И тут Нюра совсем выпряглась.— Спасибо, спасибо, — сказала она. — Мы утром чай попили…— Да вы что! — воскликнул профессор-хозяин. — Ну-ка, давайте…— Да не беспокойтесь, мы где-нибудь в столовой…Даже Иван понял, что это уж слишком.— Садись, что ты?— Садитесь, пожалуйста, — пригласила и хозяйка. — Зачем же идти в столовую, когда можно дома?— Мы в столовой-то, знаешь, сколько время потратим! — убеждал жену Иван. — А тебе интересней по магазинам походить, сама говорила.Нюра сдалась:— Ну, можно закусить немного…Когда сели уже за стол (профессор-гость отказался, просматривал записи, привезенные хозяином), пришла Люда, невестка, высокая, статная, очень красивая. Иван неприлично открыто засмотрелся на нее.— Это мои гости, — сказал профессор-хозяин.— Очень приятно.— Людмила… как у тебя день?— У меня с двух часов заочники.Профессор помрачнел. Замолчал.— Ваня звонил? — спросила Люда, не замечая, а может, не желая замечать, что свекор помрачнел.— Он ушел на лекции.Люда с Марьей Ивановной ушли на кухню.— Странный ты человек, Сергей Федорыч, — заговорил профессор-гость. — Ну а что ты предлагаешь? Как предлагаешь им поступить?— Это ты странный!.. Я предлагаю! Я уже давно ничего не предлагаю. Попробовал бы я предложить!..— Ну, как же быть?— На это мог бы ответить хозяин дома. Но таковых теперь в домах не бывает… Разве вот у них, — Сергей Федорыч кивнул в сторону Ивана и Нюры. — И то вряд ли.— Частенько русские… домострой вспоминают. Странная тоска… В профессорском доме. Не находишь?— Нет, не нахожу.Профессор-гость уткнулся в тетрадку.Гости — Иван и Нюра — не поняли, о чем шла речь. Иван аккуратно доставал ложечкой красную икру из вазочки и ел прямо так — из ложечки же. И снова доставал.— Вкусная штука, — похвалил он, когда почувствовал на себе взгляд хозяина.— Ешь, ешь, — кивнул Сергей Федорыч. — Это память о домострое. Редкая штука.
ГУМ.Людская река растекается здесь на десятки проток. То закрутит у прилавка с носками, то увлечет в салон электроприборов… То вынесет на горбатый мостик, и тогда можно оглядеться, передохнуть, прийти в себя.Ивану очень понравилось смотреть сверху, с мостика, на людей внизу… Но Нюра торопила. Куда торопила? Впрочем, она что-то покупала — что-то такое Иван держал уже в руках, какую-то коробку.Нюра неутомимо перебирала, прикидывала на голову платки… Продавщицы ей делали замечания, Нюра не обращала на них внимания. Ее очень увлекло это занятие — перебирать товары. Она прямо преобразилась вся. И куда девалась ее деревенская робость, нерешительность!Она тащила Ивана все дальше и дальше… Они вместе трогали плащи, мяли рукава их, растягивали… Вместе заглядывали в бирочки, где указана цена… И шли дальше.В одном месте толпа растащила их в разные стороны…Иван забеспокоился… Стал кидаться туда-сюда, спрашивал людей, показывал руками, что потерял жену, крупная такая женщина, с веснушками.Одни качали головой — не видели…Другие улыбались…А один сердобольный молодой человек стал, как видно, объяснять Ивану, что надо пойти на радиоузел, сказать фамилию, имя, отчество жены, и там объявят по радио, и жена придет к фонтану…
А профессор Сергей Федорыч в это время названивал по телефону в справочное Курского вокзала. Справочное все время было занято.— Кошмар!.. — застонал профессор. — Целый час — все занято.Профессор-гость, читая тетради хозяина, пояснил:— Они кладут трубку на стол и читают детективные романы.
А Иван стоял у фонтана в ГУМе и ждал… жену. Волновался, как любовник.
