Доктор прошёл за стойку небольшого буфета.
- Чай, кофе, вино, ликёр, коньяк?
- Чай и каплю коньяку.
Доктор накрыл инкрустированный столик, они сели, опрокинули в чай крохотные рюмочки и пригубили. Доктор улыбался тонкой, обаятельной улыбкой Дугласа Фербенкса.
- Итак, вы у нас, - произнёс он. - И вы хотите стать ещё красивее. Нет, вы красив и мы скажем по другому: вы хотите изменить что-то в себе. Что же это?
- Вубы.
- Губы?.. У вас прекрасные губы. Многие бы отдали за такие губы...
- Вубы, вубы, - Кира растянула губы и показала свои дёсны, пустые и воспалённые.
Доктор поперхнулся и закашлялся.
- Извините. Да, конечно, это можно поправить. У нас есть специалисты высочайшего класса. Мы вылечи вам парадонтоз и сделаем вам улыбочку по самым последним голливудским стандартам. Кира Львовна, дорогая, какие бы зубы у вас не были от природы, наши будут лучше, поверьте. Грызите орехи, пейте горячее с холодным, шатайте, царапайте, курите трубку - они останутся всё такими же белыми и крепкими.
- Гарантия?
- Бессрочная.
- До шамой шмерти?
- Именно так. Если вам угодно.
- А ешли вам угодно?
Кира смотрела подозрительно, исподлобья.
- Это... простите, в каком смысле?
- Я шломаю вуб, а вы меня укокошите. Вачем тратить деньги, ешли можно укокошить даром?
- Вы шутите?
Кира не шутила. В её глазах мелькали огоньки безумия.
- Вачем вообще лечить? Денежки-то уже на вашем счету. Моя страховка. Сердце под нарковом не выдержало. Вачем возиться?..
Кира достала из сумочки кривые маникюрные ножнички.
Доктор поднялся и попятился.
Кира поднялась, легко перемахнула через стол и приблизилась к нему вплотную. Прижала к стене, набросила и затянула на его шее боа.
Доктор открыл рот и попытался закричать.
Чик! Невидимое, молниеносное движение, и язык повис на губе. А левая рука уже расстегнула пояс и ширинку.
Чик! И вот перед его глазами раскачиваются, словно две черешни в мешочке, его яйца.
Чик! И в мешочек, словно в кошелёчек опускается головка члена.
Словно удав глядя в расширенные глаза доктора, Кира достаёт из его внутреннего кармана футляр с личными инструментами, выбирает на ощупь алмазный скальпель. Сжимает скальпель в руке доктора и резким движением вонзает его в сердце.
Отступает, любуясь произведённым изуверством.
Внезапно дёргает за конец боа, доктор винтом падает на пол, лицом вниз, прямо на скальпель.
Кира целует мешочек с трофеями, кладёт себе в сумочку и выходит. На её красном боа и красных перчатках не видно крови.
19
- Надо прийти к ней на свиданку.
- Что?... - Телегин провёл большим и указательным пальцами по глазам.
- Ну, поговорить с ней.
- О чём?
- О чём, о чём... Подумай.
Телегин посмотрел на дорогой модный прикид Гусева, на его тёмные очки в декабрьский вечер, будто бы спасающие от назойливости поклонников. Даже морда у этого удачливого авантюриста сделалась как будто гладкая, холёная, витаминизированная. Хорошо питается, если морда не пухнет от картошки и хлеба. Парное мясо с рынка, круглый год зелень, свежие овощи и фрукты.
- Ну, допустим. Подумал.
- Подумал? - сказал ему Гусев. - Плохо тебе здесь живётся? Вон морда какая стала гладкая. Помолодел, что-ли? Ещё немного? Не, так не солидно. Ты уж лучше бороду отрасти. Глядишь, через год-два появятся портреты в школьных учебниках. Ну, не надолго, конечно. Но года примерно до девяносто первого будешь ходить в живых классиках. Получишь всё по полной программе. Понял? Или, если борода лопатой не растёт, хотя бы очки надень. С простыми стёклами. Ну, так, вроде Грибоедова, мыслитель-интеллигент. Не хочу учиться, а хочу жениться. Тебя тоже на цитаты растащат. "Евдокия из последних сил боронила сырую после дождя пахучую землю, упираясь в лямку тяжёлым, на шестом месяце, бабьим животом. А мужики были на войне..."
