Вот воспоминание о старой
ножевой ране, полученной от убийцы-маньяка; это не женщина, которая
наблюдала за Облаками; это мужчина, очень старый. Вот едва различимое
воспоминание о том, как ребенком боялся утонуть. Может быть, это она? Да,
так и есть. Стыкуется с другим воспоминанием: длительный, окольный путь
вдоль реки, по дороге на юг, к солнцу.
Женщина, наблюдатель за Облаками, первой четко обрисовалась в его
мозгу, и с ней первой он начал общаться. Он не удивился, когда узнал, что
раньше ее мучил страх возможности того, что она Волк.
Он связался с ней. Это было почти как волшебство - знать "тайное имя"
человека, чтобы затем подчинить его себе.
Но знание "тайного имени" означало гораздо большее; это было
сущностью, сутью, суммой всех данных и опыта прошлой жизни, недоступных
никому другому - до этого момента.
Когда ее воспоминания пришли в систему в его собственном мозгу, он
мысленно позвал:
- Гражданка Алла Нарова, будьте любезны, проснитесь и поговорите со
мной.
Никакого ответа - лишь слабое волнение.
Он продолжал, мягко, но настойчиво:
- Я хорошо вас знаю, Алла Нарова. Иногда вам приходила мысль, что вы,
может быть, Дочь Волка, но вы гнали эту мысль прочь, потому что знали, что
любите мужа, а Волки, как вы думали, не любят. Вы также любили Облака.
Именно в тот момент, когда вы стояли у Бичи Хед и рассматривали огромное
кучевое облако, вы стали Медитировать...
И так далее, и так далее.
Убеждая ее, он повторял это много раз. Это было нелегко. Но наконец
контакт между ними стал налаживаться. Она начала медленно пробуждаться. Ее
мысли едва заметно звучали в его мозгу. Сначала, как эхо, его собственные
мысли, отраженные, возвращались к нему; мысленно она как бы кивала ему,
выражая согласие:
- Да, именно так.
И затем - ужас, всеобъемлющий страх, приступ истерии.
К Гражданке Алле Наровой внезапно вернулось сознание, и паника
охватила ее.
Она беззвучно рыдала. Вся восьмиконечная фигура в питательном
растворе дрожала и извивалась.
Ужасная буря бушевала не только в ее мозгу, но и в мозгу Тропайла. Но
у него было то преимущество, что он узнал, что она означает. Он помогал
ей. Он сражался за них обоих, утешая, объясняя, успокаивая.
Он победил.
Наконец, тот лучик снежинки, которым было ее тело, успокоился; она
лишь всхлипывала иногда. Буря миновала.
Мысленно он говорил с ней, а она слушала. Она не верила, но выбора у
нее не оставалось. Она вынуждена была поверить.
Опустошенная и безвольная, она, наконец, спросила:
- Что мы можем сделать? Лучше бы я умерла!
Он ответил:
- Вы никогда не были трусом, Алла Нарова. Помните, я знаю вас.
Она послала ответную мысль:
- И я знаю вас. Как никто никогда не знал другого человека. Затем они
вместе думали, мысли их были неотделимы: это был больше, чем разговор;
больше, чем общение; больше, чем любовь. Помнишь, как ты боялась потерять
невинность? Я помню. А ты, со своей боязнью импотенции в ночь свадьбы! Я
помню. Должны ли мы быть предельно откровенными друг с другом? Думаю, что
да. В конце концов, ты первый мужчина, родивший ребенка. А ты - первая
женщина, от которой ребенок был зачат. Долой стыд, долой застенчивость,
погрузимся в глубины нашего сознания!
Руки Тропайла отстукивали, когда огни дисплея мигали. Это было
чертовски странно. Он - это он, она - это она, а что же такое они вместе?
Она была милой и доброй, в противном случае, он, может быть, не смог бы
вынести все это. Она на год приютила бедного слепого в Кадисе; когда был
неурожай в Винсеннес, она смело пошла в поля и выполнила там неженскую
работу; она убила мужа в припадке ярости, короткого и тайного приступа
безумия...
- Прочь, прочь, отвяжись от меня! - закричал он. Все это было в его
памяти. Побитое стеклянное пресс-папье, очень древнее, величиной с кулак,
с извилистыми цветными полосочками внутри стекла, мутное от сотен трещинок
и выбоинок на поверхности, с квадратной фарфоровой табличкой, на которой
затейливыми голубыми буквами было написано: "Благослови наш дом, Господи!"
Ее муж лежал, хрипя, и снег начал осыпаться с полога палатки, а она все
била и била, без всякой жалости, глаза налиты кровью, дыхание со свистом
вырывается из груди; вся во власти ненависти и жажды крови. Она совершила
это; как он мог забыть искаженное ужасом лицо, которое еще продолжало жить
и что-то бессвязно лопотать, уже после того, как глаза были выбиты, а
челюсть отвисла, размозженная на восемь кусков, мягкая, подобная
позвоночнику змеи?
