– Все наверх! Все наверх! Пошевеливайтесь, вы, вшивые лежебоки! Вот намажу вам задницы дёгтем и буду жечь вместо ламп! Быстрее!
И раньше, когда я увидел команду впервые, она показалась мне довольно подозрительной. Но сейчас, как только они, толкаясь, разместились под перилами полуюта, их вид нагнал на меня страх. Джеки даже отпрянула, увидев, с кем ей предстоит путешествовать, и я вполне разделял её чувства. Малайцы в ярких рубашках и мешковатых штанах, с волосами, перевязанными у кого тряпкой, у кого золотой тесьмой; полинезийцы в лава-лава Набедренная повязка или юбочка.

, представители разных индонезийских племен в саронгах, блещущие подпиленными зубами; тут были и новогвинейцы, такие как Уолан, – чернокожие, с мелкими завитушками на голове, выряженные кто во что горазд – от цветастых сорочек и бриджей восемнадцатого века до передничков, сплетенных из травы. Индейцы в набедренных повязках и золотых украшениях, японцы в рубахах из грубых бумажных тканей, здесь были даже европейцы, хотя отличить их от прочих было уже трудно – от загара кожа у них задубела и стала коричневой, а одежда представляла собой причудливую смесь. И у каждого из матросов был при себе по меньшей мере один кинжал, а на поясах красовались целые наборы ножей, к которым то и дело тянулись их руки. Кое у кого за спинами висели небольшие арбалеты, один заросший седой щетиной европеец опирался на огромный лук, а над его плечом торчал целый сноп стрел. У некоторых новогвинейцев были копья, там и сям мелькали какие-то мушкетоны, кремневые ружья, хотя на Спирали огнестрельное оружие считалось такой же роскошью, как и паровые котлы, – в её лабиринтах не могли развиваться отрасли промышленности такого рода.
Но какими бы ни были члены этой команды – черные, коричневые или желтые, выражение их лиц было одинаково. И мне оно совсем не нравилось. Нахмуренные, искаженные гримасами или шрамами, зловещими отметинами их буйного прошлого, эти лица слишком хорошо сочетались с их оружием. Не нравились мне и их кошачьи позы, выражающие готовность в любую минуту наброситься на первого попавшегося или, наоборот, отразить любую атаку. Словом, Те Киоре охарактеризовал их точно: шайка отъявленных головорезов. Я порадовался тому, что они на нашей стороне, и понадеялся, что так оно дальше и будет, поэтому я готов был улещивать этот сброд. Но что если они прервут мое выступление, и в меня полетят стрелы?
Ничего не поделаешь, нужно было добиться, чтобы они с охотой и готовностью несли свою службу. Они рисковали жизнью, но на Спирали без этого не выжить, а когда живешь долго, надо есть, а денег ни у кого на всю жизнь не хватит. Так что если нашим матросам предстояло подвергать себя риску, лучше им знать, во имя чего они рискуют. Размышляя об этом, я понял, что передо мной обычная проблема менеджера, в принципе ничем не отличающаяся от необходимости убедить целое учреждение или уломать одного торговца. И вообще, я понял, что эти субъекты во многом напоминают кое-кого из коммерсантов, с которыми мне приходилось сталкиваться. Вряд ли вы имеете представление о хищниках, если вам не приходилось выступать перед залом, набитым агентами по продаже.
По знаку, поданному Батангом, я вышел вперед. В руке у меня все ещё был меч, и, когда я положил его на перила, ропот команды сразу замер.
– Да! – громко объявил я. – Мне предстоит сражаться! Какая-то сволочь похитила груз, который вам надлежало везти этим рейсом. От этого груза зависит, жить или умереть населению целого острова, островитянам, каких, наверное, и среди вас много. Украв мой груз, грабители выставили меня дураком. Вернуть груз для меня дело чести. Но я нуждаюсь в помощи – в вашей помощи! Искать груз будет нелегко. Мои враги – враги мощные, нам придется иметь дело и с ворожбой, и с мечами. В сделке, которую мы заключили с вашим капитаном, об этом не упоминалось, поэтому каждому, кто согласится помогать в этом рейсе, положена особая плата. Премия! – Я расстегнул сумку, надорвал лежащий в ней пакет и достал монеты – талеры, кроны, флорины, цехины, испанские унции и маленькие китайские слитки, – с тихим мелодичным звоном я начал пересыпать их между пальцами. – Золото!
По команде словно волна прошла, все сгрудились поближе, чтобы лучше видеть, и слышался только гул возбужденных голосов.
– За участие в том, что нас ждёт, каждому будет заплачено вдвойне! Каждому – от капитана до последнего матроса! – (Голоса загудели громче, и возбуждение, охватившее толпу, передалось даже мне.) – А если мы вернём похищенное, – прокричал я, – и доставим по назначению в целости и сохранности, тогда я заплачу всем столько же ещё раз! Вот, глядите!
