Комиссар стал слушать ее и поразился: монахиня у него на глазах решила с полдюжины нераскрытых дел, которые он самолично отправил в архив: пропажа фургона с рынка в Ренжи в октябре 89-го, тройное убийство на улице Фруадво в июне того же года, похищение и убийство ребенка из семьи Фремье в феврале 90-го, убийство адвоката Шамфора в мае 93-го… Состав преступлений, имена виновных, мотивы и последствия, словом, всё – сестра Жервеза знала подпольный мир, как свои карманы. Отчего же тогда было не предупредить полицию? Это, между прочим, наказуемо! Да потому что виновных уже порешили в других разборках, или же они сами исправились, вот почему. И сестра Жервеза с ходу назвала пару-тройку монастырей, которые приняли покаяние этих грешников, храня его в вечном секрете молчания. Тщательно все взвесив, комиссар Кудрие не стал возражать против того, чтобы убийцы сами обрекали себя на заточение до конца дней своих. Естественно… но и сестра Жервеза понимала разницу между пространством, ограниченным стенами камеры пожизненного заключения, и бескрайними горизонтами Вечности. И с незапертыми дверьми тюрьма остается непроницаемой, как табакерка, тогда как глухая келья открывается во все небо. Разговор принял крипто-теологический оборот, и дивизионный комиссар Кудрие как-то незаметно почувствовал себя менее одиноким. Ему так не хватало инспектора Пастора, а старого инспектора Ван Тяня, названого отца Жервезы, ему недоставало еще больше.
В итоге, пользуясь своим влиянием, дивизионный комиссар Кудрие способствовал тому, чтобы через неделю Жервеза Ван Тянь вступила в должность инспектора-стажера и чтобы ее направили в его распоряжение. Дивизионный комиссар Кудрие стал для сестры Жервезы матерью-настоятельницей.
Сестренки, как называл ее старина Божё.
Старина Божё.
Шестьсу Белый Снег.
Жертва оптического обмана… он покончил собой во имя «величайшего парадокса пластического искусства» (выражение из газеты).
Дивизионный комиссар Кудрие мысленно извинился перед почившим Шестьсу, но ему не следовало более отвлекаться на это самоубийство: оно мешало ему сосредоточиться на разрезанной на куски девушке, снимки которой лежали на его столе.
– Печальная история, это самоубийство… чудовищное недоразумение… жертва Искусства…
Жервеза кивнула, подтвердив:
– Суицид – это неосторожность.
Она не шутила. Слова шли из глубины души.
– И потом, это никогда не служило аргументом, – добавил дивизионный.
И снова – тишина.
Потом комиссар спросил:
– Вы уже предупредили Малоссенов?
– Да, Мсье, я ходила к ним с инспектором Титюсом, пока Силистри вызывал «скорую».
***
К у д р и е. Как голова Титюса?
Ж е р в е з а. Обширная гематома. Сегодня он остался дома. Думаю, ему нужно будет сделать рентген.
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. Вы думаете последует санкция, Мсье?
К у д р и е. Я думаю, последует головомойка. Если бы Каррега вовремя его не успокоил, Титюс оприходовал бы парочку этих кретинов и сейчас уже сидел бы за убийство.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Я не выношу мысли, что мои люди постоянно рискуют загреметь на всю катушку.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Мне без них – никуда.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Я снял Титюса и Силистри с дел по крупному бандитизму для вашей личной охраны, Жервеза… Ваша забота держать их в узде.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Еще чашечку.
***
Это была санкция для нее, для Жервезы. Кофе Элизабет было чем-то вроде ритуала инициации. Чаша верности дивизионному комиссару Кудрие. Тот, кто выпивал это, искупал все. И мог без страха идти навстречу любой опасности.
Рассвело. Дивизионный комиссар Кудрие, в кабинете которого ночью окно оставалось незакрытым, вглядываясь в пустынные улицы уснувшего города, встал, чтобы задернуть тяжелые шторы зеленого бархата, опыляемого императорскими пчелами, и зажег свою реостатную лампу. Золото пчел и ободки кофейных чашек замерцали в сумраке комнаты. Бронзовый император засиял приглушенным блеском. Белизна изрубленного тела девушки сверкнула, резанув комиссара по глазам. Странно!
К этому еще предстоит вернуться.
Кудрие еще немного помедлил, наблюдая, как Жервеза допивает свой кофе. Ему вдруг вспомнились четки. В последнее время он все чаще стал замечать на совещаниях, что его люди перебирают четки. Один за другим, к этому пристрастились все. А между тем инспектор Жервеза Ван Тянь, уважая республиканскую светскость, воздерживалась от каких бы то ни было проявлений религиозного рвения. Взяв на себя полномочия инспектора, она даже дала такой обет. Поклялась на кресте. Значит, это что-то вроде эпидемии. Кожаная куртка, ковбойские сапоги, цепи, кобура, наручники… и четки. Отлично. «Тамплиеры Жервезы». Прозвание уже разнеслось по другим этажам Дома на набережной. Кудрие никак не мог понять… Если только… а может быть… да… этот зуд в кончиках его собственных пальцев…
Довольно.
