На работу, что ль, удал? Э-эх! Так дышит, для копоти!
Оборвала, словно словами задохнулась. Васька захрипел:
- Будет, будет... Скажи тишком. Сколько раз попреки твои слушал, еще
послушаю... Не кричи только, нехорошо. А ты, мать, не вереди Виркино
сердце. Она и то с тобой покорная. И сейчас не со зла она... Вирка-а,
ложись! Спи! Не со мной, ну на лавку ляг! Все переговорено, перетерпи.
Кроткий молящий голос Васькин хуже ножа острого для матери. Он еще
перед эдакой, перед охальницей пригибается! В смешной и жалкой торопли-
вости с печки полезла. Слезая, кричала:
- Сама... Сама ведь к Ваське ночью прибегла! А кто велел тебе? При-
бегла, змеей вползла, а теперь мужика порочишь. Чего же глядела раньше,
беспутная? Да я тебе глаза твои бесстыжие выцарапаю, коль ты слово такое
еще скажешь! Вре-ешь! Вре-ешь! За беспутство твое, за грех за твой бог
дитю в утробе быть не дозволяет.
Подступала старая, в беспомощном гневе трясла головой с седыми, жид-
кими, растрепавшимися без повойника волосами, вытягивала руки с костля-
выми пальцами. Лица старухиного Виринея не видела, но руку ее поймала.
Негрубо в сторону отвела, хотела даже тихим словом успокоить. Но Васька
с кровати заругался на старуху:
- Зачем ты в наше дело путаешься? Чего тебе надо? Отжила свое и спи
на печке! Чего промеж мужа с женой вредишь?.. Уходи сейчас! Не смей до
бабы до моей касаться! Пальцем тронуть Вирку не дозволю!
Со злостью, вновь вскипевшей, Вирка крикнула сильно и зло:
- Молчи, гнилой!.. "Пальцем тронуть не дам"! Самого-то пальцем пок-
репче двинь, дак и дух вон. Опостылел ты мне, будет. Кончилось терпенье
мое. Как сама, по своей по воле прибегла, да крепко слово свое блюла:
три года не уходила. Тоже... с заступой со своей. Лежи и дохни. Никому
не нужен. Даже на цареву войну и то не годен!
- Виринея!
- Што Виринея? Двадцатый год Виринея! Упомнила кличку-то свою. Сама
завязалась, поп не крутил, богу не кадил, за меня не вымаливал, штоб по
чести с мужиком с одним себя блюла! А я блюла! От пригожих, да от здоро-
вых отмахивалась. Все из-за слова из-за крепкого из-за своего! Сама в
жены навязалась, с того и жила как жена. Теперь отбатрачила! Будет! Кон-
чилось терпенье мое! Догнивай! А я здоровая, - в могилу с собой все одно
не утянешь. Не хочу. Пускай мать свое роженое выхаживает. А мне уж
больше не охота. Часу веселого нету для молодости для моей. Уйду! Пропа-
дать мне што ль в этой избе со старухой, да с гнилым мужиком! Уйду!
Хлопнула дверью, во двор выбежала. У Васьки сразу силы явились, быст-
ро за ней.
- Вира... Виринеюшка!
Долго хрипел, упрашивал. Дрожал всем телом согнутым, уж меткой смерти
помеченным. Зубами скрипнула, горестно всплеснула руками:
- И чего ты вяжешься? Жаден до живого человека! О смертном часе ду-
мать бы, а ты обо мне. Да иди, иди уж в избу, хиляк! Иду и я. Ну-у?
Вернулась в избу. На лавке у стола, было, улеглась. Старуха на печи
по-детски всхлипывала. Скоро стихла. Может, уснула. Виринея поднялась.
Сказала Василию раздельно строго:
- Не ходи за мной, не убегу. Сердце давит, на дворе постою, вольным
духом подышу, вернусь. Слышишь. А коли за мной выйдешь, убегу со двора.
Вот тебе слово мое - убегу! Только ты меня и видал!
