Через полчаса Блез привел лошадей. Пока остальные грузили сумки и воду, Александр стоял в стороне. Элинор подошла ко мне, неся ребенка на руках.
– Ну чем я могу убедить тебя подождать? – спросила она. – Подождать, пока он немного подрастет и начнет понимать происходящее.
– Если только ты убедишь меня, что война закончится сегодня. – Я выжидательно замолчал, разглядывая ее. Она не ответила. – Так я и думал, – Я был уверен, что меня слышат все. – Ты можешь передать всем, кого это интересует, что, поскольку Аведди не доверяет мне больше, я не стану служить ему, а только своим собственным целям и желаниям. Ты права, говоря, что я не тот, каким был. Но я не стану ввергать этот мир в хаос и смятение. Я буду помогать, как и обещал, и надеюсь, что соглашения, заключенные нами, будут соблюдаться и другой стороной. Известно, что люди часто теряют веру и не сдерживают обещания. Я ношу на своем теле два шрама, которые постоянно напоминают мне об этом.
Мне показалось, что я почувствовал перемену, произошедшую в Александре… дыхание его прервалось… мускулы напряглись… Но я не смотрел на него, поэтому не был уверен. Вера. Ключевое слово.
Я поднялся повыше и увидел, как Элинор с Блезом переговорили с Александром, быстро простились с остальными и поехали по ночной пустыне. Изредка их освещало серое мерцающее свечение, когда Блез применял свою магию. Элинор сидела на лошади, подавшись вперед, будто ехала на битву, ветер играл ее длинными волосами. Эван сидел на коне перед Блезом, который обнимал спящего ребенка обеими руками. К заходу луны уставшие лошади принесли всадников к Дворцу Колонн, двойному ряду белых столбов, отбрасывающих на траву длинные тени. Блез развел небольшой костер. Когда он начал открывать ворота в Кир-Наваррин, Элинор завернула Эвана в одеяло и посадила себе на колени, медленно покачивая его. Я стоял на холме у последней пары колонн и наблюдал за ними, создавая усыпляющее заклинание для женщины.
Я сделал это ради безопасности Эвана. Ради них всех, говорил я себе, хотя холодный пот, струившийся по спине, убеждал меня в обратном. Чтобы Эван был в безопасности, я должен рисковать им, оставляя его на попечение Элинор перед лицом грядущих событий. Я так часто ошибался, судил неверно, мои желания были так сильны, что туманили разум. Теперь посеянные мной семена были готовы взойти. Пророчество, изменившее историю моего народа, сбывалось. Квадратик из мозаики изображал последствия моих поступков абсолютной, непроницаемой тьмой. Если к нему прикоснуться, можно ощутить отчаяние мира. Я цеплялся за слова Гаспара. Ты идешь по избранному тобой пути. Перед рассветом темнее всего. В бормотанье старика заключалась надежда. Не в моей руке с мечом, не в моих чувствах, не в моих инстинктах и разуме. Только в порожденном пустыней видении, храбрости женщины и силе и вере принца.
Голова Элинор начала клониться к коленям. Я вдохнул поглубже сладостный воздух мира людей, и, когда женщина улеглась рядом с ребенком и погрузилась в сон, я оказался в темноте.
Что чувствует берег, когда океан уходит с отливом? Суетная жизнь исчезла. Бесконечная деятельность прекратилась, хотя отдельные рыбешки не успели сориентироваться и теперь их поджаривает солнце или подбирают птицы. Огромное давление пропало, песок и скалы лежат обнаженные, выставленные на свет. Облегчение. Я почувствовал его, когда встал из-за стола Ниеля уже нечеловеком.
Я вытянул руки и внимательно рассмотрел их. Две руки, рельефные мышцы, локти, широкие плечи… ничто не возмущает взор. Ничто не мешает рассматривать дальше, я стою между камином и окном в сад, ничто не скрывает тела, кроме перевязи меча. За окном идет снег. Ноги тоже целые, хорошей формы. В этом мире я не светился золотом. Грудь.
Волос немного… У меня никогда и не было много. Белая линия под ребрами справа напоминает о вероломстве, предательстве, невежестве. Живот. Ягодицы. Да, мужчина, все на месте. Крылья… мороз прошел по спине, когда я ощутил их, свои крылья, прочно соединенные с плечами. Останусь ли я крылатым навсегда? Кажется, да. Я коснулся левой щеки… Грубость, жестокость, отчаяние. Эти шрамы нарушают гладкость кожи. Избавлюсь от них, как только соображу как. А я соображу… Я и так уже знал много, боль и уродство исчезли, оставив меня мадонеем.
Еще одна пара глаз рассматривала меня. Молодые глаза на умудренном страданием лице. Взволнованный старик стоял рядом с покрытым морозными узорами окном, на него падали отсветы огня из камина. Он не улыбался, ведь ему еще нужно было понять, такой ли я, каким должен быть, и лишь затем передать мне силу, чтобы завершить начатое. Его волосы казались совсем белыми, худое лицо осунулось, словно остатки плоти под его кожей превратились в труху.
