- Уйти-то от нас ушла, а дух поганый с подола со своего у нас остави-
ла. Кобели на тот запах ходют.
Вирка передернула губами, пошла от старухи и на ходу кинула:
- Ладаном покури, отшибет. А то и твой-от сын по-кобелячьи за мной
все вяжется!
Но Мокеиха сказала внушительно и глухо:
- Постой-ко! Слово сказать надо.
Виринея приостановилась. Через плечо глянув на старуху, спросила:
- Ну? Какое еще слово? Все одно ты меня ничем не проймешь. У меня на
тебя даже обиды нет. Больно ты и без меня горько сыном обижена. Чего те-
бе надо?
Старуха подтянула губы. Сказала сдержанно:
- Чернявый тот анжинер приходил, тебя спрашивал. Сказывал на стирку,
на мытку, что ль. А видать, какое мытье ему нужно.
- Ну?
- Чего нукать-то? Хочешь, дак иди, мой. Аль уж, может, сладились? За
хорошие деньги, аль так, задарма, по согласью?
Вирка усмехнулась:
- Не твой расход, не твой доход. Иди, баушка, домой! Не обидишь ты
меня, не проймешь. Жалею я тебя! Сын твой больно ненавистен мне стал, а
из-за тебя и его вот сейчас пожалела. Мается и тебя мает. Приспокоились
бы вы как-нибудь, я бы, право слово, порадовалась. Прощай, баушка.
И скрылась в сенях. У старухи сердце от злобы зашлось. Чуть из двора
выбралась. Как разговаривает! Чисто путная. А она, старая, перед ней,
как девчонка покорливая, стояла, слушала. Господи, за что обида такая в
седые остатные года?
Долго ночью плакала.

IV.

Об инженере том напрасно старуха напомнила. Не больно приглянулся,
чтоб часто в голову лез. А все же где-то позади явных мыслей тайком дум-
ка о нем спряталась. Может быть, от того, что никому Вирка кроме Васьки
постылого на ласковую душу не нужна... Та же Анисья из любопытства с ней
хороводится. Разговору много про Вирку было, ну и занятно той проколу-
пать: что за человек. А тот барин с первого взгляду на Вирку с большой
лаской, как на желанную. И сейчас вот не забыл. Только и на Ваську тогда
позарилась за ласковость... И сердито оборвала мысль:
"Ну их всех в болото, лешаков! На работе и не думаешь про мужика. Так
проживу. Хватит с меня одного. И от того ни крестом, ни пестом не
отобьешься!"
Больная баба отошла. С натугой, а вставать стала. И помаленьку по до-
му управляться. Хоть ничего жили, по-среднему, куска на Вирку хватило
бы, но баба по-крестьянски прижимиста была. Зря куски не разбрасывала.
Как продохнула, к печи доплелась.
- Ну-к, Вирка, отойди, я сама...
Виринея бабу поняла. Сама так же бы хозяйствовала. Приласкала одобри-
тельным взглядом и сказала:
- Вызволилась? Вот и хорошо. Утре, как еще полегчает, дак я на вас и
отработала. Уйду.
И на другое утро опять к Анисье ушла. Анисья что-то затуманилась.
Побледнела, осунулась, и взгляд невеселый был. Сказала Вирке вечером,
как коров доили:
- Что-то у меня на сердце гребтит. Давно писем от мужика нет. Либо
шибко ранетый, либо помер совсем. А то, може, у немцев мается.
Виринея отозвалась сдержанно:
- А, може, прописали про тебя ему?..
- Что с астрияком-то с моим путаюсь? Тогда бы еще скорей хучь через
родню покор прописал. Нет, чую, плохое с им. Вот который день ем кусок
без охоты, и все што-то маятно...
- Анисья, на што он тебе? Надругалась ты над им...
- Что надругалась? Дите, што ль, чужих кровей на его кусок привела?
