Вынудив молодую женщину занять оборону, он сообщил ей, что Джон хочет развода, чтобы жениться на Иоко Оно. Если Синтия поднимет шум или откажется от сотрудничества, Джон пригрозил забрать у нее Джулиана, а ее отправить обратно в Хойлэйк.
Подобные угрозы возмутили даже Синтию. «Он подает на развод! – взорвалась она. – А на каком основании?»
«Джон обвиняет тебя в адюльтере, – холодно ответил Алекс. – И я согласился свидетельствовать против тебя в пользу Джона». Затем он напомнил Синтии о той самой ночи, когда, после обильной выпивки, она забралась на рассвете к нему в постель. Взорвав свою бомбу, Алекс немедленно укатил обратно в Лондон.
Не успел он выйти из дома, как Синтия бросилась к матери. Миссис Пауэлл чуть не хватил апоплексический удар, когда она услышала о дьявольских планах ненавистного зятя. Когда Синтия сообщила, что собирается в Лондон только на следующий день, Лил ответила, что не может ждать до завтра. После обеда она уже сидела в самолете, который направлялся в Англию.
Когда миссис Пауэлл добралась до дома 34 по Монтегю-сквер, она с удивлением обнаружила на пороге дома букет цветов. Распечатав прилагавшийся конверт, она прочитала: «На этот раз я пришел первым». Джон наконец-то взял реванш.
Тот же детектив, который следил за миссис Пауэлл, должно быть, предупредил адвоката Джона, что Синтия прибудет позже, и буквально через пять минут после возвращения ей было вручено уведомление о начале процедуры развода. Когда она позвонила в «Эппл» и потребовала встречи с Джоном, ей сообщили, что для организации встречи потребуется две недели. Вспылив, она схватила мать, сына и поехала прямо в Кенвуд. На стук в дверях показались Джон и Йоко, оба в черном. Джон был явно не готов к этой встрече лицом к лицу. Когда миссис Пауэлл сказала Иоко: «Мне кажется, что вам лучше уйти в другую комнату и оставить их вдвоем», Джон в испуге закричал: «Нет, Иоко! Останься!»
Синтия мгновенно потеряла над собой контроль и разрыдалась. Ей была невыносима мысль о том, что ее может запятнать обвинение в адюльтере. Она попыталась объяснить, что Алекс ей никогда не нравился, что ей и в голову не приходила мысль заняться с ним любовью и что, сама того не желая, она позволила негодяю себя околдовать. Джон ответил, что у него нет выбора. Если он хочет уберечься от такого рода рекламы, он просто вынужден обвинить ее в адюльтере. После четверти часа споров о том, кто кому и с кем изменил, Синтия нашла, наконец, аргумент, с которого ей следовало начать. «Ты совершенно несправедливо сваливаешь вину на меня, поскольку именно ты стремишься разрушить наш брак!» – закричала она.
Леннон почувствовал, что не в силах продолжать и коротко ответил: «Давай предоставим нашим адвокатам решить это дело». Затем Джон предложил Синтии переехать вместе с Джулианом и матерью в Кенвуд и оставить ему дом на Монтегю-сквер. Когда Лилиан Пауэлл вмешалась и стала настаивать на том, что он не может так просто бросить ее дочь, Леннон закричал: «Это мой дом! Убирайтесь отсюда!»
В следующий раз Джон и Синтия встретились уже в присутствии адвокатов, чтобы обсудить финансовую сторону развода. Когда встреча закончилась, Пит Шоттон, продолжавший жить в Кенвуде, поинтересовался у Джона, как все прошло. "Да просто хренотень какая-то! – в отчаянии воскликнул Леннон. – Всякий раз, когда я пытался что-нибудь сказать Син, ее адвокат прерывал меня и говорил, что я не имею права обращаться к ней, а должен делать это через своего адвоката. В конце концов мне все это надоело, и я сказал ей: «Слушай, Син, забирай к чертовой матери все, что захочешь. Вы тут все это решите, потом скажете мне, и я вам все на хрен отдам».
Как обычно, Синтия сдалась и позволила Джону обвинить ее в супружеской измене. Пойдя на такую мучительную уступку, она по идее должна была бы потребовать от него щедрой материальной компенсации. Вместо этого, вопреки собственным интересам, она позвонила Джону и предложила договориться между собой, поскольку ее адвокаты собирались «расколоть его на несколько сотен тысяч фунтов». Когда до Джона, наконец, дошло, во что ему обойдется развод, он начал торговаться и закричал: «Больше 75 тысяч ты у меня не получишь! Да на что тебе такие деньги? Для тебя это все равно что выиграть в лотерею!»