Я простер руки и упал на колени:
– Отец мой, я такой, каким ты мечтал меня видеть. Научи меня. Ты знаешь мою жажду знаний.
Мы больше ничего не могли скрыть друг от друга. Его радость и торжество были так же очевидны для меня, как мои желания очевидны ему. Только я был более уязвимым, являясь копией, только что отлитой по образцу, и художник еще следил за моим формированием. Он прошелся по красно-зеленому ковру, глядя мне в глаза. Я чувствовал, как его дыхание раздувает огонь внутри меня, питает белое пламя, пожирающее мою душу и воспоминания, освобождает меня от моего нечистого полукровного бытия. Я мечтал получить пищу, которую мог дать только он, силу, способную превратить это пламя во всепожирающий огонь. Я не задумывался, что он должен пожрать, а лишь представлял великолепие того, что останется.
У меня за спиной что-то треснуло. Каспариан разломил на две части толстое полено и кинул в огонь. Потом он взял еще одно полено, достал нож и разрезал его на узкие полосы с такой легкостью, словно это был пирог.
Глаза моего отца, не отрываясь, глядели на меня, я тоже смотрел только на него, хотя образ Каспариана с ножом каким-то образом запечатлелся у меня в мозгу. Мой собственный кинжал в прекрасных ножнах тяжело давил мне на бедро. Забавно, что образ Каспариана напомнил мне об оружии. Преданный мадоней будет вынужден потесниться.
– Значит, ты наконец ответил на свои вопросы, – произнес мой отец. – Когда я впервые нашел тебя среди теней, я хотел рассказать тебе о том, кто ты на самом деле. Но ты был полон злобы и ничего не помнил о себе. Ничего, на что я мог бы опереться.
– Я старался не спать в Кир-Вагоноте, – ответил я, задыхаясь под его пристальным взглядом. – Я ненавидел все, что связано с плотью, поэтому у тебя не было возможности говорить со мной.
– Неважно. Я так гордился твоей силой и красотой. А потом ты нашел второго, человека, во всем подходящего тебе. Силы мироздания благословили нас, мой сын, послав нам прекрасного Смотрителя, который спасет нас обоих. Когда я узнал, что ты собираешься соединиться с ним, я сделал все, чтобы привести тебя сюда, рассказать тебе о твоем настоящем мире. Ты должен понять, что я никогда не желал тебе дурного. Совсем наоборот. Я хотел дать тебе все. – Отец провел рукой по моей щеке, заставив каждый нерв, каждый мускул в теле задрожать, словно по ним провели ножом. – Однако я не мог поверить, что ты простишь меня, поэтому и пошел на небольшие уловки. Но ты видишь дальше, чем я. Меня пристыдило твое доверие, ведь ты привел сюда собственного ребенка… – Он убрал руку, и я рванулся за ним, чтобы не нарушать связь между нами. Но он сложил руки на груди и, казалось, не заметил моего порыва. – И вот мы добрались до вершины. Ты сосуд, приготовленный для принятия дара, не похожего на все другие…
– Прошу тебя, отец. – Я едва слышал его слова из-за снедающего меня голода. Без его силы, которая наполнит меня, я был не больше чем иллюзия, порожденная заклятием.
Он засмеялся и распахнул объятия, полы его плаща широко разошлись, словно у него тоже были крылья. На миг он снова стал юным богом.
– Открой свое сердце, Валдис, сын мой, и прими от меня то, что должен.
При виде его широкой груди, уязвимой и ничем не защищенной, моя рука потянулась к ножу. Где-то за безумным желанием силы таилась твердая уверенность, что этот миг не вернется, миг, когда мне следовало выполнить свой долг. Но я не мог убить его. Существо по имени Керован было когда-то святым и прекрасным, даже теперь он желал мне только добра. Он был моим отцом. Я любил его, и никакой долг не заставил бы меня причинить ему вред. Затихающий голос во мне твердил слова, настаивал, убеждал, что это верный путь к моему собственному безумию. Вера, сказал голос. Все сводится к вере. И я позволил мигу уйти, погружаясь в черно-синий океан. Безымянный бог заключил меня в объятия, и пустота внутри меня исчезла.

ГЛАВА 52


– В сад пришли трое, – доложила служанка, женщина с ничем не примечательным лицом, которая, как казалось, могла легко раствориться в снежной буре, бушующей над замком. – Они сказали, что пришли по вашему приказу, господин Валдис, хотя и не назвали вас настоящим именем.
Я прервал занятия гимнастикой. Плечи ныли после трех дней под холодным ветром. У меня не было желания летать под мокрым снегом и в воющей метели, но, когда я выходил на открытое место, где можно было расправить крылья, я немедленно делал это. Я мог возвращать их по собственному желанию. Хотя причин все время ходить с крыльями не было, я чувствовал себя неуютно, если надолго оставался без них. Крылья были наглядным проявлением моей силы, первым заклятием, которое я сумел сотворить самостоятельно.