Ушла. Васька долго маялся. Вставал, в сени выходил. Дверь тихонько,
как по воровскому делу, в чужой будто избе с опаской открывал. Слушал,
притишив дыханье, но во двор выйти не решался. Вирка не по-бабьи на сло-
во крепка. Пригрозила, так сделает. Но горячая знобь связала Васькино
тело. Неверными и тягостными стали движенья. Лег на кровать. Натянул со
стоном отцов старый тулуп, укрылся им. Задышал трудно и часто. Про явь,
про Виринею забыл. В бредовых, мучительно быстросменных виденьях заме-
тался.
Виринея во дворе у плетня стояла. Ветер, веселый и мокрый, с полей
налетел. Суматошливый гул помолодевшей в буйстве реки и бурливых вешних
вод в степных логах - слышней стал. Небо темным-темное, будто от того
гула притаилось. Улица тоже темна и тиха. Во дворах глухая возня скота и
непонятных ночных странных звуков, избы, как тени, неясны и молчаливы.
Отыграла гармошка хромого Федьки-гармониста. Накричались в песнях девки.
Смолк тяжелый хлюпкий по грязи топот молодых парней. Отбуянило молодое
на улице с вечера. Теперь, в час потайной и сладкий, ласковые пары в
темноте тихой запрятались. Празднуют легкий час свой в несворотливых
день на день, как близнец схожих, натугой над землей, над хозяйством
приглушенных днях.
А Вирка свой легкий час на обман отдала. Ни за семью, ни за хмель ра-
достной. Не было той радости с Васькой! Ошибка вышла. Разбередила стару-
ха. Часу больше терпеть не охота! Утром же прости-прощай, матушка чужая,
неласковая, постылый хиляк, изба невеселая. Ночью прибежала, а уйдет
открыто. Белым днем. В город надо податься, а то на железную дорогу - на
заработки. Отбилась от деревенского, в правильные бабы не попала, на
другое, значит, поворот вышел. Гуленой безгнездовой. Что ж? Хоть на
вольной воле! Чернявый этот лапал сегодня глазами. Может, и без гульбы с
ним на работу поставит. Ладно, будет. Только бы Васька еще нынче не вя-
зался. А то и до утра не вытерпеть.
Повела строгими бровями, губы твердо сжала и в избу пошла. Разбила
Ваську лихоманка, не учуял, что пришла.

III.

Утром Васька с постели не встал. С тусклым лицом и пересмякшими губа-
ми пластом лежал. Не то спал, часто открывая глаза, не то так, по-тихому
маялся. Может, отходить собрался? Виринея глянула в серое лицо его в
липком поту, на руки распластанные. Подумала:
"Нет, еще не пришел час. Не томится, не обирается. От скрипоты отды-
хает. Вста-анет еще канитель тянуть!"
Избу напоследок прибирать старательно стала. Старуха только искоса
взглядывала. Не ругалась, не разговаривала. Потом над сыном постояла.
Охнула тоскливо и крещенской водой его обрызгивать начала. Выкликала бо-
га и святых глухим шопотом:
- Заступница усердная, матерь божья Казанская! Микола милостивый
угодничек божий! Василий Хивейский, андел-хранитель! Пантелемон-цели-
тель! Господи владыко!..
Не выговаривала, чего ей надо, о чем молит, чем мается. Богу нужны не
разговорные слова, а непонятные, строгие. У ней их не было. Знала только
каждодневные, к богу не доходчивые, оттого в бессильи косноязычья своего
перекличку скорбную и безнадежную бормотала. А голова смешно тряслась и
спина натруженная совсем колесом от горя сгибалась. Виринея поглядела,
передернула губами, как от боли, и сердито сказала:
- Бог, бог... Давно, поди, он сдох. Сколь лет его просишь, каре-
жишься, отдохнула бы!
И, хлопнув дверью, из избы ушла. Старуха охнула, пугливо на образ
темный глянула. Ноги задрожали, до лавки чуть добралась. Накличет беду
окаянная.
- Господи батюшка, не посчитай то слово! Заступница матушка!
А Виринея простоволосая, как из избы выбежала, шибко по улице шла.