Сроду до этого не доведу. Двоих вытравила и третьего, коль с чижолости
сейчас тоскую, изведу. У Мокеихи-то у твоей на это из всех бабок рука
легкая. А так что ж? Кровь-то молодая, сам знает. Поди, тоже без бабы не
прожил. Еще хворь дурную принесет. Мало ль у нас мужьями порченых? Чего
же, дело такое. А меня побьет, поувечит, а там опять вместе заживем. А и
убьет коли сгоряча, дак потом пожалеет. На работу я спорая, телом креп-
кая. Чего надругалась? Ну ты, тпру-у, стой. Чего брыкаешься? Стой, коро-
вушка, стой, матушка...
Подоила, перекрестила корову и сказала:
- К Магаре схожу. Пущай за Федора моего помолится. А может, предска-
жет что. Ты подомовничай тут. Молитву, которую солдатам посылают, Мага-
ра, сказывают, составил. Шибко солдаты на ее надеются. Хороша от смерт-
ной от пули. Нашински солдаты под рубахой на сердце ту молитву в бой но-
сют. Как у старосты старого Митрия-то убили, Терехин Васька с тела с его
ту молитву снял. Прописал Митревым родителям, что себе на охрану листок
тот оставил.
Виринея вздохнула:
- Дурной народ - деревенски наши люди. Убили, дак чего же молитва-то,
коль пользительная, не оборонила?
- Ты, Вирка, про богово дело не бреши. Как веру человек сменит, ни к
чему становится! Из кержачек перешла, дак и клеплешь на наше правос-
лавье. Не люблю таких слов. Тебя молиться не заставляю, а ты меня не за-
май.
- Чего ты ощерилась? Не стращай, я не пужлива. Не люби, а ведь сама
говоришь: и с молитвой убили.
- Ну-к, што ж? Так бог схотел, закрыл глаза на ту на молитву. Митрию
так на роду было написано, а другим помогает. Спиши мне ее, ты хорошо
грамотна.
- Не буду.
- А, сволочь ты, безбожница! Ну и цалуйся с лешим! Без тебя найду,
напишут. Домовничай, а то к ночи дело. Я схожу, отнесу чего ни то Магаре
и помолиться попрошу.
Большая вера в Магару в жителях укрепилась. Из дальних волостей, ког-
да путь был, к камню его приезжали. Подаянья доброхотные приносили и
привозили. Но без корысти Магара перед богом старался. Даянья у камня
оставлял. Они исчезали. Платок один жертвенный на бабе акгыровской из
беженок видели. Но все же несли и везли. И Анисья полный узелок снеди
набрала и ниток шерстяных моток.
- Подомовничаешь, што ль? Астрияк-то мой поздно придет. В барак к
своим отпросился. А ребята прибегут, сунь кусок, и пущай спят.
- Да ладно уж. За ругачку твою когда ни то взгрею я тебя. Не люблю
этого. Ну, да ты не злая, спущу пока. Иди! Подомовничаю, некуда мне и
уходить-то.
В сладостном томленьи расправлялась сбросившая снежную глухую покрыш-
ку земля. Было легким и в кротких красках сгасало вечернее небо. Будто
грустило в беззлобьи безнадежности, что не ему, а земле дан час плодо-
родья, сладость и горечь кратких земных радостей. От этого полегчавшего
в кротости неба, от бережного тихого опусканья на землю темноты, от при-
зывного курлыканья летевших отважно-далеко журавлей, входили в человечье
сердце радость и тоска.
Виринея стояла на огороде. Смотрела на журавлей в вышину, слушала ве-
чернюю негромкую суету дворов, жадно забирала в грудь хмельные запахи
земли и ветра. Побледнело лицо, тосковали глаза, а нарушить ту хорошую
легкую тоску и уйти не хотелось. Инженер к изгороди огородной подошел.
Сильно вздрогнула, когда негромко окликнул:
- Виринея...
И с промедленьем добавил:
- ...Авимовна...
Все эти недели мыслями о ней маялся. Крепко забрала. Все про нее ра-
зузнал. Думал, дурное в прошлом ее отобьет думу о ней. Но только пуще
распалился. Сегодня только узнал, где живет теперь она, и сегодня же са-
ми ноги притащили к ней.
