Пан Кшиштоф напряг память и припомнил, что на его неизвестном союзнике как будто был белый колет, выделявшийся в темноте отчетливым пятном.Уверившись в том, что память его не подводит, пан Кшиштоф приободрился настолько, что даже перестал стучать зубами и начал рассуждать более или менее здраво. Живой или мертвый, но кузен действовал на его стороне, а это означало, что ему ничего не было известно о роли пана Кшиштофа в дуэли с Синцовым. Того, кто был уже единожды обманут, ничего не стоило обмануть во второй раз, а это был как раз тот род человеческой деятельности, в котором пан Кшиштоф чувствовал себя как рыба в воде. По инерции перекрестившись еще раз, пан Кшиштоф выбрался из своего угла и осторожно приблизился к кузену.– Матка боска! – воскликнул он вполголоса и всплеснул руками. – Кузен, Вацлав, ты ли это?!Вацлав быстро повернул к нему голову, но, узнав, неожиданно для пана Кшиштофа успокоился. Казалось, появление рядом с ним в подвале его кузена было для него в порядке вещей.– Кшиштоф, – сказал он с ноткой разочарования в голосе. – Тебе тоже не удалось уйти…– Ну, по крайней мере, сеча получилась славная, – осторожно сказал пан Кшиштоф, желая для начала взять самую нейтральную тему разговора.– Да уж, – откликнулся Вацлав, и в его голосе пан Кшиштоф явственно расслышал горькую насмешку, – славная… Кстати, кузен, ты не объяснишь мне, каким образом оказался здесь и зачем затеял эту свалку? Если бы не ты… А, да что теперь об этом говорить!– Но ведь надобно же делать хоть что-то, – рассудительно заметил пан Кшиштоф. – Почему бы нам и не поговорить? Но только рассказывай ты первый. Уж коли я появился неожиданно для тебя, то вообрази, каково мне было увидеть тебя живым после той злосчастной дуэли! Ведь я сам объявил всем, что ты убит!– Да? – вяло удивился Вацлав. – А зачем?– Но как же, – сделав вид, что растерян, горячо воскликнул пан Кшиштоф, – как же иначе! Ведь ты и был убит… вернее, казался убитым. А потом вдруг налетели французские карабинеры, и нам пришлось с боем отступить. Двоих я убил своей рукой, – прибавил он, зная, что ничем не рискует, произнося эту ложь.– Да, – с тем же странным отсутствием интереса к рассказу кузена повторил Вацлав. – Да, я так и думал… Но зачем ты вернулся? Я говорил с княжной, и она сказала мне, что ты сослался на мою просьбу позаботиться о ней. Но, сколько я ни ломал голову, я так и не смог вспомнить, чтобы мы с тобой говорили после дуэли. Да и сам ты только что сказал, что счел меня убитым наповал.– Гм, – смущенно откашлялся пан Кшиштоф. В вопросе Вацлава не было обвинения, но пан Кшиштоф, будучи на самом деле виноватым, решил, что ему непременно надо оправдаться. – Понимаешь ли, кузен, – продолжал он, – я не могу всего сказать тебе. Тут замешаны государственные интересы, и притом весьма высокие…– Победоносец, – тоном полной убежденности в правоте своей догадки перебил его Вацлав.Пан Кшиштоф внутренне оледенел. Такого поворота он никак не мог ожидать, и теперь просто не знал, что сказать.– Не понял, как ты сказал? – от души надеясь, что чего-то не расслышал, осторожно проговорил он.– Чудотворная икона святого Георгия Победоносца из Московского Кремля, – повторил Вацлав. – Та, которую везли к армии, но так и не довезли. Она здесь, и ты пришел за ней. Я верно тебя понял?Минуту пан Кшиштоф боролся с острым желанием задушить своего чересчур догадливого кузена голыми руками. Затем многолетняя привычка действовать прежде всего хитростью, и только потом силой, взяла в нем верх. Несмотря на свой ум, Вацлав казался ему простодушным, как всегда кажутся подлецам недалекими и простодушными честные люди. Его еще можно было обмануть и использовать в своих собственных целях. Будучи уверенным, что творит благое дело, он действовал бы самоотверженно и бескорыстно, а это было именно то, чего так не хватало пану Кшиштофу. О помощнике, который рисковал бы собственной жизнью ради наполнения его кошелька и ничего при этом не желал для себя лично, можно было только мечтать.– Верно, – сказал он. – Я вернулся сюда за иконой. Я был в том отряде, который конвоировал икону, и один из всех уцелел после стычки с уланами. Мне удалось уйти от погони, и я следил за иконой до самой встречи с вами. Ежели бы то, что ты называешь своим полком, в действительности напоминало полк, я бы уговорил командира остаться и, дав бой уланам, отбить икону, за которую считаю себя по сию пору ответственным, Но в таком деде сорок человек хуже, чем один. Я выследил, где прячут икону, и был уже на расстоянии протянутой руки от нее, но в повозке оказался этот скотина-денщик, из-за которого пропало все дело.