– Да как же, дедушка! – воскликнула княжна. – Как же вы можете так говорить! Вы сами мне объясняли, что знамя…– Довольно уж про знамя, – устало сказал князь. – Скажи лучше, как же это твой поляк смел уехать и бросить тебя здесь на произвол судьбы? Неужто не попрощался, с собой не позвал?– Он звал, дедушка, – потупившись и залившись алой краской, прошептала княжна, – да я не поехала. А попрощаться он, видно, не успел. Да ты не думай про него плохо! Он знаешь, каков?И она быстро пересказала князю события вчерашнего вечера, закончившиеся вызовом на дуэль.Александр Николаевич выслушал ее довольно невнимательно, а дослушав, сказал с нечаянной жестокостью человека, который, стоя на пороге смерти, торопится еще многое успеть и оттого не имеет сил и времени заботиться о пустяках:– Поручик этот, душа моя, большой негодяй, а Огинский, хоть и благороден, а дурак. Верно, уж убит, коли не зашел проститься. На рассвете, как ты спала, у пруда, я слышал, стреляли. Видно, они и были. А после уж французы наскочили, и началась во дворе кутерьма.Княжна страшно побледнела и с навернувшимися на глаза слезами посмотрела на деда. Но старый князь не заметил той раны, которую он невольно нанес любимой внучке. Глядя прямо перед собой, он продолжал говорить, торопясь сказать все нужное, пока болезнь не добила его окончательно, и зная, что добьет непременно.– Вот что, душа моя. Дни мои, как в романах пишут, сочтены, так что надобно тебе быть ко всему готовой. Скверно, что оставляю тебя в таком отчаянном положении. Из-за меня, из-за болезни моей ты попала в этакую неприятность; ну, да теперь уж ничего не поделаешь. Состояние мое тебе остается. Состояние большое, так что, коли не будешь совершенною дурою, как-то проживешь – хватит и тебе, и доброхотам разным, которые тебя станут поначалу обкрадывать. Головка у тебя, однако, светлая, так что со временем разберешься, кто тебе друг, а кто норовит крови твоей испить. Верно, что, коли француз хотя бы до Москвы доберется, четверти твоего состояния, считай, как не бывало. Ну, да с этим ты сама как-нибудь… До тех пор еще дожить надобно.– Ах, дедушка, что вы такое говорите! – едва сдерживая слезы, воскликнула княжна. – Вы поправитесь, господь не позволит…– Господь меня уже заждался, – перебил ее князь. – У него ко мне бо-о-ольшой счет! И вот что, раз уж сама заговорила: позови-ка ты мне попа. Только не теперь, а потом, когда совсем худо станет. Это, чую, скоро… А коли сбежал поп вместе со всеми этими псами, то и не зови. Помолишься за меня перед иконкой, и ладно будет. Мнится мне, что твое заступничество там, наверху, скорее зачтется, чем молебны пьяницы этого, отца Евлампия. Эк не вовремя меня угораздило! Приказал бы я тебе немедля ехать, так разве ты послушаешься?– Не послушаюсь, дедушка, – тихо, но с отчетливой твердостью в голосе проговорила княжна.– То-то и оно, что не послушаешься. Вот она, молодежь-то нынешняя, вот воспитание… Ну, шучу, шучу. Конюшню-то, поди, всю разворовали?Княжна кивком подтвердила верность его догадки.– Дурень я, значит, был, что мало их, чертей, порол, – спокойно сказал князь.– И вовсе вы никого не пороли, – возразила княжна.– Потому и воры, что не порол. Либерте, эгалите, фратерните, – с отвращением выговорил князь лозунг французской революции. – Вольтер, опять же. Все зло оттуда, из Франции. Ты им “эгалите”, а они с тебя тем временем сапоги снимают. Ну, да бог им судья, а мне до них уж не дотянуться. Ты, Машенька, лошадь найди непременно. Нынче по округе много будет бесхозных лошадей. А только гляди в оба, потому как и людей без царя в голове сейчас в лесах объявится немеряно. Не знаю даже, что страшнее – на месте сидеть или в Москву ехать. Архипыч тебе не подмога, старый он уже. Только на себя да на бога надейся. Сейчас, сейчас бы тебе ехать, пока француз не пришел…Речь его, поначалу вполне ясная, по мере того, как князь уставал, делалась все более невнятной и наконец окончательно превратилась в бессвязное бормотание. Глаза Александра Николаевича закрылись, и он впал в забытье. Посидев у постели еще немного, княжна тихо встала и, неслышно ступая, вышла из комнаты.Слова деда о том, что дуэль все-таки состоялась и, вернее всего, была роковой для молодого Огинского, запали княжне в самую душу. Теперь такой ход событий представлялся ей самым вероятным и едва ли не единственно возможным. После слов князя ей вспомнилось, что сквозь утренний сладкий сон она как будто тоже слышала отдаленный звук, напоминавший щелканье пастушьего кнута. Звук этот, вмешавшийся в сон и принятый княжной за часть последнего, теперь представлялся ей в ином, зловещем свете. Сколько ни говорила она себе, что этого не может быть, сколько ни ругала себя за детские фантазии, уверенность, что Вацлав Огинский, истекая кровью, лежит где-то рядом, в парке, всеми брошенный и нуждающийся в помощи, крепла с каждой минутой.