Пол завибрировал, железная стена откатилась на метр, образовав проход. Мы шагнули в проём и оказались в просторном мраморном зале с колоннами, с бронзовыми светильниками и росписью на потолке - в стиле самых первых дорогих станций метрополитена. То есть, скорее всего, это и была одна из первых станций метро, по каким-то причинам не пущенная в эксплуатацию.
Всё было подготовлено для нашего прихода: по центру перрона стояли три кресла с высокими спинками. Они были такие же вычурные, как всё остальное, из бронзы и мрамора. К спинкам были привинчены штативы, к штативам - колпаки матово-серебристого металла. Метрах в десяти перед креслами находился пульт управления.
- Колпаки не в тон, - отметил Гусев. Он окончательно уверился, что вся "машина времени" - фикция сумасшедшего или навороченный симулятор.
- Что? - не расслышал Зюскевич, уже суетившийся возле кресел.
- Ничего, что мы датые?
- Ничего. Даже лучше. Легче войдёте. Без шока и без стресса.
- Попадём в это же время суток?
- В полночь с двадцать пятого на двадцать шестое.
- А почему восемьдесят четвёртый?
- Шаг прибора - десять лет.
- Надо вспомнить, что мы делали... тогда вечером...
- Гусев, - сказала Берёзкина. - Ты что, не понимаешь? Двадцать лет назад, десять или тридцать - было одно и то же. Мы отмечали мой день рождения.
- Верно! - обрадовался Гусев. - Это каждый год, строго.
Между тем Берёзкина внезапно о чём-то задумалась. Она медленно походила туда-сюда, резко повернулась и сказала:
- А почему в восемьдесят четвёртый? Двадцать четыре года - не такая уж первая молодость. Все подруги повыскакивали, а кто-то уже ведёт детей в первый класс. Я не хочу двадцать четыре.
- Сколько ж ты хочешь, ненормальная? - поинтересовался Гусев.
- Шаг десять лет?.. Хочу четырнадцать. Да-да! Как это я сразу не сообразила! Первая любовь и всё такое...
Мы посмотрели на Зюскевича. Ему было всё равно.
- Мне тоже четырнадцать больше нравится, - поддержал Гусев идею Берёзкиной. - Работать не надо. Где мы в этот день были? Ах да. Нет, тогда ещё не пьянствовали. Спали у себя дома - и никакого похмелья. Давай, давай, крути назад свою машину. Хочу свежих забытых ощущений, хочу первый раз в первый класс!
- Натягивайте комбинезоны и садитесь.
- Почему так грустно, академик? - Гусев развеселился, возможно на нервной почве. - Все ли механизмы машины времени надёжно работают? Все ли детали смазаны машинным маслом и все ли болты надёжно затянуты? Товарищ академик, вы пьяны! Разве может пьяный нобелевский лауреат производить опыты над людьми? Фашист! Недочеловек!..
Он всё перепутал, но я его уважаю; Гусев из породы тех легкомысленных людей, которые способны шутить во время пытки огнём. Только это я и называю настоящей отвагой.
- А если мне не понравится? - продолжала капризничать Берёзкина. - Что, если я захочу вернуться не через двадцать лет, а гораздо раньше?
Зюскевич приблизился к нам вплотную и, не успели мы ахнуть, щелчками зажатой в руке машинки ввёл что-то каждому из нас в голову. Я нащупал за ухом мягкий шарик с горошину, перекатывавшийся между кожей и черепом. Берёзкина гневно вскрикнула, но, стиснув зубы, промолчала. Поверив в чудо, она была согласна терпеть любую боль и любое унижение.
- Я как раз об этом... - заговорил Зюскевич. - Вернуться можно всем сразу, одновременно. Если один из вас раздавит капсулу, все трое окажетесь снова в этих креслах.
- Сильно давить надо? - спросил Гусев.