– Ты поторопился, – устало сказал Вацлав. – Нужно было лучше следить за повозками. Тогда бы ты знал, что денщик ночует в капитанской кибитке. Я знал это, и если бы не твой скандал с денщиком, икона уже была бы у меня.– М-да, – неопределенно сказал пан Кшиштоф, весьма довольный успехом своего обмана. – Интересно, что теперь с нами сделают?Вацлав пожал плечами.– Учитывая все обстоятельства, – сказал он, – я думаю, что расстрел будет самым легким для нас выходом. Могут ведь и повесить.Голос его звучал вполне равнодушно. В последнее время Вацлав Огинский умирал так часто и неудачно, что это занятие успело утратить для него остроту новизны, превратившись в тяжкий рутинный труд.Пан Кшиштоф воспринял его слова спокойно и даже с радостью. Он считал, что капитан Жюно не отважится казнить доверенное лицо маршала Мюрата, имеющее при себе подписанный самим королем Неаполя документ; что же касается кузена, думал пан Кшиштоф, то туда ему и дорога. Французы доделают то, что начал этот мазила Синцов, и притом совершенно бесплатно.Думая так, он запустил руку в карман, где хранился драгоценный документ, и похолодел: бумажника на месте не было. Осторожно, чтобы не заметил кузен, пан Кшиштоф обшарил себя с головы до ног – с тем же печальным результатом. Бумажник пропал, и не имело смысла гадать, что с ним стало. Его могли вытащить не упускающие случая помародерствовать солдаты, но с таким же успехом это мог сделать и сам капитан Жюно, решивший во что бы то ни стало выполнить свое обещание расстрелять пана Кшиштофа.Подписанная Мюратом бумага была ему в этом помехой, и капитан мог захотеть избавиться сначала от бумаги, а уж потом от ее владельца. Но так или иначе, а отсутствие документа означало для пана Кшиштофа крушение последней слабой надежды уцелеть. На мгновение ему даже сделалось жаль, что он не умер раньше, в горячем запале схватки, с саблей в руке. Теперь ему предстояла позорная смерть и, что было еще хуже, нестерпимое ожидание этой позорной и неминуемой смерти.– Погоди, – пролепетал он, – постой, Вацлав. Что такое ты говоришь? Как это – расстреляют? Что это значит – повесят? Надо же что-то делать!– Что делать? – с любопытством, которое показалось пану Кшиштофу совершенно неуместным, спросил Вацлав.– Ну, как это – что? Надо бежать!– Знаешь, – сказал Вацлав, – по-моему, тот улан слишком сильно ударил тебя по голове. Утешает только то, что я его зарубил. Не прими мой вопрос за насмешку, но все-таки, как ты собираешься бежать?Эта реплика кузена слегка отрезвила пана Кшиштофа. Он взял себя в руки – как раз настолько, чтобы справиться с предательской дрожью в голосе, – и сказал:– Так что же, мы будем сидеть сложа руки и ждать смерти?– Думаю, ты прав, – после долгой паузы ответил Вацлав. – Нам отсюда не выбраться, но будет хуже, если мы не попытаемся.Боровшийся с охватившим его при мысли о неизбежной смерти животным ужасом пан Кшиштоф не вполне понял, что хотел сказать Вацлав этими словами; он понял лишь, что кузен согласен вместе с ним искать выход из западни, в которую они угодили.Помогая друг другу, они поднялись на ноги и приступили к детальному обследованию стен и пола холодной. Обследование это принесло весьма неутешительные результаты: холодная, как и весь дом Вязмитиновых, была построена на совесть. Камни были пригнаны друг к другу так плотно, что между ними не вошло бы и лезвие ножа, которого кузены все равно не имели; скреплявший эти камни известковый раствор даже не думал крошиться, сколько его ни скребли пряжкой ремня; прутья оконной решетки были намертво вделаны в кладку стен, а дверь оказалась такой массивной и так хорошо заперта, что казалась продолжением стены.Устав от бесплодных поисков, кузены присели рядышком на ступеньки. Пан Кшиштоф пошарил по карманам, но сигары у него вышли уже давно, о чем он и так прекрасно знал. Вацлав не стал шарить по своим карманам, поскольку там не было решительно ничего любопытного или полезного – одним словом, ничего вообще.– Итак… – начал он, но Кшиштоф остановил его, схватив за руку и жестом призвав к тишине.Привлекший его внимание шорох повторился, а в следующее мгновение маленький камешек со щелчком ударился об пол холодной и, отскочив, отлетел к стене. Глава 10 Хотя капитан Жюно и был встревожен ночным происшествием, он не стал предпринимать никаких чрезвычайных мер, не считая усиления караула. Даже и эта последняя мера была им предпринята скорее для очистки совести, нежели в силу необходимости. Он не стал ни обыскивать дом и парк, ни допрашивать княжну, которая могла знать что-нибудь о причинах ночного переполоха, а могла и не знать. Капитан Жюно рассуждал просто и здраво: если бы у двоих изловленных его людьми диверсантов где-то поблизости были сообщники, они непременно проявили бы себя в творившейся в тот момент неразберихе. Несмотря на обилие находившихся во дворе полуодетых и как попало вооруженных улан, горстка отчаянных бойцов могла бы нанести эскадрону огромный урон, смешавшись с этой галдящей и бестолково размахивающей саблями толпой. Поскольку этого не произошло, капитан Жюно вполне резонно рассудил, что никаких сообщников не было в помине, и, выкурив, как уже было сказано, трубочку табаку, преспокойно отправился спать.