Не зная толком, куда собирается идти и что делать, княжна вышла из дома на задний двор. Выходить с парадного крыльца она побоялась, помня о том, что там лежит мертвец, и не желая снова видеть рогожный куль, из-под, которого торчали начищенные сапоги с большими железными шпорами. Архипыч в это время как раз, потея и кряхтя, волок убитого карабинера под мышки в парк, чтобы там как-нибудь закопать от собак и прочего мелкого зверья, коего в последние годы много расплодилось в одичавшем парке и окрестных лесах. Занятый этим непосильным для него делом, старый камердинер не мог видеть, как княжна покинула дом. Впрочем, если бы и видел, то вряд ли ему удалось бы остановить полную решимости отыскать Огинского или хотя бы его тело Марию Андреевну.Что она станет делать, найдя в парке раненого, Мария Андреевна представляла себе смутно. Поставленная ею перед собой задача была бы трудна и для вполне взрослой, крепкой женщины; хрупкая шестнадцатилетняя княжна, однако же, храбро углубилась в парк, махнув рукой на очевидную невыполнимость и даже опасность своей затеи. На худой конец, решила она, можно будет кликнуть Архипыча; сейчас важнее было убедиться в том, что догадка старого князя неверна.Княжеский парк был обширен и, как уже упоминалось, изрядно запущен. Подальше от дома, где за ним еще сохранялся какой-то присмотр, парк более всего напоминал весьма густой смешанный лес, в чаще которого можно было бы спрятать африканское диво – слона, а не то что раненого гусарского корнета. Княжна Мария, впрочем, предполагала, что дуэли обыкновенно происходят все-таки не в чаще, а на более открытой местности, где деревья и кусты не мешают мужчинам с соблюдением всех правил этикета убивать друг друга из пистолетов и колоть острыми шпагами. Таких мест в парке было несколько, и княжна решила одно за другим обойти их все, пока не убедится в беспочвенности своих страхов.Парк она знала превосходно, как крестьянские дети до последнего пенька знают окружающие их деревню леса. В глубине парка деревья и кусты стояли стеной, густые, кроны смыкались над аллеями, образуя сумрачные, наполненные тусклым зеленоватым светом коридоры, в которых впервые попавший сюда человек мог очень просто оробеть и почувствовать себя до крайности неуютно. Княжна Мария, однако, выросла среди этих сумрачных аллей и была здесь совершенно как дома. Покрытые зелеными и ржаво-красными пятнами мха, испещренные потеками мраморные статуи на скрытых кустами постаментах загадочно и дружелюбно улыбались ей своими пухлыми каменными губами; заброшенные, одичавшие клумбы пестрели яркими пятнами цветов. Княжна проходила мимо заполоненных кустарником, до самой крыши увитых плетями дикого винограда и вьющихся растений беседок, совсем по-взрослому радуясь изобретательности старого князя, который сумел обратить небрежность в тонкое искусство и тем придать скучному регулярному парку вид настоящего сказочного леса, полного нежданных сюрпризов и очаровательнейших уголков.За всеми этими восторгами княжна ни на минуту не забывала о деле, которое привело ее в парк, и неустанно продолжала свои розыски, методично обходя лужайку за лужайкой и с облегчением убеждаясь, что здесь никого не было по крайней мере месяц. Непримятая трава стояла высоко и ровно, греясь на солнце и разливая вокруг горячий летний дух, а над нею, никем не потревоженные, порхали мотыльки.Уже после полудня поиски привели ее в аллею, что выходила к дальнему пруду. Здесь княжна остановилась, увидев взрытый копытами скакавших лошадей гравий. Выбитые подковами ямки были на дне темными от влаги, потому что солнце не проникало сюда сквозь густой полог ветвей.– Браво, – огорченно сказала княжна, увидев эти следы, такие же ясные, как и крупно напечатанные буквы в детской азбуке. – Славный из меня следопыт! Ведь можно, кажется, догадаться, что они поехали к месту верхом! Всего-то и нужно было, что посмотреть у конюшен, в какую аллею идут следы! А пока я прогуливаюсь, он, быть может, уже умер или вот-вот умрет. И ведь говорил мне дедушка, что стреляли у пруда!Она бросилась бежать по аллее, совершенно уверив себя в том, что Вацлав Огинский лежит у пруда и что он остро нуждается в ее немедленной помощи, Сцены, коим место было скорее в рыцарском романе, нежели в реальной жизни, одна за другой возникали в ее голове; Княжне представлялось, что она непременно спасет корнета от неминуемой гибели, просто перевязав его смертельную рану своей шалью. Она торопилась изо всех сил, и вскоре в конце похожей на туннель аллеи блеснул яркий солнечный свет, означавший лужайку с прудом. Пруд этот населен был голосистыми, на всю округу знаменитыми лягушками, коих князь Александр Николаевич в минуты хорошего настроения юмористически именовал своею домашней оперой. Сейчас, однако, дневная жара заставила этих оперных артистов попрятаться до вечера, и у пруда было тихо.