Приступим.
Он внимательно посмотрел на снимок убитой. Странная белизна… Сварена! В отчете судебного медика Постель-Вагнера так и сообщалось: вареная плоть. Ее сварили… живьем.
***
К у д р и е. Строго между нами, Жервеза, я не стал бы жалеть, уложи их Титюс на месте, всех до единого.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Есть среди этих задержанных «свидетелей» две-три личности…
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …необходимые, как сказали бы мои внуки.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Мертвыми они были бы более… удобоваримы… для Министерства юстиции.
Ж е р в е з а. А инспектора Титюса осудили бы вместо них.
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Этих людей не будут судить, Жервеза.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Судить будут сводников, того, кто снимал, техников студии перезаписи, распространителей кассет, словом, всю сеть, которую нам удалось накрыть благодаря вашей операции… но вот насчет зрителей…
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Осудят, пожалуй, только самых незаметных. Остальных – в психушку.
Ж е р в е з а. А хирург?
К у д р и е. Исчез.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Не нашли ни в доме, ни в прилегающем квартале, который, между прочим, весь был нашпигован полицией, можете мне поверить.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Кое-какие показания мы получили, Жервеза…
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. Показания, Мсье?
К у д р и е. Сводники и оператор раскололись. Шестеро из ваших девушек мертвы.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Хирург убил всех шестерых. За один год.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Мы нашли их тела.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Мне очень жаль.
Ж е р в е з а. Вы знаете их имена?
К у д р и е. Мари-Анж Куррье, Севрин Альбани, Тереза Барбезьен, Мелисса Копт, Анни Бельдон и Соланж Кутар, самая юная.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. Нельзя ли еще кофе?
***
Теперь она предоставляла ему небольшую отсрочку, беря на себя эту третью чашку. Она давала ему время подыскать слова, чтобы сообщить ей остальное. Она пила свой кофе неторопливо, маленькими глотками. Да, они нашли тела убитых. Разделанных живьем под любопытным взглядом кинокамеры. Все, как выяснилось, – подопечные Жервезы. Все это она могла представить себе сама, не было особой нужды что-то объяснять. Обыкновенные живодеры… Когда речь идет о преступлениях, ничто уже не поражает воображение. Которому, как оказывается, нет предела…. За три дня до пенсии дивизионному комиссару Кудрие стало казаться, что в течение долгих лет службы он получал жалование от государства для того, чтобы узнать одно, и только одно: нет предела! Каждый день – что-то новенькое. Какая там текучка, какое однообразие! «Глядя со стороны, в целом, можно сказать, я не скучал…» Дивизионный комиссар Кудрие и хотел бы, наверное, взглянуть на себя со стороны. Но всякий раз он замыкался в себе. И сейчас он тоже кружил, как заведенный, по рельсам собственных мыслей. Подыскивая слова… Точные слова… Да в чем, в конце концов, было дело? О! сущие пустяки… Сообщить Жервезе Ван Тянь, что, стремясь спасти своих девочек от распутной жизни, она прямиком отправляла их на смерть.
***
К у д р и е. Мы знаем, почему «хирург» заинтересовался именно вашими девушками.
Ж е р в е з а. Почему?
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. Почему, Мсье?
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Из-за ваших татуировок, Жервеза. Он вырезает ваши рисунки и продает их коллекционеру.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …
***
Вот и все… Не сложнее, чем обычно… Никогда не знаешь, какую реакцию ждать в ответ на плохую новость. В данном случае – легкое дрожание кофейной чашечки, застучавшей о блюдце. Ничего, кроме этого позвякивания. «У нас у всех достанет сил, чтобы перенести несчастье ближнего». Здравствуйте, пожалуйста! Сам Ларошфуко воспользовался моментом, чтобы примоститься на угол стола. Лучшего времени не нашел! Дивизионный комиссар Кудрие послал Ларошфуко подальше: «Идите вы с вашими афоризмами, дорогой герцог, не пудрите мне мозги».
Жервеза поставила чашку с блюдцем как можно осторожнее.
– Да, Мсье?
***
К у д р и е. Скольким девушкам вы сделали татуировки, Жервеза?
Ж е р в е з а. Всем, кто хотел. Я также предлагала им свести татуировки. Но большинство предпочитали изменить рисунок, чем ходить с ужасным шрамом.
К у д р и е. Так сколько их было?
Ж е р в е з а. Сто пятьдесят… или больше.
К у д р и е. Вы со всеми поддерживаете контакт?
Ж е р в е з а. Нет, Мсье. Многие улетают на свободу. Меняют образ жизни и среду обитания.
К у д р и е. Только одно может остановить коллекционера, Жервеза: полная коллекция.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Пока мы не поймаем этого эстета, ваши девушки будут в опасности.
Ж е р в е з а. Хирург залег на дно. На какое-то время можно ждать затишья.