Между тем, по крайней мере один сообщник у отчаянных кузенов имелся. Это была княжна Мария Андреевна, лично благословившая Вацлава на его вылазку и наблюдавшая за ходом событий из окна княжеского кабинета. Отправляясь спать, капитан Жюно учитывал возможность участия княжны в заговоре, но он не верил в то, что хрупкая шестнадцатилетняя девица благородных кровей окажется способной на решительные действия. В этом капитан Жюно ошибался; вообще, самым резонным из всех предположений ему казалось то, что он столкнулся с двумя отчаянными ворами, решившими поживиться содержимым обозных повозок.После первых минут растерянности и отчаяния, охвативших княжну при виде того, как рушится придуманный ею совместно с Вацлавом Огинским план, Мария Андреевна постаралась взять себя в руки. Она более не сравнивала себя с героинями светских романов, на это у нее не осталось ни времени, ни охоты. Жизнь повернулась к ней своею темной стороной, и надобно было жить, а не фантазировать. Кузены Огинские были в плену, но живы. В судьбе их, однако, не приходилось сомневаться, а это означало, что у княжны есть время только до утра. Не следовало, к тому же, забывать и об опасности, которая грозила самой княжне. Мария Андреевна была неплохой наездницей, весьма успешно решала задачи из математики, говорила и читала на четырех европейских языках, умела мыслить логически и недурно стреляла в цель; единственное, чему не научил ее старый князь, это непринужденно лгать, глядя собеседнику в глаза и мило улыбаясь. Во время допроса, который, по мнению княжны, был неминуем, этот пробел в образовании мог сослужить ей весьма дурную службу. И кто знает, что станется тогда с нею самою, с верным Архипычем, с отцом Евлампием и, главное, со старым князем?Впрочем, мысли о собственной участи и своем неумении лгать занимали княжну менее всего. Не будь старый князь прикован к постели, она бы, наверное, еще подумала о том, как спасти себя; впрочем, если бы не болезнь князя, ни его, ни княжны здесь бы уже давно не было. Здесь княжна ничего не могла изменить, а значит, и думать об этом не стоило. Судьба посаженных в холодную Огинских была совсем иное – ее можно и должно было изменить, и княжна знала, что могла бы с этим справиться.Когда дверь холодной с грохотом захлопнулась, и уланы стали, ворча и возбужденно переговариваясь, расходиться по местам и устраиваться досыпать, княжна вошла в спальню деда. Совершенно заморенный Архипыч дремал в кресле подле кровати, ничуть не потревоженный шумом разыгравшейся прямо под окном баталии. Князь Александр Николаевич тоже спал, неловко свернув голову с подушки. Княжна осторожно поправила подушку и, став на колени лицом к красному углу, в котором не было икон, стала горячо молиться о здоровье деда, хорошо понимая при этом, что просит у господа невозможного.Закончив молитву, она неслышно подошла к окну и выглянула наружу. Лагерь французов как будто угомонился, но у костров все еще сидели небольшие группки улан – курили трубки, допивали вино и о чем-то переговаривались, обсуждая, как видно, последние события.Княжна поняла, что надо еще подождать, и ожидание это испугало ее больше, чем мысль о том, что предстояло ей сделать. Чтобы хоть чем-то заполнить эти томительные часы, Мария Андреевна, перейдя опять в кабинет, села в кресло старого князя и стала детально, шаг за шагом, придумывать, как и что она станет делать, когда в лагере уснут все, кроме часовых. Думать тут было особенно не о чем, но княжна заставляла себя раз за разом проигрывать все с самого начала, стараясь предусмотреть все возможные неожиданности и препятствия и зная точно, что занимается пустым делом, поскольку предусмотреть все было просто невозможно.Потом она заметила, что начинает засыпать, в точности как старик Архипыч. Спать было нельзя; вскочив с кресла, княжна стала ходить из угла в угол по кабинету. Необходимо было и никак не получалось придумать какое-нибудь дело, чтобы не спать. Читать она не могла, писать было нечего и не к кому. В темноте бродила она по знакомому с раннего детства кабинету, не решаясь зажечь свет, который могли бы заметить снаружи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44