- Фонвизина... Погоди, ты откуда знаешь мой текст?
- Такой же твой, как мои песни. В сортире твой генеральный секретарь. Жопы подтирает.
Телегину показалось, что после этой фразы в баре сделалось тихо. Наклонившись, он прошептал:
- Ты что несёшь...Забыл, какой год?
Гусев поднял с колен страницу, выдранную из толстого журнала, в котором был опубликован отрывок из "Генерального секретаря".
- На, может, пригодится. Там больше не осталось.
Но Телегин не взял. Выпив пива, он стал мнительным. То, что его произведением "вытирают жопы" его обидело.
- Вообще-то, между прочим, я сам писал. В отличие от некоторых.
- Да ладно, хрен с ним, - Гусев положил страницу и стал чистить на неё воблу. - Речь не об этом. Ты понял на счёт Берёзкиной?
- Нет.
- Короче. Объясняю для идиотов. Мы хотим обратно?
- Нет.
- А она?
- Она? А! Да. Она может.
- Как не фиг делать.
- А мы?
Гусев огляделся:
- Водки, что ли выпить?.. Ага, виду...
Он приблизился к мужикам, распивающим из-под полы, шёпотом поторговался, легко уступил и вернулся со стаканом, наполненным почти доверху. Поделили, разбавили пивом, выпили, закурили.
- Она, между прочим, нехорошо себя повела, - сказал Гусев. - Нехорошо, не по-товарищески. И тогда и сейчас. Надо наказать.
- Наказать? - удивился Телегин. - Как ещё её наказать? Она и так в тюрьме.
- Ну, не то, чтобы наказать. Я не правильно выразился. Лишить права голоса.
Наконец Телегин, вместе с приходом волны алкогольного опьянения, уловил суть разговора.
- Лишить...голоса. Вместе с гландами? - он криво и нефотогенично усмехнулся. - Мне в детстве гланды удаляли. Таким вот крюком. Железным. Потом кормили мороженым.
- Каким ещё крюком... Надо нанять ей адвоката, добиться свидания и отнять эту, блин... капсулу. Не крюком. Остренькой бритвочкой. Один пусть держит, другой надрежет кожу и вынет. Пластырь - раз-два - готово. Всего делов. Пока эта мандула у неё за ухом, нам здесь не жить.
- Кто режет?
- Разберёмся. Не в этом дело. Можно даже усыпить. Ну, минут на десять. Она ничего не поймёт. Потом поймёт, конечно...
Телегину стало обидно за Берёзкину и жалко её до слёз.
- Отолью, - сообщил Гусев и поднялся. - Подумай пока.
20
Указанный в сорванной со столба бумажке адрес нашёлся не сразу. Сначала она блуждала вдоль заборов и заброшенных строений промышленной зоны Обводного канала. Потом встретила старуху с кривым глазом и спросила, где Глухой тупик. Старуха плюнула, махнула рукой и ускорила шаг, матерно про себя бормоча. Кира пошла в указанном направлении и вскоре, перешагнув поросшую высокой травой узкоколейку, увидела гнилой бревенчатый дом и фанерную табличку, на которой тушью было написано "КРОВЬ ПУСКАЮ, ПИЯВОК СТАВЛЮ, ЗУБЫ ЗАГОВАРИВАЮ, МОЛОЖЕЕ ДЕЛАЮ". Моложее. А ей уже 24. Она специально надела школьную форму с белым фартуком и подвязала в волосы нарядные банты, потому что слышала про волшебство, которое здесь делают. А волшебство получается только тогда, когда в него очень-очень сильно поверишь. Кира остановилась, вынула из портфеля плюшевого зайчика и поцеловала: "Ну, я пошла?.."