К у д р и е. Да.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. С другой стороны, риск позволит ему взвинтить цены. Логика любого рынка.
Ж е р в е з а. То есть он станет еще опаснее.
К у д р и е. Боюсь, что так. Как всякий умелый делец.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. На бирже, как и везде, выигрывают только на смерти другого. Мой отец часто мне это повторял.
К у д р и е. …
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Пусть мы с вашим отцом и не голосовали за одного кандидата, но он помогал мне в моих размышлениях.
Ж е р в е з а. …
К у д р и е. Остается еще одна неизвестная величина.
Ж е р в е з а. Какая, Мсье?
К у д р и е. Личность последней жертвы – девушки на этом снимке. Она не из ваших, не так ли?
Ж е р в е з а. Нет, Мсье. Может быть, Мондин ее знала. Я спрошу.
К у д р и е. И сами смотрите, осторожнее, Жервеза, вы у них на прицеле. Да-да, пусть Титюс и Силистри не отпускают вас ни на шаг. Да и ваша гвардия сутенеров тоже.
Ж е р в е з а. Хорошо, Мсье. Это всё?
К у д р и е. Это всё. И, по-моему, этого более чем достаточно.
***
Оказалось – нет, не достаточно. Как только обе створки массивной двери его кабинета бесшумно закрылись за Жервезой Ван Тянь, тут же в голове у комиссара опять возник пес-эпилептик. Не успел Кудрие удивиться этому явлению, как зазвонил телефон.
И в очередной раз расширил границы худшего.
– О нет!
Ему подтвердили, что да.
Он замолчал на секунду, чтобы перевести дыхание, и наконец ответил:
– Принесите мне эти письма и немедленно разыщите Бенжамена Малоссена и Жюли Коррансон. «Малоссен» и «Коррансон», – повторил он. – Пошлите за ними инспектора Карегга, он их знает. Поторапливайтесь.
23
Силистри вез Жервезу в больницу Святого Людовика, где под надзором неусыпного ока тамплиеров приходила в чувство Мондин.
– Когда я заходил, она еще спала. Хирург, который зашил ей плечо, сейчас как раз должен зайти проверить ее состояние. Вот видишь, она выкарабкалась…
Жервеза молчала. Силистри спросил:
– А как там все прошло, у Малоссенов?
Он вел медленно. Как после двух бессонных ночей. Не газовал, пуская машину катиться на передаче.
– Как они восприняли новость? Смерть папаши Божё, я имею в виду…
Малоссены. Шестьсу Белый Снег.
Жервеза была признательна Силистри за этот отвлекающий маневр.
– Лучше, чем можно было ожидать.
– Расскажи.
***
Едва Титюс и Жервеза очутились в утробе «Зебры», как сразу были поглощены галдящей оравой, не давшей им и рта раскрыть. Очевидно, приближалось время ужина, и в кулисах старого кинотеатра все кипело, грозя перелиться через край: страсть Клемана к Кларе, гнев Терезы на Жереми, нежная привязанность Сюзанны к этому семейству, кастрюли на плите и, наконец, ярость Верден, не терпевшей и малейшего промедления, если речь шла об ужине. Жереми, возомнивший, что именно он управляет этим оркестром, только подливал масла в огонь всеобщей неразберихи.
– Не смотри на меня так, Тереза! Ну глупо вышло с этой эпилепсией, согласен! Я первейший дурак, признаюсь! В любом случае, без Джулиуса спектакль – коту под хвост, довольна?
– «Довольна» не то слово…
– Некогда нам тут слова подбирать… Клеман, черт, помоги же, не видишь, что ли, выкипает!
– У меня подарок для Клары!
– Погоди ты со своими подарками! Клара, что ты уставилась на него как баран, лучше поди успокой Верден!
Дельное предложение: Верден вопила как ненормальная. «Ну все, пропал день», – подумал инспектор Титюс.
Но Клара спешила кое-как развернуть подарок Клемана, роясь в кипящем ворохе оберточной бумаги, на поверхность которого всплыл наконец модерновый фотоаппарат, электронная японщина, сгусток мигающих клеток, зажавших в своем обтекаемом кулачке лягушачий глаз («О, Клеман, зачем!» – «По случаю достал, дорогая!» – «Безумные деньги, наверное!» – «Как раз то, что надо, будешь снимать постановку!»), пока бедняга Жереми тщетно пытался избавиться от этой Верден, захлебывавшейся яростными воплями.
– Вот пропасть, ни черта же никуда не положишь, Сюзанна, ну полнейший же бардак в этой твоей лачужке! Надо срочно покормить Это-Ангела, а то Верден не заткнется. Где Это-Ангел? Да где же он?
– Здесь!
Инспектор Адриан Титюс почувствовал, как его шишка съезжает на затылок, когда заметил движущуюся прямо на него маску людоеда с вытаращенными глазами и окровавленным ртом.
– Здесь, – отвечал людоед глухим басом, – Это-Ангел здесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55