Выбежав на лужайку, торопившаяся на подмогу Огинскому княжна едва не споткнулась о лежавшего прямо на ее пути мертвеца, одетого так же, как и тот, которого она видела перед парадным крыльцом. В мертвой руке французский карабинер сжимал широкий палаш, на блестящем лезвии которого ярко сверкало солнце. Испуганно отпрянув, она прижала ладонь к губам. Сердце прыгало у нее в груди, как пойманная птичка, и более всего княжне хотелось сейчас, повернувшись спиною к пруду, со всех ног бежать домой.Немного успокоившись и отбежав на всякий случай подальше от мертвеца, она обвела лужайку внимательным взглядом, сразу заметив еще в двух местах белые колеты и сверкающие кирасы французов. Потом в глаза ей бросилось видневшееся из травы плечо зеленой, со шнурами, венгерки, в какие были одеты ночевавшие в доме гусары. Уверенность, что она видит раненого Огинского, боролась в ней с желанием бежать отсюда со всех ног. Эта лужайка была полна смертью, и княжне, впервые лицом к лицу столкнувшейся с костлявой старухой, чудилось, что мертвые французы только и ждут удобного момента, чтобы схватить ее за подол, когда она будет проходить мимо.Преодолев страх, она двинулась по высокой траве к гусару, которого приняла за Огинского, далеко обходя мертвых французов. Вид этих разбросанных по зеленой лужайке тел смущал ее: война вдруг предстала перед ней во весь свой страшный рост, обернувшись той стороной, которая никогда не описывалась в романах. Испуганно оглядываясь на трупы, княжна думала, что это впечатление, верно, будет самым неприятным в ее короткой жизни, не зная еще, что впереди ее поджидает множество впечатлений куда более неприятных и даже опасных.Не дойдя двух саженей до лежавшего в траве гусара, который был ею принят за Огинского, княжна остановилась в нерешительности. Остановил ее гул множества круживших над лежавшим человеком мух и тяжелый, железистый, незнакомый запах, перебивавший запах горячей спелой травы.“Что ж это? – в страхе подумала княжна. – Не может быть, чтобы это, в траве, над чем вьются мухи, было Огинским. Не может быть, чтобы Вацлав Огинский распространял вокруг себя этот тяжкий дух, от которого делается нехорошо и мутится сознание. Да жив ли он? Необходимо подойти и посмотреть, но как же это сделать, когда я и шагу не могу ступить?”Княжна долго стояла на месте, вспоминая все свои прежние страхи – грозы, пауков, мышей и т. п., – которые неизменно оказывались впоследствии смешными и ничего не стоящими. Однако теперешний страх был не таков – черный, ледяной, он был много реальнее зеленой травы, синего неба и солнечного блеска, которые рядом с ним казались просто сном.Мария Андреевна смотрела на видневшийся над травой зеленый рукав венгерки, запачканный чем-то бурым, ожидая и боясь стона или малейшего шевеления, которое указывало бы на то, что лежавший впереди нее человек был еще жив. Но ничто не шевелилось, кроме метелок травы, и ничего не было слышно, кроме надоедливого, отвратительно сытого жужжания мух.“Что же, – подумала княжна, – я так и буду здесь стоять? Уж коли пришла, так надо что-то делать. Дедушка верно сказал, что надеяться я нынче могу только на себя да на бога; и коли бог не подает мне никакого знака, надобно решаться самой. Нельзя же просто уйти, не взглянув даже, он это или не он!”И княжна сделала то, о чем впоследствии так часто и так горько сожалела: сделала несколько шагов вперед и заглянула в лицо тому, кто неподвижно лежал в траве на берегу пруда.Это был Званский. Княжна не знала его фамилии, но тотчас, хотя и с большим трудом, узнала в обезображенном трупе того черноволосого офицера, который еще вчера вечером, напевая из оперы, в одной рубашке брился перед большим зеркалом в гостиной. Окровавленное, разрубленное надвое топором мародера лицо его было облеплено мухами, которые деловито ползали по нему во все стороны, с жужжанием взлетали и опять садились на место, не в силах покинуть столь лакомый с их точки зрения кусок.Княжна тихо вскрикнула, повернулась и пустилась бежать прочь от этого страшного места. Она не помнила, как очутилась дома, в своей спальне, перед смятой постелью, на которой провел ночь раненый полковник. Подле кровати все еще валялся ворох смятых, испачканных кровью и гноем бинтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44