- Приложить что-нибудь твёрдое... монету... и надавить. Сил хватит. Ухо защитит от случайности.
- Как же это работает? - я осматривал тонкий комбинезон, состоящий сплошь из миниатюрных датчиков. - Разве можно что-то изменить в прошлом?
- Как ты представляешь себе поток времени?
- Что-нибудь вроде спирали...
- Избавься от штампов. Вселенная, поток времени - это дерево. Ствол массив информации. Кругами, по коре, триллионы лет мы взбираемся кругами к его верхушке...
- Тогда это винт, - сказал Гусев.
- Винт? Пожалуй, винт. Чем выше мы поднимаемся, нарезаем резьбу по его поверхности, тем больше массив информации, тем выше он становится. Мой прибор настроен на десятилетний виток. Сейчас я спущу вас на три витка, в 1974 год. Поднимайтесь, делайте что хотите, у вас тридцать лет. Но вы не в силах сорвать резьбу. Для этого нужно совершить что-то важное - взорвать водородную бомбу или убить президента... Рассказы про раздавленную бабочку примитивная беллетристика. То, что вы измените в своём прошлом, не изменит сегодняшнего дня.
- У меня всё время... - я потёр лоб.
- Что?
- Это... как будто резьбу срывает. Живу совершенно отчётливо какой-то кусок жизни. А потом - бац, без всякого перехода, - с какого-то места снова, уже по-другому.
- То есть, что значит, всё время? Давно?
- Нет, только сегодня.
- Это возможно, такие сбои иногда бывают на нервной почве. Вроде дежавю, из той же области, не опасно. Разберёмся, я в процессе подкорректирую. Натягивайте костюмы и садитесь.
Мы в последний раз пустили бутылку по кругу, разделись догола, отвернувшись друг от друга, через отверстия для лица натянули вытканные из тончайших проводов комбинезоны и сели в кресла. Зюскевич встал за пульт и нахлобучил на голову шлем.
- Готовы?
- Да, - сказал я.
- Глумись, - отозвался Гусев. - Ничего, что бухие?
- Даже лучше.
- Я в туалет не сходила... - прошептала Берёзкина.
- Приготовились...
Сверху опустились и легли нам на плечи колпаки-"фены". Клацанье клавиатуры притихло. Щёлкнув зажигалкой, Зюскевич прикурил сигарету и глянул на нас в упор. Я подумал, что Зюскевич робкий только по жизни, а в науке он зверь.
- Поехали.
В голове у меня заскрипело и провернулось.
Часть вторая
СЕКС ГДЕ-ТО РЯДОМ
1
Кира проснулась от неприятного ощущения, почти боли в нижней части живота и поспешила в туалет. Она всё помнила и ничему не удивлялась. На часах половина первого, родители спят, в квартире пусто и тихо. Как легко идти, как остро ощущаются знакомые запахи. Всё как тогда, тридцать лет назад. Только почему сердце не разорвалось на тридцать тысяч кусков? Почему она не разрыдалась в голос, надрывно, взахлёб? Да потому что ей сорок четыре, и с неё уже не так просто содрать кожу. А тело - да, те самые обещанные четырнадцать. Настоящая маленькая спортсменка, чудо с косичками. Мурка смотрит по особенному, она всё понимает. Всё понимаешь?.. Зажгла свет в туалете, села. Этого не хватало. Самое время, лучше не бывает. Что там у неё подложено... вата... Господи, тампаксы не могли придумать.
Потом, справившись со всем необходимым, она легла и сразу заснула.
Утром, за завтраком, впервые заговорила. Голос детский, а мысли взрослые. Она старше своих родителей. Но родители кажутся по-настоящему взрослыми. Ей, хотя и сорок четыре, по сравнению с ними всё те же четырнадцать. Говорили о пустяках. Вчера, на дне рождения, были Катя, Света и Наташа. Ещё тётя, мамина сестра. Выпили на шестерых бутылку сладкого вина, папа на развешенной простыне показывал диафильмы об отдыхе на Чёрном море. Теперь, в феврале, всех особенно поразил кадр поедания разрезанного на дольки арбуза, будто бы все ощутили его вкус.
