– А, понимаю.– Боль – очень странная штука, – задумчиво произнес Амфортас. – Если у человека боль длится долгое время, а потом его неожиданно лишают этой боли, то обычно развиваются серьезные душевные заболевания. Можно вспомнить эксперименты над собаками, – продолжал он. – И результаты этих опытов довольно-таки занимательны.Амфортас рассказал следователю об опытах над скотч-терьерами, проведенных еще в 1957 году. Собак выращивали в изоляции, в специальных вольерах. Брали маленьких щенят и содержали их там до полового созревания. Они никогда не общались ни с другими собаками, ни с людьми. Их оберегали от всяческих травм, ушибов и даже царапин. Когда щенки подросли, им причиняли боль, и реакция на нее была весьма неадекватной. Многие щенки совали нос в горящие спички, затем инстинктивно отдергивали его, но через секунду снова пытались понюхать пламя. Если оно случайно затухало, точно так же собаки реагировали и на вторую спичку, и на третью. Другие щенки вообще не обращали на огонь внимания, однако тоже не пытались избежать контакта с огнем, когда ученые пытались обжечь их. И неважно, сколько раз это повторялось. К такому же результату пришли экспериментаторы во время опытов по укалыванию собак булавками. С другой стороны, такие же терьеры, но выращенные в естественной среде, сразу же понимали, откуда может исходить опасность, и при повторном появлении булавки или спички в руках ученого пытались увернуться.– Боль – загадочное явление, – подытожил Амфортас.– Скажите мне откровенно, доктор, как вы считаете, Бог мог бы защитить нас как-нибудь иначе? Скажем, придумать некую сигнальную систему, которая предупреждала бы нас о возможной опасности?– Вы имеете в виду безусловный рефлекс?– Ну, что-то вроде колокольчика, который звенел бы каждый раз у нас в голове.– Представьте себе, что случится, если у вас, скажем, повреждена артерия, – произнес Амфортас. – Вы что, сразу же кинетесь накладывать жгут, или решите слегка повременить и закончить игру в карты? А если это произойдет с ребенком? Нет, это вряд ли поможет.– Тогда почему не сотворить человеческое тело невосприимчивым к повреждениям?– Об этом спросите у Бога.– Но я спрашиваю вас.– Я не знаю ответа.– А чем вы занимаетесь у себя в лаборатории, доктор?– Стараюсь выяснить, как можно отключить боль, когда в ней нет необходимости.Киндерман затаил дыхание, но Амфортас так ничего больше и не сказал:– Ешьте суп, – нарушил, наконец, молчание следователь и пододвинул к нему тарелку с супом. – А то он остынет. Как любовь Бога.Амфортас взял ложку, но тут же отложил ее в сторону. Ложка тихонько звякнула, стукнувшись о край тарелки.– Я тоже не голоден, – произнес врач. – Я вспомнил кое-что. Мне надо идти. – Он поднял глаза и уставился на Киндермана.– Странно, что вы вообще верите в Бога, – отозвался Киндерман. – С вашими знаниями о мозге и его функциях.– Мистер Киндерман? – послышался вдруг голос официанта. Он уже стоял перед столиком. – Мистер Маккуи, похоже, очень занят сейчас. Я подумал, что лучше его не беспокоить. Извините.Подумав немного, следователь проговорил:– Нет, пожалуй, побеспокойте его.– Но вы же сами сказали, что это не так важно.– Так-то оно так. Но все равно побеспокойте его. Я ужасно капризный человек, у меня свои причуды. Я старенький.– Хорошо, сэр. – Официант немного постоял, но потом все же отправился наверх за хозяином кафе. Киндерман снова повернулся к Амфортасу:– А вам не кажется, будто все, что мы называем «душой», на самом деле – не более, чем процессы, протекающие в нейронах?Амфортас посмотрел на часы.– Я вспомнил кое-что, – повторил он. – Мне надо идти.Киндерман удивленно взглянул на него. «Может быть, я схожу с ума? Ведь он уже говорил это». – На чем вы остановились? – произнес он вслух.– Простите, не понял, – замялся Амфортас.– Ну, неважно. Послушайте, побудьте со мной еще чуточку. У меня пока не все. Меня тут мучают разные сомнения. Вы не задержитесь на минутку? Кроме того, невежливо прямо так уходить из-за стола. Я еще не допил чай. Разве цивилизованные люди так поступают? Даже всякие там знахари и шарлатаны не вытворяют таких штук. Вот они сидели бы себе спокойненько и наматывали все на ус, а старый глупый толстяк пусть распинается о чем угодно. Вот это и называется «правилами хорошего тона». Я не слишком отвлекся? Отвечайте прямо. Мне тут все пеняют, будто я неясно выражаюсь, хожу вокруг да около, и я должен рассеять эти утверждения. Неужели это и в самом деле так? Только честно.Амфортас вздохнул, и что-то похожее на удовлетворение проскользнуло в глубине его глаз.– Так чем же я все-таки могу вам помочь, лейтенант? – спросил он.