— Нет, это черт знает что такое! — взревел профессор-хозяин. И бросил трубку. — Это же, простите, не работа!.. — Он встал и заходил по комнате. — Это не неумение работать, это не-же-ла-ние работать! Ну, как же: она десять лет училась, ей вдалбливали в голову, что удел человеческий — это беспосадочный перелет Москва — Владивосток…— Старо! — сказал профессор-гость.— Это первенство мира по прыжкам в высоту, а тут кто-то хочет узнать, когда идет поезд «Москва — Симферополь»! Фи! — Сергей Федорыч всерьез разволновался. — Ах ты, кудрявая, судьба обошла тебя, не повезло в жизни!.. Вот увидишь, сейчас, если дозвонюсь, рявкнет: «Москва — Симферополь» отходит в ноль целых…» И подумает: «Старый осел».— А ты как-нибудь… молодым баритоном попробуй.Профессор опять подсел к телефону. Опять было занято.— Так!.. — Профессор тихо стал звереть. И неожиданно перешел от крика на тихий, зловеще-вкрадчивый голос: — А ведь никто не догадался объяснить ей, что простое человеческое дело — ответить, если спросили, — и есть высокий долг…— Видишь, у тебя получается — баритоном-то.— Пошел к дьяволу!— Чего ты психуешь-то? Ну, занято… Один ты звонишь, что ли?В это время пришел Иван-сын.— Вий пришел, — сказал отец. — Слушай, Вий, объясни мне, пожалуйста…— В чем дело?— Не могу дозвониться в справочное Курского вокзала. Все время занято…— Когда нужны билеты?— Ты хотя бы узнай…— Когда нужны билеты? Их принесут сюда, на дом.— На завтра.Иван-сын подсел к телефону, набрал номер…— Сергей? Сережа, нужно два билета… Хотя подожди… У них сквозной до Симферополя?— Нет.— На завтра. Два билета. До Симферополя. Спасибо. — Сын положил трубку. — Завтра утром сюда принесут два билета. От десяти до двенадцати.Старики молчали. Долго молчали.— Так жить можно, — не то шутя, не то серьезно сказал профессор-отец, — блат кругом. — И продолжал иным тоном: — Иван, я серьезно прошу, поговори с деревенским человеком. Это очень умный, хитрый и в то же время какой-то поразительно доверчивый человек. Ведь это сегодняшняя Россия.— Ну уж! — воскликнул профессор-гость. — Вся, сразу — в одном Иване…— О чем поговорить? О положении сельского учителя сегодня? Но я больше его знаю об этом…— О-е-е!— Знаю, например, что подавляющее большинство учителей в стране — женщины. Могу назвать цифры…— Не надо. Ну и что, что женщины?— Это нехорошо. То есть не то что вовсе нехорошо, но желательно, чтоб мужчин-педагогов было больше. Не нужно же тебе объяснять, что для ребенка-мальчишки, положим, сказанное учителем-мужчиной совсем не одно и то же, что скажет учительница. Мы это знаем.— Ну и что вы собираетесь делать?— Пишем диссертации, — не то в шутку, не то всерьез ответил сын.— Лихие ребята!— Дальше, мы знаем, что общекультурный уровень тех же сельских учителей… Ну, как бы это… оставляет желать лучшего, что ли. И вовсе не потому, что они…Зазвонил телефон.Профессор поднял трубку, послушал и сказал:— Его нет дома. Позвоните попозже… Итак, вовсе не потому, что они не хотят его повышать, а…— Меня просили?— Да. Переживут. А почему же?— Первое: огромная, иногда нелепая перегруженность в школе. Учителей, я имею в виду. Любовь местных властей общественную работу на селе сваливать на тех же учителей. Они и агитаторы, и организаторы, и участники художественной самодеятельности, и депутаты сельских Советов — словом, актив.— Не вижу ничего в этом плохого.— Плохо то, что некогда книгу почитать, фильм посмотреть… Они падают от усталости.— Третье?— Третье: я бы увеличил им зарплату. Но из своего кармана, сам понимаешь, я это не могу сделать.— И все-таки, что же делать? Ведь им доверено будущее страны — дети. Между прочим, никто из них — я говорил со многими — не пожаловался. Очень добрые, приветливые люди… Даже веселые.