Виринея от испуга быстро оправилась.
- Вот напугал, барин! Откуда вывернулся?
С лица еще тихость не сошла. Говорила не сердито, устало.
- Вы чего-то меня спрашивали? Старуха сказывала, к им приходили.
- Да я не знал, что вы перебрались от них.
- Ну, как, чать, не знать? В деревне про всех все знают, а про меня
вы, слыхать, все расспросы расспрашиваете. Может, только избу не знали,
где живу теперь, а про дела про мои с Василием как, чать, не знать! Зря
только старуху расспрашивать пошли.
- Да я, честное слово, Виринея Авимовна...
- Что это вы важевато как со мной? Батюшкины кержацкие кости вели-
чаньем тревожите? Мне чудно и ровно совестно. Мы народ к тому привычный,
что старух только величают.
- Мне очень хотелось еще увидеть вас, Виринея. Знаете, так бывает:
увидишь в первый раз человека, а кажется, что давно знал его - влечет к
нему. Тогда вы сердито со мной разговаривали. И мало...
Тянул медлительные слова. Думал.
"Не так... не так надо с ней говорить".
В этот час, кротостью вечерней напоенный, и у него не стало жадной
хватки бурного желанья. Только и надо вот так стоять поодаль от нее,
смотреть усмиренными глазами и ощущать: удивительная, дорогая...
Виринея встретилась с ним глазами и чуть порозовела.
Сказала негромко:
- Нехорошо, что вы тут стоите. И то про меня много болтают.
Он встревожился:
- Но почему же? Разве нельзя поговорить? Ну, просто так, по-челове-
чески поговорить? Не уходите, пожалуйста! Ну, давайте вон туда, по-
дальше, за село пройдем.
Виринея засмеялась тихим грудным смехом. Покачала головой:
- Еще лучше удумал! Да я ничего, стойте, разговаривайте. Меня сплет-
ками своими до сердца не проберут. Привыкла я. За красоту за мою бабы
меня не любят. Чисто мне кажный мужик нужен, а им всех до единого жалко
уступать.
Спокойно и просто о красоте своей. Не чванливо, не кокетливо, а прав-
диво. Умилился влюбленно: милая. Она, глядя мимо его лица, тихими сегод-
ня глазами, говорила:
- Вот и в городу: и стряпать по-господски выучилась, и стирать и гла-
дить как надо господское белье, а по-долгу на местах не жила. Не с того,
что без паспорту. Это для их выгодней, дешевше. А все из-за завидки
бабьей. Поглядят барыни, как ихние мужья, аль там кавалеры, околи меня,
вот как вы теперь, вьются, - сичас фыркать зачнут. Ну, а у меня сердце
на фырчок нетерпячее, сама отфыркаюсь. Вот и с места долой. Одна вот
чудная больно.
Виринея фыркнула.
- Так из себя хуть господа, а с деньгами не густо. По дешевой образо-
ванной должности с мужем жили. Все листы каки-те писали и в эту, как ее?
Тьфу, уж забыла городские слова... В редакцию каку-то ходили. Книжки мне
еще давали читать. Там, дескать, у их в этой редакции составляли. Скуч-
ные книжки, - про бедный народ... Я брать брала, а мало их читала. Ну,
дак они со мной так: все одно, дескать, люди, что господа, что мужики.
Великатно, старательно. Маленько муторно с ими было, больно великатные.
А ничего: пища, что сами едят и без ругачки. Только гляжу, барин чаще ко
мне на кухню, как барыня из дому. То да се, а сам мнется, вот как вы.
Ну, думаю, как бы барыня не осерчала. Да и при Ваське тогда заходил,
Васька сумлевался. А барыня - такая: по-городскому ничего, стеклышки
эдак на носу на шнурочке, кудеречки реденьки. Ну, а по-нашему: сохлая да
конючая. И барин с ей ласков, а, видно, посдобней, повеселей чего захо-
тел. Ну, и она приметила. Не осерчала, виду не дала. А только раз пришла
ко мне и говорит: Виринея, давайте обсудим. Ну, разное там говорила, ме-
щанки, говорит, которые за мужей держутся, а я нет. Если, мол, тебе ну-
жен - бери. Я, дескать, сама уйду. Я говорю: он мне не нужен, а коли
сумлеваетесь, рассчитайте. У меня, мол, свой, хуть плохой, да свой есть.