На лавочке возле дверей сидели вонючие бомжи, пили бормотуху и уродливо скалились. Собрав волю в кулак, Кира решительно шагнула внутрь и постучала в единственную дверь.
- Не заперто.
Кира вошла в душное, плохо освещённое помещение. Табачный дым висел словно в пивной. Спёртый больнично-гнилостный запах пробивался через дымовую завесу. Кира поднесла руку к лицу и пошатнулась.
- Ступеньки!
Поздно. Девушка сделала шаг в пустоту, куда-то полетела, ударилась головой и потеряла сознание.
В нос ударил нашатырь, она открыла глаза. Над ней стоял мужчина неопределённого возраста с жёсткими кисточками усов и дёргающимся в тике лицом. Грязный больничный халат был перепачкан засохшей кровью.
- Паа-паа-платить как будете?
Доктор сильно заикался, а вместо "т" у него получался непроизвольный плевок.
- Я лучше пойду...
Кира захотела вытереть лицо, но вдруг поняла, что руки её привязаны, а сама она лежит ногами кверху в гинекологическом кресле. Она подумала, что произошла ошибка.
- Нет, не то, я не за этим!
- За этим, за этим, - плюнулся доктор. Теперь он дёргался весь, всем телом. - Какая кошечка. Дуу-дурочка.
Кира стала кричать и биться, но доктор завязал ей рот грязным бинтом.
- Ничего, ничего. Это недолго. Потом бомжики тоже побалуются, а потом мясцо в мясорубочке прокрутим. Беляшики будем продавать. Вкусные бее-беляшики. Какая ножка красивая. Какие трусики у нашей девочки, у нашей школьницы. А где же денежки? Что у нас в портфельчике?.. За-заа-заяц тряпочный.
Доктор отшвырнул зайца и стал рыться в портфеле.
Кира замычала и завертела руками. Занятия спортом не прошли даром: бинты ослабли, она вынула из петли сначала правую, потом левую руку. Отстегнула ремни с ног, сорвала повязку со рта.
Доктор обернулся, схватил наугад инструмент из железной коробки. Это были ножницы.
- С-сука! Порву в клочья!..
Кира отпрыгнула и встала за креслом. Обежали круг, дёрнулись туда, сюда.
- Ну всё, всё уходи, ничего не было, не докажешь.
- Дай сюда зайца.
Доктор подобрал зайца и бросил его девушке. В том мгновение, когда она ловила, бросился ещё раз и опять жертва оказалась быстрее.
Тут Кира сообразила, что физически она попросту сильней этого щуплого дегенерата. Если бы не ножницы в его руках...
Она вдруг изо всех сил толкнула ногой кресло. Доктор взвизгнул и отскочил, кресло упало и повалило жестяную этажерку со склянками. Склянки посыпались на пол, по каменному полу разлилась густая кроваво-гнилостная жижа. Доктор вдруг побежал на месте, быстрее и быстрее, однако ноги не успели, скользнули, и туловище шлёпнулось в лужу.
Одна рука доктора была выброшена вперёд и подёргивалась, другая оказалась подмятой под живот. Всё тело мелко задрожало и обмякло.
Кира прижала перепачканного зайца к груди, схватила портфель и, выскочив и проклятого дома, побежала куда глаза глядят.
* * *
- Можно пшикнуть из баллончика, - говорил Гусев, раскрасневшийся от водки. - Такой баллончик уже можно достать. Импортный. Я, кстати, еду в загранку. Ну, то есть на Кубу, какая это загранка. У нас этих сигар по шестьдесят копеек завались. В сша (он так и произносил, слитно, как одно слово), между прочим, пять долларов за штуку. А кроме сигар там больше ничего нет. Ром этот... "Гавана клаб". Хуже одеколона. Шварц... блин, Кварц договаривается. По комсомольско-молодёжной линии, по обмену.
- Гастроли на Кубе? - понял из всего этого многословия Телегин. Когда?
- В том-то и дело. Не успеем. Когда вернусь, всё сделаем. Можно эфиром. Или, на крайняк, дать чем-нибудь по башке.