— Это труженики. И потом, что же, они тебе, московскому профессору, станут жаловаться? Ты бы стал жаловаться, когда был молодым?..Профессор-отец ничего на это не сказал. Не ответил.— Папа, мы не помешаем, если соберемся сегодня у нас?..— Кто? Да нет… что же? Нет, конечно, не помешаете. Этот… волосатый — придет? — Профессор весь перекорежился, перекосился — изобразил, что играет на гитаре.Иван-сын ушел к себе в комнату, никак не отреагировав на выходку отца.— Ах, славно! — воскликнул профессор-гость. И хлопнул ладошкой по тетрадке. — Много ты добра привез, Серега! Славные есть штучки.Профессор-хозяин посмотрел на него… Ничего не сказал. Помолчал, задумчиво глядя на телефон… И сказал вдруг:— А кумекают… эти-то. — Кивнул в сторону, куда ушел сын.— А? — откликнулся профессор-гость. — Эти-то? Кумекают.— Кумекают. Славные, говоришь, есть штуки?— Ах, славные! — Профессор-гость ласково погладил тетрадку.В ту ночь профессору пришла в голову блистательная идея: устроить встречу студентов, какие остались на каникулах в Москве, аспирантов и преподавателей университета — всех, кто способен насладиться музыкой живой русской речи, — встречу с Иваном Расторгуевым. Собрать несколько человек — «любителей словесности».В аудитории, где происходила бы встреча, во вступительном слове профессор сказал бы так:— Уважаемые коллеги, друзья! Я пригласил вас на эту встречу вот с какой — единственной — целью: просто чтобы мы послушали одного из тех, кого мы называем языкотворцем, хранителем языка. Собираются же слушать музыку!.. И собираются, и внимательно слушают бесчисленных кликуш с гитарами… Я уже говорил и писал, почему эти… «ловцы губок» привлекают к себе внимание. Если привлекает подделка, значит, есть тоска по настоящему, неподдельному. Так было, так есть. Мы очень много знаем, мы строим невиданный Вавилон… Мы оглушили себя треском машин, воем сирен… Мы, в своем упоении цифрами, полупроводниками, схемами, телевидением, мы, социологи, математики, нумизматики, мастера классической демагогии… мы уже давно не слышим, как говорит наш народ. Послушайте же!
Еще в машине, когда ехали московскими улицами в университет, профессор говорил Ивану:— Рассказать?.. Ну, расскажи что-нибудь… О себе. Расскажи, как ты собираешься детей учить. Почему непременно надо учить. Расскажи, как ты обо всем этом думаешь, — получится про жизнь.— Можно Нюра тоже выступит? — попросил Иван.— Можно.— Нет, я не буду, — воспротивилась Нюра. — Я не умею.— Ну, посмотрим, как там будет… Только, Иван, дело-то в том, что это вовсе не значит — выступать. Надо рассказать, как умеешь… Понимаешь ли?— Все будет в порядке, — заверил Иван.
А еще раньше, в тот же день, утром, у профессора — Сергея Федорыча и его коллеги — произошел серьезный разговор.— Почему? — спросил Сергей Федорыч коллегу.— Потому, — стал внятно, жестко, но не зло пояснять лысый профессор, — что ты его не знаешь. Не понимаешь. Не чувствуешь, выражаясь дамским языком. И не суйся ты в это дело. И не срамись: и себя подведешь, и парня… поставишь в глупое положение. Не тот сегодня мужичок, Серега, не тот… И фамилия его — не Каратаев. Как ты еще не устал от своего идеализма? Даже удивительно.— Жалко, Лев Николаич помер — послушал бы хоть. Тоже был идеалист безнадежный.— В отношении мужичка — да, был идеалист.— Ну, и как же его фамилия? Мужичка-то нынешнего? Полупроводник Шестеркин?— Не знаю. Я, видишь ли, не специалист здесь, в отличие от… некоторых. Наверно, не Шестеркин, но и не Каратаев. И не Сивкин-Буркин. Не смеши, Серега, народ честной, не смеши.— Посмотрим.
