сомнением отвечал казак.– Братцы, – вмешался в их беседу Вацлав, – да вы что! Я свой, N-ского гусарского полка корнет Огинский! Я от полка отстал, ранен был! Вот, видите? – и он показал казакам забинтованную голову.– N-ского полка, говоришь? – с каким-то удивлением переспросил Нехода. – Вот ведь закавыка! Так возьмем, что ль? – снова обратился он ко второму казаку. – А ну, как и правда свой? Неохота грех-то на душу брать. Пущай их благородие сами разбираются.– И то верно, – согласился второй казак. – Ну, свой, – сказал он Вацлаву, – полезай ко мне сзади. Только саблюку отдай и пистоль, ежели есть. А то кто тебя знает, – туманно добавил он.Вацлав безропотно сдал оружие и с некоторым трудом взгромоздился на круп казачьей лошади. Обхватив казака руками, он обессиленно привалился к его широкой, пахнущей пылью и конским потом, обтянутой синим сукном спине и закрыл глаза. Лошадь пошла ровным шагом. Судя по шороху и треску ветвей, казаки ехали лесом, ориентируясь в нем так свободно, как будто дело происходило днем. Лишь изредка они беззлобно ругались, когда какая-нибудь ветка хлестала одного из них по лицу.– Мальчонка совсем, – говорили они о Вацлаве так, словно его здесь вовсе не было, – а туда же – воевать. Ишь, притомился…Вскоре они спустились в неглубокий, но просторный, густо заросший по краям кустами и деревьями овраг, по дну которого, тихо журча, струился невидимый в предутреннем полумраке ручеек. От ручья поднимался серый туман, сквозь который таинственно и расплывчато мерцали угли догоравшего костра. Из кустов их негромко окликнули, и Нехода назвал пароль: “Кремень”. Возле костра, сонно почесываясь, бродила какая-то фигура с ведром. Где-то рядом постукивали копытами и фыркали невидимые лошади, и Вацлав заметил в беспорядке разбросанные среди кустов сплетенные из веток убогие шалаши. Потом в глаза ему бросились составленные в пирамиду ружья, возле которых, надвинув до бровей кивер и зябко ежась от утреннего холодка, прохаживался еще один часовой в гусарском ментике. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что это какой-то воинский отряд, но что это за отряд и, главное, каким образом он оказался в глубоком тылу французской армии, понять было решительно невозможно.Казаки спешились и помогли Вацлаву спуститься на землю. Ноги у него сами собой подогнулись, и он сел, мысленно проклиная свою слабость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44