Почти бежала от двора постылого. Лицо было темное, и думы злые в голове
ходили. Старуха еще одну обиду распалила. К богу старый и крепкий укор.
Отец по богу маялся. По свету ходил, праведной земли искал. Всю силу
свою человечью для бога размотал. В переходах, переездах по разным доро-
гам, и по бездорожью места богова искал. Детей под чужую, под жесткую
руку отдал. А бог за это ему трудную кончину в гиблом месте, в чужой си-
бирской стороне, послал. Мать скорбью мужниной тоже зашиблась. По родне
за детей в тяжелой работе жилилась, а часы на долгую надрывную молитву
находила. От тех молитв, от постов, от поклонов до часу стаяла. А Вирка
зато с той же страстью, с какой родившие по богу маялись, против бога
взлютовала. И у дяди с того, главное, ее жизнь не сдалась. Работу воро-
чать могла. В теле жила крепкая, только сердце дурное, суматошное. К чу-
жим мыслям неподладливо. Дышала сердито. Ничего кругом не видела. В гне-
ве, в спешке чуть мимо избы Анисьиной не пробежала. Эта веселая солдатка
всегда с Виркой ласкова. Может, с того, что и ее другие бабы, степенные,
как Вирку, глазами колючими у колодца встречают. И вслед долго глядят,
губы поджав. Слух по деревне идет, что спутилась, как мужа в солдаты
забрали. А она на те разговоры только смехом озорным отвечает. Веселая,
да бесстыжая. Но Вирке смех ее частый и легкий по душе. Надоест ведь ка-
нючку одну слушать! О ней нынче и вспомнила. Поди, пустит под свою крышу
хоть на два дня, а там - видно будет.
В избе Анисья была. Закваску для пьяного квасу ладила. Не по-бабьи,
тишком сердитым или с воркотней возилась. А будто девка, заботой не за-
маянная. С песней на голос высокий:

Одно-о на прово-оды ска-азала:
И-ых, пра-авадила со двора-а!..

Виринея усмехнулась.
- Ну, и баба развеселая! С самого утра с песнями. Дело, видать, у те-
бя легкое. Здравствуй-ка.
- Здравствуй, бабочка. Вот негаданно припожаловала. Сколь раз звала,
не шла. Я уж ждать перестала. Мое дело вольное, солдаткино. Детей накор-
мила, для порядку стукнула и на улицу спровадила. Чего мне песни не иг-
рать? За мужа откупное начальство платит, свекра со свекровушкой господь
прибрал, чтоб не турчали, сноху молоду не мытарили. На дворе чужак наня-
той, сударик пленный, старается. А я вот квасок веселый завариваю. Чего
не пить?
Смеялась небольшими блестящими глазами. Румяная, невысокая, крепким
телом налитая, ловко и весело поворачивалась. Вирка еще усмехнулась. Яс-
ней и шире.
- Я к тебе по нужде. Дозволь у тебя дни два-три пожить. Ушла я от
Васьки-то.
- Ну-у! Не сдюжила? Я и то дивовалась на тебя. Что ж, поживи
сколь-нибудь. Отработаешь по двору, да по дому. А харчей, поди, на по-
денной добьешься.
- На железную дорогу, сказывают, баб берут.
- А ну да. Около постройщиков этих тоже можно... Совсем ушла, аль еще
раздумаешь?
- Совсем.
Анисья тряхнула головой, пестрым платочком повязанной.
- В нонешни года развольничались бабы! Вот хоть про себя скажу. И муж
желанный у меня, не то, чтобы с отвратом я к нему, аль об ем не думала.
Провожала, горячей слезой плакала, а гляди - гуляю без его. Придет -
убьет, может. И за дело, знаю. А все не хочу молодых годков своих те-
рять. Прежни-то бабы, сказывают, по десятку лет без греху мужьев дожида-
лись. А мы на это дело слабые. И про тебя я думала, хоть без венцу, а
правильная. Ну-к что ж! Видно, такие шелапутные зародились на нонешний
век бабы. Про-оживем, покуль солнышко и на нас светит. Ну-к подоткнись,
да вымой мне вот эти горшки. А я за семенами к мордовке схожу. У ей
всхожие, кабы не разобрали.