По дороге в школу смотрела по сторонам, разинув рот. По-взрослому обошла накатанную ледяную дорожку. Вернулась обратно и всё-таки проехала. Так-то лучше. Надо избавляться от взрослых привычек.
2
Войдя в класс, Кира сразу увидела сидевших на последней парте Гусева и Телегина. Они молча на неё смотрели, будто ничего не было. Рассеянно поздоровавшись с девочками, Кира подошла к последней парте и, наклонившись, прошептала:
- Где я сижу?
- С этой... Романовой... - напрягся Гусев.
- С Катей? А она где сидит?
- Ряд у окна, третья парта сзади, - сказал Телегин.
- Какие у вас голоса смешные. Ломаются?
Вдруг сделалось тихо, в класс вошла учительница. Все встали. Быстро проскочив на своё место, Кира вытянулась по стойке "смирно".
- Садитесь.
Начался урок математики.
Кира не понимала ни слова. Не понимала ещё тогда, тридцать лет назад, а сейчас даже не пыталась. Слыша выражение "извлечь корень" она начинала ощупывать языком зубы. Зубы во рту были все свои, молодые и здоровые, это радовало.
Слегка повернув голову и скосив глаза, она посмотрела на мальчиков, сидевших в противоположном ряду на последней парте. Вид у них был довольно загадочный. Глаза с поволокой, блуждающие по классу. Заметив, что Кира на них смотрит, оба тоже стали смотреть в упор, но не как друзья и заговорщики, а как вампиры. Интересно, о чём они думают?
Они думали о сексе. Секс застилал им глаза, не давая видеть и слышать ничего больше. Утром, пока происходил первый шок и адаптация к происходящему, это ещё было не так заметно. Теперь, на уроке, под мерное журчание голосов, они расслабились, и гормоны, словно выпущенные из скорострельного крупнокалиберного автомата, ударили им в головы. Это был возраст пика гиперсексуальности, он обрушился на них вдруг, сразу, не дав времени разработать или вспомнить защитные реакции. В остальном к четырнадцати они были готовы - потому что в глубине души из него, по большому счёту, не вырастали. Но они не были готовы к такому испытанию...
"Берестова", - говорила учительница, девочка вставала из-за парты, и Гусев еле слышно произносил:
- Берестову бы стал?
- Уу...
"Любимова"...
- А Любимову бы стал?
- Я понимаю, зачем раньше учились раздельно, - прошептал Телегин. Какая тут может быть учёба...
"Евдокимова"... - встала девочка с развитыми формами, и оба, крепко схватившись за причиндалы, молча уползли под парту.
- Гусев, Телегин! - сказала учительница. - Я ведь могу к доске поставить.
- Можно выйти? - сказал Гусев, подняв руку.
Учительница недовольно кивнула в сторону двери. Учительницу бы он тоже "стал". Хорошо, что форменная курточка имеет достаточную длину, чтобы прятать нежелательно выпирающее.
Минут через пять Гусев вернулся на место. Лицо у него было гладкое, спокойное и даже безразличное.
- Так... - сказал он, полистав учебник. - Так, так... Седьмой класс, элементарно. Будем отличниками.
- Скотина, - прошептал Телегин, брезгливо поводя носом.
На следующий урок он сам опоздал в класс, тоже минут на пять, и тоже заметно приободрился.
3
Ближе к большой перемене запахло столовой, Кира почувствовала зверский аппетит. В карманах обнаружились обеденные талоны, и она стала тихонечко собираться, памятуя о гонках наперегонки по лестнице вниз к очереди перед раздачей. Гусев и Телегин, которые дома от волнения совсем не завтракали, у которых от голода кишки сводило и перед глазами плыли круги, были вынуждены признать, как не правы столпы психоанализа: несомненно, чувство голода значит для человека гораздо больше, нежели все мыслимые утехи любви.