Я схватил две пригоршни удивительно тяжелых монет и поднял их высоко над головой. Видимо, это возымело действие, так как в глазах матросов вдруг вспыхнул огонь и зажёг их сердца и души; им важны были не только деньги, их взбудоражил вызов и плата за страх – ведь только ради этого и стоит жить! Вызов сверкал в моих поднятых руках ярким пламенем, затмевающим первые лучи стремительного тропического рассвета.
– Боги! – вскричал Батанг Сен и, молитвенно сложив старчески искривленные руки, поднял их, как и я, над головой. Потом резко опустил и, ударив по ящику для компаса, словно в гонг, хриплым слабым голосом начал выкрикивать команды: – Все по местам! Мистер первый помощник, поднять якорь! На полных парах!
– Якорная команда! – зарычал Те Киоре, шагая по мостику. – Поднять якорь! Матросы – на мачты, кочегары вниз! За дело! Не то засуну в паровой котел и буду на вашем жире рис варить! Быстрей крутите ворот! Нагнулись и поднялись! Нагнулись и поднялись!
Шум начался невероятный, выкрикивались команды, по добела выскобленным доскам палубы с грохотом топали ноги, от этого топота палуба под нами сотрясалась и стонала. Лязгающую якорную цепь подняли и якорь укрепили на кат-балке. Стройная труба вдруг загудела и выплюнула сажу и пепел, выплюнула так высоко, что налетевший бриз подхватил и унес их, не дав им запятнать палубу. Звонил колокол, стучал телеграф из машинного отделения.
– На полных парах, шкипер! – крикнул Те Киоре.
Батанг Сен что-то прокричал в ответ и дернул за таль-реп. Труба оглушительно засвистела. Джеки, заткнув уши, попятилась и чуть не упала, когда палуба качнулась. Я подхватил её, обнял, и мне стало хорошо – от близости Джеки и от всего вместе меня, как когда-то, охватило веселое возбуждение. Пароход зачавкал, потом вдруг медленно запыхтел, а когда колеса завертелись и вспенили воду, откуда-то сверху спустился туман. Медленно, величаво громадная шхуна поворачивалась носом к восходящему солнцу, словно к нему из гавани вела дорога.
Я крепко прижимал к себе Джеки, она стояла, прислонившись ко мне спиной, и мои руки охватывали её гибкую талию. Пульсация колес отдавалась в нас обоих одновременно, словно мы были одним целым. Нос шхуны опускался и поднимался, опускался все глубже и поднимался все выше – мы выходили из гавани, включаясь в бесконечное покачивание, вписываясь в древний ритм всех морей в мире и за его пределами. Но вот мы повернулись носом к открытому океану, этому бесконечному пространству, держащему в своих объятиях все моря Земли, в нем небо встречается с морем, они перенимают цвет друг у друга, отражаясь друг в друге, так что всякая граница между ними стирается в блеске рассвета.
А потом над бушпритом (ведь паруса ещё не были подняты) перед нами открылось небо, путь в облаках туда, где море и небо соединяются. Мы увидели архипелаг островов и пылающие просветы между ними. Это был не тот архипелаг и не те острова, вдоль которых я когда-то проплывал, – эти были ярче, менее серые, сотни пастельных оттенков сверкали на фоне сапфирового блеска, который слепил глаза. Берега островов были залиты золотым светом, об них бился прибой, над волнами с ликующими криками носились морские птицы. Ветры, обдувавшие нас теплым, ласковым дыханием, несли густые пряные запахи кедра и корицы, кардамона и гвоздики, перца, имбиря, куркумы и тамаринда, тяжелый мускусный аромат орхидей, острый запах дорожной пыли и высохшей земли. Джеки в кольце моих рук напряглась, глаза у неё расширились от изумления. Я вспомнил, как потрясло меня это зрелище, когда я увидел его впервые: головокружительная бесконечность, волнующее ощущение безграничных возможностей, холодящий ветерок вечности – он пронизывает до костей, но и пробуждает от тревожного сна, призывая к искрящейся жизни. Я вспомнил слова, которые выкрикивал Джип. Я повторил их, а за мной и Те Киоре, и кое-кто из команды. Ибо ни один человек, сколько бы он ни жил на свете, не может не поддаться очарованию того мгновения, когда палуба вдруг поднимается под его ногами все выше и больше не опускается и вы плывете на волнах света дорогой восходящего солнца, в море лазури, в бесконечные просторы Спирали.
Мы плывем! За пределы рассвета! Покидаем пределы земли!
И как бы в ответ, на фок– и грот-мачтах раскрылись паруса, натянулись, расправились с такой силой, что корабль даже вздрогнул. На бизань-мачте Фок-мачта – передняя мачта на судне, грот-мачта – вторая спереди и самая высокая, бизань – самая задняя мачта.

поднялся гафель Гафель (голл. Gaffel, букв, «вилка») – рангоутное дерево, нижним концом упирающееся в мачту, а верхним подвешенное к ней под углом; служит для прикрепления верхней кромки паруса.