Да и у тебя-то, мол, мужик не лучше. С Васькой парный, только что обра-
зованный. А она - нет, говорит, зачем расчет, давайте обсудим. И вот
эдак раз двадцать все: обсудим. Ну, лучше бы она меня била, чем сусолить
эдак! Плюнула я, да тишком рано утром от их ушла. Вот эдакая завидка по-
тяжельше фырчанья!
Оба весело засмеялись. Виринея со смехом закончила:
- Она меня, эта "обсудим"-то и проняла. Затосковала я по деревне.
Проще у нас. Двинут, дак без разговоров двинут. Айда, говорю, Василий, к
своим подаваться. Уж терпеть, дак от своих. Вот когда обидно на баб на-
шинских станет, вспомню про тех образованных, обида-то и отмякнет. Эти
злы, да без подвоху. А те прямо не покорят, а жалостными словами зашпы-
няют.
- А не скучно вам здесь? Все-таки вы уж привыкли к городу...
- Ничего я не привыкла. Легкому сердцу везде сладко, а коли в ем
горько, дак где не жить, все одно тошно. Да нам за работой скучать не-
когда. В девках я книжки читала, а теперь и к им охоты нет. Вот так пос-
тою, погляжу да спать пойду. И в праздники больше сплю.
- Книжки я вам могу прислать, если хотите, у меня интересные есть...
И романы, и повести.
- Вот я раньше до романов охотница была. От дяди таилась, а много пе-
речитала. И работу какую ворочала, а читать находила часочки. В летни
праздники в степи пряталась.
- Я пришлю... Я вам завтра же принесу.
Виринея с усмешкой махнула рукой:
- Не надо. Я в их теперь и глядеть не хочу. Читала, читала, да вот с
чахотным и спуталась. Чего смеетесь? Правда, так. В книжках все такие
обходительные. Про любовь там всякое. Ну, а наши деревенские эдак не
займаются. С девками словами не канителят, а с бабой своей дак и вовсе
разговоров не разговаривают. Корове когда скажут "красну-ушка, красну-
шенька", аль лошадь с добавкой словом ласковым назовут, а жену - нет.
Для работы взята, для роду, а не для ласковости. И на работе скотину жа-
леют, а бабу нет. И все одно - в богатстве ли, в бедности - везде к на-
шим бабам так то. Еще бедный-то лучше, из-за хозяйства не ярится. Ну,
вот я в книжках одно начитала, а нагляжусь на другое. И неохота мне ни с
кем нашинским. На улицу тайком часто бегала, охотливая в девках до ве-
селья была, а от себя всех отваживала. Не милы. На тех, в книжках, не
похожи. А этот вот, Васька-то, и в обряде городской и с манерами с го-
родскими. По-тихому, со словами ласковыми, обошел меня. И из себя чисто
не деревенский, худенький, да ужимчивый. Вот и припаялась.
- А сейчас вы его не любите?
Виринея встрепенулась. Взглянула в инженеровы ласковые глаза и вдруг
сухо оборвала:
- Разболталась я. Молчу много, а вот так накатит и заговорюсь. Вы че-
го шли ко мне-то, с каким делом?
Затаился взгляд. И губы твердо сжала. Спугнул инженер легкий разго-
вор. Сам избить себя готов был, но как поправить, как разговор затянуть,
не знал.
- Я, видите ли... Не знаете ли вы кого мне здесь попросить стирку
белья моего на себя взять?
- А што же, я постираю. Я по-городскому могу. Только я за дешево не
возьмусь.
И опять деловито плату указала. Очень дорого по местным ценам. Но он
уж не злился. Только жалел, что та милая, с неуклюжей, но задушевной
речью спряталась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13