И вот вышел Иван на трибуну…Профессор и Нюра сидели за столом. Лысый профессор — в зале.— Уважаемые товарищи! — громко начал Иван. — Меня Сергей Федорыч попросил рассказать вам… как я думаю про жизнь. Я хорошо думаю, товарищи!В зале засмеялись.— Я родился в крестьянской семье… Нюра — тоже в крестьянской. Значит… воспитывались там же, то есть в крестьянской семье. Я окончил шесть классов, Нюра прихватила восьмилетку. За границей не были…В зале опять засмеялись.— Что он делает? — негромко спросил профессор Нюру.Нюра, очень довольная, сказала:— Выступает. А что?— Я по профессии механизатор, тракторист. Норму…— А Нюра? — спросили из зала.Нюра привстала и сказала:— Я доярка, товарищи. Свою норму тоже выполняю.— Даже перевыполняет, — продолжал Иван.— На сколько про`центов?! — опять выкрикнул веселый молодой человек, очень волосатый и не злой.— Проце`нтов, — поправил Иван. — Нюся, на сколько процентов, я забыл?Нюра опять привстала.— На тридцать-сорок.— На тридцать-сорок, — сказал Иван. — Вот гляжу на вас, молодой человек, — тоже весело и не зло продолжал Иван, глядя на гривастого парня, — и вспомнил из молодости один случай. Я его расскажу. Была у меня в молодости кобыла… Я на ней копны возил. И вот у этой кобылы, звали ее Селедка, у Селедки, стало быть, — Иван наладился на этакую дурашливо-сказочную манеру, малость даже стал подвывать, — была невиданной красоты грива. А бригадиром у нас был Гришка Коноплев, по прозвищу Дятел, потому что он ходил всегда с палочкой и все время этой палочкой себя по голенищу стукал, и вот этот самый Дятел приезжает раз в бригаду и говорит: «Ванька, веди сюда свою Селедку, мы ей гриву обкорнаем. Я видел в кино, как сделано у коня товарища маршала на параде». Привел я Селедку, и мы овечьими ножницами лишили ее гривы. Стало как у коня товарища маршала. Но что делает моя Селедка? Она отказывается надевать хомут. Брыкается, не дается… Хоть ты что с ней делай. Уж сам Дятел пробовал надевать — ни в какую! Кусается и задом норовит накинуть… Что делать? А был у нас в деревне дед Кузя, колдун. Мы — к нему. Он нам и говорит: «Отпустите ее на волю на недельку… Пусть она одна побудет, привыкнет без гривы-то. На кой, — говорит, — черт вы ей гриву-то отхватили, оглоеды?» Вот, товарищи, какой случай был. Теперь насчет…— Почему кобылу звали Селедкой? — спросили из зала весело. Опять гривастый спросил.— Почему Селедкой-то? А — худая. Худая, как селедка. Там только одна грива и была-то.Засмеялись.И профессор тоже невольно засмеялся. И покачал головой.Нюра наклонилась к нему, спросила:— Ну, как — ничего?— Ничего, — сказал профессор. — Хитер мужик твой Иван. Хорошо выступает.Нюра была польщена.— Он умеет, когда надо…
— Иван, — спросил профессор Сергей Федорыч, когда ехали в машине из университета оба профессора, Иван и Нюра, — скажи, пожалуйста, зачем ты про кобылу-то рассказывал? Про Селедку-то…Лысый профессор громко засмеялся.Иван улыбнулся…— Да повеселить маленько людей. Меня еще дед мой учил: как где трудно придется, Ванька, прикидывайся дурачком. С дурачка спрос невелик.— А тебе что, трудно пришлось?— Да не то чтоб уж трудно… Я же не знал, что они улыбаться начнут.
1 2 3 4 5 6 7 8