- Гусев. Я не хочу. Я Берёзкину больше пальцем не трону. Если уговорим...другое дело.
- Ты что, дурак? Она же невменяемая. Она человека убила. А что с тобой она сделала... Тогда. А я видел.
Гусев показал, будто его рвёт, но на его рык обернулась, нахмурившись, только одна уборщица.
- Всё равно. Буду уговаривать. Пальцем не трону. Договоримся, цивилизованные люди.
- Адвокат мог бы... Они умеют на что давить. Но если мы начнём рассказывать адвокату всю лабуду...
- Я сам поговорю. Не веришь в силу моего художественного слова?!
- На миллион слов один парень с бритым затылком.
- Ты фашист. Хальт! Аусвайс контроль! Папирен битте! Анна унт Марта баден!
- Короче, Теля. Твоя и моя жизни в яйце. Яйцо у Берёзкиной в руке. Она сильная. Одно движение... и прощай молодость. Тебе это надо? Я скоро уеду. Командоре Фидель ждёт меня на острове свободы. А ты здесь... думай, думай хорошенько, что ты теряешь. Что можешь потерять. И хватит об этом. Пойдём отсюда.
- Куда.
- Поедём в кабачину. Закусим, дерябнем водочки по-человечески. Где "Сталин"? Совок поганый...
В ресторане Телегин исподволь расспрашивал Гусева про Таню Овсеенко. И тот понял, что когда он вернётся, всё будет сделано как надо.
21
Остров свободы встретил Гусева и его ансамбль тропической жарой и ослепительным солнцем. После мрачного декабрьского Ленинграда воздух и свет пьянили голову. А ещё какая-то ерунда с часовыми поясами... Первое время лучше совсем не пить ничего спиртного. Или наоборот - выпить и хорошенько проспаться. Пожалуй, да, так будет правильно.
Аэропорт имени героя Хосе Марти выглядит даже современнее, чем "Пулково-2". В зале пограничного контроля такие же длинные очереди. Кварцхава быстро нашёл встречающую сторону - энергичную мулатку с чёрным одуванчиком волос на голове и комсомольским значком на блузке. Её зовут Кончитта. На улице ждёт автобус. Американский, года пятидесятого выпуска.
Пока получали и грузили багаж, Гусев стоял возле буфетной стойки и потягивал кока-колу со льдом. Он давно уже ни к чему не притрагивался. К микрофону и клавишам подходил прямо на сцене. Фанеру ещё не записали, приходилось отдуваться по-настоящему.
Тронулись. Бойкий "одуванчик" трещит по-русски; только что закончила институт им. Патриса Лумумбы в Москве. Всё знает. Путь в центр пролегает через старый район Ведадо. Особняки, оставшиеся с колониальных времен, утопают в зелени. Улицы чистые, и никакой рекламы. Набережные-"малеконы". На берегу залива огромная фигура Христа. Одуванчик-Кончитта статую бога не комментирует, говорит по-испански, делая вид, что объясняет шофёру нечто важное.
В старой Гаване время застыло в американских 50-х, во времени правления "диктатора" Батисты. Огромные порталы с колоннами на площадях, витражи, широкие окна и балконы и... красные черепичные крыши. Капитолий - копия вашингтонского Белого дома, крепость Сан Карлос де ла Кабанья. В центре города - площадь имени всё того же загадочного Хосе Марти с мемориальным комплексом. На улицах множество машин, преимущественно советские "лады", "москвичи", "зилы" и "камазы" и старые, 50-х годов, американские "доджи", "олдсмобили" и "шевроле". Эти вылизаны и ухожены как новенькие, как в старом кино.
А вот их гостиница - самая роскошная на всей Кубе - "Ривьера". Незадолго до революции её построили американские гангстеры - для себя. Чудо комфорта, вкуса и архитектуры. Для русской "арт-делегации" комсомолом забронированы четыре роскошных номера с телевизорами, холодильниками и кондиционерами. По одному одноместному для Гусева и Кварцхавы, один трёхместный для музыкантов и один четырёхместный для обслуги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29