Несмотря ни на что, развод мог пройти безо всякого шума, если бы в сентябре Иоко не забеременела. При таких обстоятельствах обвинение в супружеской измене, выдвинутое против Синтии, становилось смешным. Так что супруги поменялись ролями, и теперь Синтия потребовала у Джона развода. Тем не менее Леннон в результате отделался всего лишь легким испугом. Ему предстояло выплатить 100 тысяч фунтов плюс еще 2 400 фунтов ежегодно в качестве алиментов на Джулиана. Трастовый фонд в пользу Джулиана также не отличался особой щедростью. В двадцать пять лет сын должен был получить 100 тысяч фунтов при условии, что у Джона не будет других детей, в противном случае эта сумма сокращалась наполовину. Все права по опеке сына переходили к Синтии, и эту жертву Джон принял с явным облегчением.
8 ноября 1968 года, через две недели после того как Леннон официально объявил о беременности Йоко, Синтия получила развод. «Синтия сразу оказалась отрезанной от „Битлз“, – писал Питер Браун. – Очень немногие из служащих или друзей осмелились оказать ей поддержку или что-то сказать против Иоко. Все боялись разгневать Джона». Единственным, кто поддержал Синтию и выразил ей свою симпатию, оказался Пол. "Я была очень удивлена, когда однажды солнечным утром Пол заявился ко мне собственной персоной, – вспоминает Синтия. – Я была тронута его искренней заботой о нашем благосостоянии, но больше всего меня взволновала одинокая алая роза, которую он преподнес мне, сопроводив свой жест шутливым предложением: «Ну так как, Син? Может, давай теперь поженимся?»
Настоящими жертвами развода стали Джулиан Леннон и Киоко Кокс. Джон будет очень редко встречаться с сыном, а Йоко не станет прилагать особых усилий (за исключением эпизода с похищением, о чем речь пойдет ниже), чтобы повидаться с Киоко. Первое время девочка проводила много времени в доме у подруги семьи Мэгги Постлуэйт, которой Джон дал номер своего телефона для экстренных случаев. Один раз Мэгги воспользовалась этим номером, но ничего не добилась. Специальный служащий принял ее сообщение, но отказался подозвать кого-либо из Леннонов. Ни Джон, ни Йоко не перезвонили. Киоко была потрясена, когда поняла, что не может поговорить с мамой даже по телефону. Тогда Мэгги пришлось позвонить Тони, который приехал и забрал дочь.
Развод Иоко обошелся Джону значительно дороже, чем его собственный. Он согласился оплатить долги Кокса, общая сумма которых составила порядка 100 тысяч фунтов? Никто не знает; сколько в точности получил Тони, но, по словам его брата Ларри, он уехал из Англии «с набитыми карманами». Из-за налоговых сложностей эти деньги были проведены через бухгалтерию компании «Эппл филмз» как платеж за приобретение кинокамер и за аренду судна для съемок фильма в районе Виргинских островов: Свидетельство о разводе, датированное 30 января 1969 года, положило конец этой запутанной истории, за исключением одного: опеки над Киоко. В акте было записано, что решение по этому вопросу должно быть принято позднее «компетентными судебными инстанциями». Почему столь важный вопрос остался нерешенным? По свидетельству Аллена Кляйна, Джон Леннон, отказавшись от опеки над собственным ребенком, требовал, чтобы Йоко поступила так же. Однако Йоко захотела оставить лазейку, которая позволила бы ей позднее заявить на Киоко свои права.
Глава 33
Медовый месяц с героином
Задолго до того как Джон и Йоко обрели свободу, они стали рабами героина. Йоко рассказала Марии Хеа, что Джон пристрастился к наркотикам задолго до того, как впервые дал попробовать их ей, при этом она добавила, что, в отличие от нее, он мог свободно отказаться от наркотиков. Тем не менее для прессы она припасла совсем другую историю: «Джон... спросил меня, пробовала ли я его когда-нибудь (героин. -А. Г.). Я ответила, что когда он был в Индии, на одной из вечеринок мне представилась возможность его попробовать. Я не знала, что это такое. Вероятно, в тот раз доза была невелика, так как потом мне не было плохо (читай: не тошнило. – А. Г.). Поэтому, думаю, Джон скорее всего начал принимать их как раз потому, что я ему сказала, что мне понравилось». Какая разница, кто из них кого втянул, гораздо серьезнее то, что случилось дальше.
«Тони-Испанец» Санчес, приятель Роберта Фрэзера, популярного среди поп-звезд торговца искусством (который был арестован вместе с «Роллинг Стоунз» в мае 1967 года и посажен в тюрьму за хранение героина), частенько составлял тем летом компанию Джону Леннону и наблюдал, как тот накачивался наркотой в обществе известных наркоманов Брайена Джонса и Кейта Ричарда. "Мне казалось, что Джон, – писал он, – последует за Брайеном в тот мир, где безраздельно властвуют наркотики. (Леннон принимал героин, кокаин и гашиш, равно как ЛСД, марихуану и таблетки амфетаминов. – А. Г.) Он звонил мне чуть ли не каждый день и просил раздобыть очередную дозу... Однажды он повел себя очень агрессивно, потребовав, чтобы я достал героина. Он даже прислал ко мне своего шофера. Джон настолько замучил меня своим постоянным давлением, что я взял у шофера двести фунтов и вручил ему пакетик с двумя раздавленными таблетками аспирина. Я надеялся, что после этого он отстанет от меня раз и навсегда. Но на следующий день Джон снова позвонил и потребовал еще. «Так тебе понравилось?» – спросил я. «Да я как-то об этом не думал, – ответил Джон, – но заторчал слабовато».