– Трое? Я приказал пройти через башню только женщине с ребенком.
– Да, господин, там женщина, мальчик и мужчина, который утверждает, будто он охраняет их. Мастер Каспариан говорит, что ребенок и мужчина несут в себе часть истинного существа.
Блез. Имя вспомнилось сразу. Один из рекконарре. Славный малый, но чересчур своевольный. Здесь он мне ни к чему, он не считает, что мой ребенок принадлежит только мне.
– Разместите женщину с мальчиком в приготовленных для них комнатах. Пусть их накормят и обогреют, через час приведите их в кабинет моего отца. Мужчина может оставаться в саду, если он собирается замерзнуть, или же пусть возвращается тем же путем, которым пришел. Здесь ему запрещено превращаться, а также заходить в дом. Пусть Каспариан проследит.
Каспариан знал, что от него требуется. Ему было приказано ограждать меня от визитов моих смертных друзей, но не причиняя им вреда. Когда я смогу управлять моей собственной силой в этом мире, я подумаю, как изменить устройство тюрьмы, заменить охраняющие заклинания и ее обитателей. Это время близится. Прошло только три дня, как отец передал мне силу, но я уже ощущал ее мощные потоки.
В данный момент связывающие меня заклинания, которые я создал еще в мире людей, не позволяли мне самому начинать заклятия мадонеев, не считая заклятий, изменяющих мое тело. Я тоже зависел от Каспариана. Но, в отличие от отца, я мог делать почти все, что хотел, когда появлялась первая искра, зажженная его воспитанником. Лишь через стену пока никак не пройти. Любое заклинание, которому учил меня отец, я мог взять себе и изменять его, после того как Каспариан давал ему жизнь. Не сомневаюсь, что смогу управлять стеной после того, как моя сила еще возрастет. У меня полно времени.
Что до моего отца… я пока еще не знал, как с ним поступить. Он по-прежнему был безумен. Люди и рекконарре правильно боялись его все эти годы. Я осознавал его силу, понимал мотивы его поступков и что свело его с ума. Сейчас он был занят освобождением меня от слабостей, не настолько, чтобы я смог убить его, но настолько, чтобы я умел правильно судить о происходящем, сохраняя при этом рассудок. Избавившись от человеческих привязанностей, я смогу разрешить те проблемы, которые по силам лишь мадонею.
Я закончил упражнения, чувствуя, что все крылья до самых кончиков покрыты инеем, и с удовольствием отмечая, что даже самые нежные их части не пострадали от холода. Когда я уже шел к лестнице, чтобы спуститься к себе в комнату, послышался какой-то шум. Я обернулся. Большая бело-коричневая птица тщетно старалась долететь до крепости из сада. Все ее попытки были обречены на провал. Ее постоянно сдувало ветром, а через несколько минут она забилась на световой веревке, наброшенной Каспарианом. Чем сильнее птица вырывалась, тем плотнее петля охватывала ее шею.
– Я же сказал, что тебе запрещено приближаться к замку в любом обличье! – орал Каспариан, заглушая ветер и крики птицы. Дернув веревку, он уронил птицу на землю, где она тут же превратилась в оборванного человека. Человек стоял на коленях, сдирая с шеи веревку и кашляя от удушья.
– Наверное, следует наказать его за непослушание, – обратился я с башни к Каспариану. – Пусть посидит в саду до завтрашнего вечера.
Человек по имени Блез глупо таращился, когда я завис над ним с распростертыми крыльями и хлопающим на ветру плащом.
– Я не хочу причинять тебе боль, но не могу закрывать глаза на непослушание, – объяснил я коленопреклоненному человеку, касаясь руки Каспариана и налагая заклятие, которое не позволит Блезу превращаться весь следующий день. Рекконарре застонал, когда его кости ощутили связывающую его силу. – Ты расскажешь об этом своим товарищам, когда вернешься домой.
Блез пытался заговорить, но Каспариан дернул за веревку, заставив его снова хватать воздух ртом. Я взмыл в небо. Человек казался сверху совсем крошечным, когда Каспариан тащил его прочь.
Я вернулся на башню и убрал крылья, смахнув с них мокрые капли. У себя в комнате я надел серые штаны, башмаки, свободную рубаху из черного шелка и завязал волосы в хвост шелковой лентой. Через некоторое время я уже был в кабинете моего отца.
– Значит, мальчик здесь, – произнес отец, передвигая фигуру на игровом поле. Он редко вставал с кресла после моего превращения, повторял, что годы тяжело давят на него и сил почти не осталось. Я старался не говорить о его истинном состоянии и не торопил его, хотя, конечно, передача силы сделала отца совсем уязвимым. Однако угроза, которую он представлял для мира и моей души, была более чем реальна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83