и взмыл треугольный парус, сияя белизной на фоне дыма, который стлался за нами, пока ветер не уносил его в небытие. И я чувствовал себя таким же легким, бесплотным, как этот дым, словно и меня может куда-то унести порыв ветра, но ко мне прильнула отнюдь не бесплотная Джеки, её тело подрагивало от каждого глубокого вздоха, казалось, я обнимал завернутый в шелк коралл. Вдруг она, как строптивая кошка, изогнулась, разжала мои руки и, высвободившись, уцепилась за перила, а когда я собрался взять её за плечо, меня коснулась тяжелая рука.
– Привет вам обоим от шкипера, – пророкотал Те Киоре, – и после того, как стюард покажет вам ваши каюты, не согласитесь ли вы зайти к нему и выпить стаканчик-другой за успешное плавание?
Я поймал взгляд Джеки и кивнул. В этих широтах церемонии и ритуалы имеют первостепенное значение, ну и хорошие манеры тоже.
Джеки слабо улыбнулась.
– Передайте ему, что мы с радостью принимаем приглашение, придём через минуту. С удовольствием выпьем – только не арак, если это возможно!

Джеки одернула рубашку, подтянула джинсы, пригладила волосы. Всё это, не глядя на меня. Я её не торопил. Нам о многом надо было поговорить, но не здесь и не сейчас.
На кормовой галерее расставили складной стол, за ним уже сидели Батанг, Те Киоре и Шимп. Когда вошла Джеки, капитан и маори встали и поклонились: Батанг в классической малайской манере, Те Киоре совершенно в викторианском стиле, так что я даже задумался, когда и где он получил образование. А Шимп только поднял глаза и пробормотал что-то, скорее всего по-голландски. Он был не похож сам на себя – всегда пышущего энергией, что я решил сначала, будто у него морская болезнь. Однако, когда Джеки проявила по этому поводу беспокойство, он несколько ожил и заверил всех, что совершенно здоров.
– Gezond bin ik! Я здоров! (голл. )

Просто время наступает, вот и всё. У меня ведь назначено время, когда я должен вернуться!
– Не беспокойся, – сказал я, – мы тебя доставим к сроку.
Он кивнул.
– Нет, я понимаю, но всё больше и больше тревожусь, каким-то будет это возвращение. Я и так уже слишком далеко заехал, а впереди у меня важное дело. Так что хочешь не хочешь – приходится волноваться.
Больше он ничего не объяснил, но вскоре взял себя в руки и приободрился, так что мы позабыли о его прежнем унынии.
Вдруг Джеки подняла глаза, прижала руку ко рту и воскликнула:
– Темнеет!
Те Киоре отставил большой палец.
– Ничего удивительного – так всегда и бывает, когда солнце садится. Если вы недовольны, обращайтесь к небесной администрации.
– Да… конечно, но ведь только что, меньше часа назад, был рассвет! Вы снова надо мной смеётесь!
– И со мной точно так же было! – усмехнулся я. Я не мог удержаться от смеха, Батанг хихикал, как начинающий упырь, и даже Шимп фыркал в бороду. – И мне точно так же отвечали, когда я удивлялся. Помнишь поговорки «Восточнее солнца и западнее луны», «Минуя рассвет, погружаемся в ночь»? Предупреждать тебя смысла не было, ты всё равно не поверила бы, пока не увидела это собственными глазами. Опять же точно так, как в свое время я.
Джеки одним глотком прикончила свой джин и встала – медленно и с достоинством.
– Кажется, у меня начинает болеть голова. Пойду в каюту, прилягу. Мне всё равно, по какую сторону солнца мы очутились, но вы-то четверо – сборище типичных самодовольных мужланов! Вот и всё, что я хотела вам сказать напоследок.
Её плечи напряглись, когда она постаралась подавить подступающую икоту и, осторожно ступая, проследовала по корме к трапу. Я пошёл за ней – вдруг ещё свалится со ступеней, но она уже шествовала через салон. Дверью, ведущей к каютам, она хлопнула с такой силой, что, наверное, испугалась сама.
– Да, – потягиваясь, заметил Те Киоре, – леди решила вправить мне мозги. Как насчет ещё одного захода? Эй, стюард!
– Ну, во всяком случае она отдохнёт, у вас такие удобные каюты…
– Верно? Шикарные! Этому парню, который построил пароход, следовало отвалить немалые деньги. Небольшое судёнышко, но до чего же роскошно отделано – все эти мраморные головки и прочее! Впрочем, владелец судна правильно поступил, что расстался с ним.
– Почему же?
Батанг улыбнулся, и улыбка эта мне не очень понравилась.
– А вот по той поговорке, которой Те Киоре меня научил, – «На тот свет с собой не унесёшь». Понятно?
– О да! – задумчиво произнес я. – Понятно!
К ночи поднялся ветер, колёса стали не нужны, и машина замолкла. Мы шли полным ходом, и Батанг экономил топливо. Спать мне не хотелось. Я спешил насладиться вновь обретённым богатством этого мира – пением снастей, звездами над головой, причудливыми картинами облаков, тонущих в тени под ярко сверкающей луной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55