Минут через пятнадцать они сидели втроём за одним столиком и уминали пахнущие хлебом биточки с пюре, вкуснее которых не было ничего в жизни, жадно кусая хлеб, чтобы унять слюноотделение. Один биточек на порцию; пюре размятая волной столовая ложка. Не густо для мужских растущих организмов. Но Кира ничего, почти наелась, заморила червячка.
Поднялись на чердак, где дымили старшеклассники, отошли в сторонку. Вспомнили, что в седьмом ещё не курили, решили просто постоять, поболтать. Говорить по существу дела никто не решался, подобрать нужные слова было трудно, поэтому говорили, о пустяках. Неважно кто и что. Главное было ясно и без разговоров.
- На математике и физике я ни бум-бум.
- Хорошо, что не спрашивали, пронесло.
- Когда она водит ручкой по журналу и эта тишина, у меня душа в пятках.
- На физике это... ЭВМ. Хе-хе. Мегабайт памяти, двадцать килобайт оперативки. Занимает комнату, стОит как подводная лодка. Свой старый отдал бы им просто так, честное слово. Вообще ничего, мне нравится, учиться легко, я, оказывается, всё помню.
- Физика ещё туда-сюда, а вот химию я так и не постиг, вообще ничего не понял. В десятом знал "аш два о" и имя-отчество учительницы.
- Как же ты школу закончил?
- Сам не понимаю; врал, просил, списывал, выкручивался... Мне до сих пор снятся в основном два кошмара: в одном забирают второй раз в армию по ошибке, в другом сдаю экзамен по химии.
- Ну, теперь мы в армию не пойдём, полно институтов с военной кафедрой и вообще есть варианты...
- А вообще как вам по внутреннему состоянию - четырнадцать или сорок четыре?
Вопрос по существу.
- Нет, я как-то вообще не изменился, - подумав, сказал Гусев.
Телегин подтвердил, что он тоже так чувствует.
- Я так, немножко постарше себя чувствую, лет на семнадцать, призналась Берёзкина.
Тут она заметила, что оба опять смотрят на неё ненормально.
- Что... - пробормотала она, чувствуя недоумение и неловкость. - Надо идти. Если буду везде с вами обтираться, что подумают?
- Слушай, Кира... - заговорил Гусев рассеянно и ненатурально. - Ты вообще это...
Его рука обняла талию Берёзкиной и опустилась чуть ниже. Рука Телегина провела по животу и коснулась груди. Оба дрожали от возбуждения.
- Аллё, в чём дело, - Кира стряхнула с себя обе руки и отступила. Мальчики, вы в своём уме? Мне четырнадцать лет, я нецелованная.
Прозвенел звонок, курильщики схлынули.
- Да ладно, Кира, чего ты гонишь, какие четырнадцать, какая нецелованная... - Гусев попытался прихватить Берёзкину силой и прижать к себе, но та вывернулась.
- Психи... - прошептала она и побежала в класс.
4
На уроке Кира настороженно косилась на мальчиков и усиленно думала. С одной стороны, Гусев на протяжении двадцати лет периодически был её любовником. С Телегиным тоже имели место один или два случая... Но это было в той, другой жизни. Там она испытывала к мужчинам здоровое физиологическое влечение, естественное для её возраста. С какого возраста? Примерно, лет с двадцати восьми. Да, примерно так. До этого романтические фантазии увлекали её больше, чем секс. А до окончания школы и в мыслях не было... то есть, в мыслях, конечно, что-то такое было. Этой весной, в седьмом классе, у неё была первая любовь. И был бы секс, если бы он захотел. Она ходила плавать в бассейне и смотрела только на него. А он просто не обращал внимания. Она даже не знала, как его зовут по настоящему;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29