– Это все та же проблема мозга и ума, – объявил Киндерман. – Уже столько лет подряд я мечтаю проконсультироваться у хорошего невропатолога, но, вы понимаете, я очень стесняюсь незнакомых людей. А вот теперь меня свели с вами. И я счастлив, что мне представляется такой случай. Так вот, разъясните мне, неужели все чувства и мысли человека на самом деле являются процессами в нейронах мозга?– Вы хотите сказать, будто это то же самое, что в нейроны?– Да.– А что вы сами думаете по этому поводу? – поинтересовался Амфортас.Киндерман задумался и, приняв серьезный вид, кивнул:– Я думаю, что это одно и то же, – важно изрек он.– А почему?– А почему бы нет? – парировал следователь. – Кому это приспичит продираться в таких дебрях, как душа, если мозг функционирует достаточно ясно, чтобы все объяснить. Я прав?Амфортас слегка подался вперед. Видимо, эти слова тронули его, и он заговорил уже более мягко:– Предположим, что вы любуетесь небом, – с жаром начал он. – Перед вами огромное однородное пространство. Это примерно то же, что и электрические разряды между клетками мозга. Вот вы видите грейпфрут. В вашем чувственном восприятии появляется образ округлого предмета. Но проекция этого грейпфрута в вашей затылочной доле мозга вовсе не круглая. Она более смахивает на эллипс. Так как же тогда эти вещи могут быть одним и тем же? Когда вы думаете о Вселенной, неужели вы в состоянии разместить ее в своем мозгу? Или, скажем, предметы, находящиеся в этом кафе. Они имеют иную форму, нежели клетки вашего мозга. Так что же, неужели они становятся таковыми в вашем мозгу? Есть и другие загадки, над которыми стоит поразмышлять. Одна из них – избирательная способность мозга. Каждую секунду на вас обрушиваются сотни, а может быть, тысячи чувственных впечатлений, но вы фильтруете их и выбираете именно те, которые необходимы в данный момент. Так вот, все эти бесчисленные решения принимаются даже не за секунду, а за долю секунды. Кто же принимает решение, что именно отбросить, а что – оставить? И вот еще что, лейтенант: мозг шизофреника структурно находится в более выгодном положении, чем мозг человека, не страдающего психическими заболеваниями. Между прочим, многие люди, после того, как у них удаляют большую часть мозга, все равно продолжают вести себя адекватно.– А что вы скажете о том ученом с электродами, – заявил Киндерман. – Он дотрагивался до некоторых участков, и человек либо слышал голос из далекого прошлого, либо испытывал определенные эмоции.– Знаю. Это Уилдер Пенфилд, – отозвался невропатолог. – Но испытуемые в один голос утверждали, будто все эти ощущения шли не от них самих, а откуда-то извне. Это было им НАВЯЗАНО.– Весьма странно слышать такое от представителя ученых кругов, – вставил следователь.– Уилдер Пенфилд также же считает, что мозг и ум – это одно и то же. Так же, как и сэр Джон Экклес, английский физиолог, который получил Нобелевскую премию за свои исследования мозга.Киндерман удивленно вскинул брови:– В самом деле?– Да. Если бы ум и мозг были идентичны, то мозг обладал бы некоторыми штучками, совсем не обязательными для существования тела. Например, удивление или осознание самого себя. Некоторые ученые идут даже дальше, они считают, что человеческое сознание сконцентрировано не в мозгу. Есть некоторые теории, предполагающие, будто человеческое тело, включая и мозг, внешний мир, все это пространственно, а также расположено внутри сознания. И последнее, лейтенант. Хочу предложить вам веселый куплет.– Я обожаю веселые куплеты.– Я тоже, но этот мне, пожалуй, особенно нравится:Когда бы вес мозгаБыл весом ума -Любой бегемотСтал мудрен бы Ферма.С этими словами невропатолог нагнулся над тарелкой и начал стремительно уплетать лапшу.Краешком глаза Киндерман заметил, как к их столику приближается Маккуи.– Это именно то, что я думаю, – заявил лейтенант Амфортасу.– Что? – не понял врач, замерев с ложкой у рта и удивленно уставившись на собеседника.– Я решил ненадолго стать адвокатом дьявола. Я вполне согласен, ум – это не мозг. Я абсолютно уверен.– Вы очень странный человек, – признался Амфортас.– Да, вы мне уже об этом говорили.– Вы хотели видеть меня, лейтенант? Киндерман поднял глаза и увидел Маккуи. Тот, как всегда, был в пенсне, неизменном темно-синем блейзере и серых фланелевых брюках. Он смахивал на прилежного ученика.– Ричард Маккуи, а это доктор Амфортас, – представил их друг другу Киндерман. Маккуи сразу же протянул руку и поздоровался с доктором.– Очень рад познакомиться, – заулыбался он.– Я тоже.Маккуи повернулся к следователю.– Так я вас слушаю. – Он демонстративно посмотрел на часы.– Все дело в чае, – объяснил Киндерман.– В чае?– Какой сорт вы завариваете на этой неделе?