Квартира Ринго на Монтегю-сквер повидала немало наркотических безумств еще до того, как сюда переехали Джон и Йоко. Задолго до них здесь какое-то время жил Джимми Хендрикс, который в наркотическом угаре развлекался тем, что швырял в стены и в шторы из синего шелка баночки с красками. После этого Ринго все перекрасил в белый цвет. И вот он опять приютил наркоманов. «Почти весь июль они провели в подвале на Монтегю-сквер, валяясь в состоянии полного добровольного отупения, – вспоминает Питер Браун. – Очень скоро квартира стала напоминать свинарник, настоящий притон, где никогда не застилались постели, а пол был завален грязным бельем и газетами». Они повесили на стену коллаж Ричарда Чемберлена, составленный из газетных вырезок, посвященных аресту «Роллинг Стоунз», и любовались им сквозь дым ароматических палочек так, будто наблюдали за собственным падением в пропасть.
Позднее Йоко вспоминала, что в то лето они с Джоном соблюдали диету, состоявшую из шампанского, икры и героина. Для Джона это был «необычный коктейль из любви, секса и полного забытья». Вероятно, никогда больше они не были так близки друг к другу и так счастливы, как тогда. Несмотря на видимую запущенность и отупение, они испытывали блаженство, сравнимое разве что с тем чувством, которое испытали те, кому довелось отведать настоящего любовного эликсира. Лежа в кровати и взирая на мир через телевизионное окно, или занимаясь любовью, или шатаясь, точно зомби, по квартире, они плавились и сливались воедино. Подобный симбиоз стал еще одним героиновым чудом, заставившим обоих в высшей степени эгоистичных любовников праздновать свою любовь так, словно они были единым существом, поселившимся в двух человеческих телах.
Кроме всего прочего, героин обладал свойством возвращать Джона в детство. «Я ощущал себя ребенком, завернутым в пеленку и плывущим по теплой воде», – говорил он. Когда Джон возвращался в детство, он неизбежно встречал в конце пути свою мать, в результате чего и появилась песня «Джулия». Записанная тем летом песня лучше любых слов выражает суть того чувства, которое Джон испытывал к Йоко.
В этой песне слушателя сразу поражает теплая, расслабленная, почти воркующая интонация голоса Леннона, когда в приступе любви и радости он начинает повторять имя матери, точно ребенок, который тянет свои ручонки для объятий. В этой песне Джон снова превратился в того нежного ребенка, каким был до того, как его бросили. Используемый здесь замечательный музыкальный язык, полный реминисценций покоя и чувственности океанского побережья, очень схож по стилистике с творчеством одного из талантливейших современников «Битлз» Антонио Карлоса Жобина. Джон Леннон никогда не отличался особой любовью к бразильскому композитору, но на этот раз именно стилистика Жобина вдохновила его, когда, называя мать «дитя Океана», он напрямую ассоциирует ее с Иоко.
Заставив воскреснуть душу нежного ребенка, которая в течение стольких лет скрывалась под маской школьного хулигана, затем подростка-тедди-боя, рокера из Мерсисайда и, наконец, прославленной, но глубоко несчастной поп-звезды, Джон Леннон повернул ход своего духовного развития. Несмотря на презрительное доселе отношение к женщинам, он внезапно отказался от своих мачистских претензий и ударился в противоположную крайность: он то изображал ребенка, то идентифицировал себя с противоположным полом, в частности, с Иоко, всегда ненавидевшей мужчин.
Начало столь революционного преображения было обозначено на выставке Леннона в галерее Роберта Фрэзера, открывшейся 1 июля 1968 года. Темой выставки стала общеизвестная маниакальная страсть Джона к калекам и уродам. Но гораздо большее значение имела стилистика разработки этой темы, заимствованная у Иоко.
Когда вечером на открытие выставки собрались критики, журналисты и другие приглашенные, они оказались в совершенно пустом выставочном зале. В самом дальнем конце галереи на стене висел большой круг, вырезанный из куска белой материи, на котором мелким шрифтом было написано: «Вы находитесь здесь». Это и было названием выставки, посвященной Иоко. А фраза и белый круг были позаимствованы у планов метрополитена: автор применил тот же метод, чтобы объяснить посетителям, как добраться до собственно выставки, которая была расположена в подвальном помещении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69