И ушла из избы.
Но наниматься на постройку Виринея скоро не собралась. В соседней с
Анисьей избе хозяйка живот сорвала. Хозяйство самосильное, а работника в
дом от греха не брала. Со свекром, да с ребятами управлялись. Тяжелую
кладь подняла - и замаялась. Свекровь, уже с год ослепшая, другое же ут-
ро к Анисье пришла. Помолилась в угол и сказала:
- Здравствуйте-ка. Здесь, сказывают, кержачиха-то? Васьки Мокеихина
полюбовница. Здесь, што ли?
Анисья звонко откликнулась:
- Здесь, здесь, баушка. Ты што, сватать, што ль, за того Ваську ее
пришла? Не время, поди, пост великий. Еще не кончился. Да и для посту он
не скусный! Баба-то пробовала, да сбежала.
- А, ну тебя, охальница! Нихто за ей свататься теперь не придет. Нет-
ронутых-то девок в прок солим, ай за старых вдовцов сбывам, - куды ей
после ее греху! Вирка-а, подь-ка поближе. Не слыхать што-то ни духу, ни
голосу твоего.
- Здесь я, баушка. Зачем тебе?
- Айда к нам, похозяйствуй, поработай. Шерстью там, аль чем заплотим.
Баба-то у нас, слыхала?..
Виринея поправила платок на голове и сказала внушительно:
- Што ж, я пойду на какое надо время. Все одно, где прокорм добывать.
Только ты меня, баушка, грехом моим с Васькой не замай. А то я и ста-
рость твою не уважу, ухватом садану. Надоела мне ваша про меня колгота.
Старуха закивала головой, руками взмахнула:
- Да што ты, што ты... Не хошь, и не скажу. Не дочь мне, не сноха,
чего заботиться? Айда! На работу ты здорова. Уж постарайся, пожалуйста.
Никем никого и не наймешь тут у нас. А твое дело такое вышло - все одно
найматься! Айда!
И Виринея пошла. Целую неделю проработала. И на другую оставили. Хо-
зяйка туго поправлялась, хоть свекровка и к Магаре к камню ходила, помо-
литься просила. Хоть и Мокеиха, Васькина мать, живот править и заговари-
вать приходила. За фельдшером в участковую железнодорожную больницу све-
кор обещал съездить. Да все еще дороги не было.
Четыре раза Васька по темноте молить и просить Виринею вернуться на-
зад приходил. Трудно дышал и неверным шагом ходил, но двигался. Отошел
от застуды. Еще не пришел его час. Жарко спорили с Виркой под сараем во
дворе. Но уходил один, втянув голову в плечи, как побитый. Когда в чет-
вертый раз пришел, Вирка из избы, из дверей звонко крикнула:
- Опять притащился, постылый? По-темну, с утайкой, а все люди видят,
да знают. Постыдился бы цепляться-то за мой подол. Уходи! Нечего нам с
тобой говорить. Все размотано, и ниточка оборвалась. Никаким жалостным
словом боле не свяжешь!
Но Василий сразу со двора не пошел. Притаился у плетня, сгорбившись,
словно еще ссохшись, худой и низенький. Давил свой навязчивый глухой ка-
шель и стоял. Старик амбар запирать вышел. Приметил. Сказал сердито:
- Иди домой! Чего маешься? Коль пришпичило до бабы, законной нет -
мало ль баб тебе? Мужиков не хватат. Чего срамишься?
Вирка из сеней услыхала. С поленом выскочила:
- Уходи, а то пришибу! Намозолил ты сердце мое, со сну вскакиваю, как
тебя, липкого, вспомню! Пришибу-у, все одно, хучь конец! А то сам плохо
дышишь, да и мне не даешь. Ну-у?..
Ушел.
Мокеиха, как пришла хозяйку вызволять, на Вирку сначала даже не гля-
нула. Будто, ее и не было. Хоть она по работе бабьей своей то-и-дело ми-
мо старухи ходила. Только когда дело свое справила Мокеиха и уходила, то
во дворе Вирку остановила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13