– "Липтон". Как, впрочем, и всегда.– По-моему, у него несколько другой вкус.– Вы меня для этого пригласили сюда?– О, я мог бы потрепаться о любых пустяках, но я ведь знаю, что вы очень занятый человек. И поэтому не смею вас задерживать.Маккуи холодно окинул взглядом столик.– И что же вы заказали?– Вот. Все перед вами, – сообщил следователь. Во взгляде Маккуи проскользнуло безразличие.– Но это же столик на шестерых.– А мы как раз уходим.Маккуи ничего не ответил. Он просто повернулся и удалился.Киндерман посмотрел на Амфортаса. Тот доедал суп.– Ну вот и хорошо, – обрадовался лейтенант. – Ваша матушка останется очень довольна.– У вас еще есть ко мне вопросы? – осведомился доктор и потрогал чашку с кофе. Та уже остыла.– Сукцинилхолинхлорид, – выговорил Киндерман. – Вы его используете в больнице?– Да. То есть, не я лично, разумеется. Его применяют в электрошоковой терапии. А почему вас это интересует?– Если бы кто-то в больнице захотел украсть его, он смог бы это сделать?– Да.– Каким образом?– Он мог бы стащить его с тележки, на которой развозят лекарства, в тот момент, когда этого никто не видит. А почему вы спрашиваете?Но Киндерман снова уклонился от ответа.– А посторонний человек мог бы это сделать?– Ну, если он уверен в том, что именно ему нужно. И еще надо точно знать расписание, когда и куда доставляют лекарства.– Вам приходилось работать в психиатрическом отделении?– Случалось. Вы для этого меня сюда пригласили, лейтенант? – Амфортас сверлил Киндермана взглядом.– Нет, не для этого, – успокоил его Киндерман. – Честно. Бог не даст мне соврать. Но раз мы все равно уже здесь... – Он замолчал на некоторое время, а потом продолжил: – Понимаете, ведь если бы я задал такой вопрос в больнице, мне бы, разумеется, ответили, что это сделать невозможно. Вы меня понимаете? А так как мы с вами успели немного подружиться, я понял, что вы ответите мне правду.– Спасибо вам, лейтенант. Вы очень милый и симпатичный человек.Киндерман почувствовал, что Амфортас словно теплеет изнутри. Он тут же подхватил: – В той же манере и я хотел бы высказаться о вас. – Киндерман улыбнулся. – Вы помните выражение «в той же манере»? Мне оно очень понравилось. В фильме «А вот и мистер Джордан» Джо Пендлтон так и сыплет им.– Да, я помню.– И вам нравится этот фильм?– Да.– Мне тоже. Должен признаться, что люблю такие фильмы. Ведь подобная доброта и невинность в наши дни – вещи довольно редкие. Что за жизнь! – вздохнул Киндерман.– Она всего лишь подготовка к смерти. И снова Амфортас удивил следователя. Он уже понимал, что Амфортас – чрезвычайно умный человек.– В самом деле, – согласился Киндерман. – Как-нибудь нам надо будет встретиться еще разок и обсудить эту проблему. – Следователь снова заглянул в глаза собеседнику и заметил в них еле уловимые искорки. – Что это? Что? – Вы уже допили свой кофе? – забеспокоился он.– Да.– Я задержусь и оплачу счет. Вы были так добры и потратили на меня уйму времени. Я-то знаю, что вы очень заняты сейчас. – Киндерман протянул ему руку, и Амфортас крепко пожал ее, а потом встал и уже собрался было уйти, но замешкался и, глядя на Киндермана, тихо спросил:– Я хотел узнать насчет сукцинилхолина. Это ведь имеет отношение к убийству. Я прав?– Да, это действительно так.Амфортас кивнул и вышел из кафе. Киндерман еще какое-то время наблюдал, как он пробирается между столиками. Но вот Амфортас скрылся из виду. Лейтенант вздохнул, подозвал официанта и расплатился. Затем он поднялся по лестнице туда, где находился кабинет Маккуи. Директор беседовал с бухгалтером. Заметив Киндермана, он слегка опешил, но выражение его глаз скрыло пенсне.– Наверное, вы хотите спросить меня про кетчуп? – ровным голосом съязвил Маккуи.Киндерман только молча поманил его пальцем, и Маккуи тотчас подошел к нему.– Вы помните того человека, с которым я сидел за столиком? – спросил следователь. – Вы запомнили его лицо?– Довольно симпатичный джентльмен.– Вы его раньше нигде не видели?– Не могу точно сказать. За год в своих магазинах и кафе я вижу тысячи людей.– А не был ли он вчера на исповеди?– Что?– Вы его видели?– Не уверен.– Подумайте.Маккуи замолчал. Однако спустя пару секунд закусил нижнюю губу и отрицательно замотал головой.– Понимаете, когда стоишь в очереди на исповедь, стараешься не смотреть на людей. Почти всегда прихожане стоят или сидят, опустив глаза, и каждый вспоминает свои грехи. Даже если я и видел его, то вряд ли теперь вспомню, – объяснил Маккуи.– Но человека в кофте с капюшоном вы видели. – Да. Только я не могу сказать, был ли это тот же джентльмен.– А можете ли вы с уверенностью сказать, что это были два разных человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35