- Отвяжись от меня! - закричал он.
Она спросила только:
- Как?
Он захохотал. Может быть, если бы он мог смеяться, это
сосуществование с монстром не казалось бы таким ужасным. Все это было,
вероятно, какой-то вселенской шуткой, в которой он только что уловил суть;
он проведет остаток своей жизни, смеясь.
- Извращенец, - сказала она. - Да, я убила мужа, а ты развращал свою
жену, заставляя ее делать то, что, как ей казалось, было смертью наяву,
превращая ее любовь в болезнь и позор. Мне кажется, мы стоим друг друга. Я
смогу прожить с тобой, извращенец.
Все прошло, это не было шуткой.
- И я смогу прожить с тобой, убийца, - промолвил он наконец. - Потому
что я знаю, что ты не только убийца. Что были еще и Кадис, и Винсеннес.
- А ты, ведь каждый день ты одаривал жену сотней ласк, которые
возмещали все злое, что было. Ты не так плох, Тропайл. Ты - человек.
- Ты тоже. Но что же такое мы?
- Мы должны попробовать узнать. Все это так ново. Нам нужно
попытаться объединиться в определении того, что мы такое, иначе "ты" и "я"
будут всегда мешать "мы".
Тропайл сказал:
- Если бы я рассказывал историю, это был бы рассказ об известном
капитане сэре Родерике Фландри, Служба Разведки, Имперский Земной
Космофлот - брюнет, язвительный, умный и меланхоличный; абсолютно
невозможный, мой идиотский кумир.
- А моя история была бы о Изеульт, которая погрузилась в любовь,
забыв обо всем, как изрезанное, скалистое побережье Корнуэлл, бедная дура.
Прощайте, земные наслаждения. Все радости жизни забыты ради преувеличенных
радостей любви. Но именно об этом будет мой рассказ; я такая, как я есть.
Они вместе посмеялись и вместе продолжали:
- Если бы мы рассказывали историю, она была бы об огненном круге,
который разгорается.
И они в страхе вздрогнули от того, что они сказали.
Довольно долго они молчали. Их руки непрерывно щелкали
переключателями.
- Не нужно этого больше, - наконец произнесла Алла Нарова. - Или?.. -
Она не знала.
- Никогда в жизни я не был так напуган, - сказал Тропайл. - И ты
тоже. И никогда нас так не мучил намек. Мой герой - Люцифер; твоя героиня
- Иштар Младшая. Наш герой - огненный круг, который разгорается.
Какое-то время они молчали, пока Тропайл обдумывал эту новую сущность
с ее собственными словами и воспоминаниями. В конце концов, был ли он все
еще Гленом Тропайлом?
Казалось, это не имело значения.
Они успели много раз щелкнуть переключателем, прежде чем Алла Нарова
задумчиво произнесла:
- Конечно, сделать мы ничего не можем.
Волк заговорил в душе Компонента по имени Глен Тропайл.
- Замолчи, - закричал Тропайл, пораженный собственной яростью.
Она ответила дипломатично:
- Да, но ведь действительно...
- Действительно, - сказал он с яростью, язвительно. - Всегда можно
что-то сделать, мы просто не знаем как.
Опять долгое молчание, и затем Алла Нарова сказала:
- Интересно, можем ли мы разбудить остальных.

11
Хендл был на грани нервного срыва. Это было нечто новое для него.
Жаркое лето было в разгаре. И тайная колония в Принстоне должна была
переполняться жизнью и энергией. Урожай созревал на всех близлежащих
полях. Пустеющие хранилища вновь наполнялись. Самолет, с таким трудом
перестроенный и оснащенный для штурма Эвереста, стоял, готовый принять
людей на борт и взлететь.
И все же все, абсолютно все, шло не так. Было похоже на то, что не
будет экспедиции на Эверест. Уже четыре раза Хендл собирал силы, и все
было готово. Четыре раза руководитель экспедиции... исчезал.
Волки не исчезали!
И тем не менее больше чем два десятка их пропало.
Сначала Тропайл, потом Иннисон, затем еще два десятка по одному и по
двое; никто не был гарантирован от этого. Возьмем, например, Иннисона. Это
был Волк до мозга костей. Он был работником, не мыслителем, он обладал
навыками ремесленника, лудильщика, механика. Как мог такой человек
поддаться хилому соблазну Медитации? И все же поддался, Переместился,
исчез!
Ситуация достигла той точки, когда сам Хендл ходил с покрасневшими
глазами и раздраженный. Он установил для себя хитроумные сигналы опасности
- привлек на помощь других обитателей колонии, чтобы отвратить опасность
Перемещения от себя. Когда ночью он шел спать, рядом с его кроватью сидел
лейтенант, постоянно начеку, чтобы Хендл не погрузился в Медитацию в
момент дремоты перед сном и не Переместился. Не было в течение дня
времени, когда бы Хендл позволил себе остаться одному, и его компаньоны
или охранники получили приказ будить его при первом же намеке на
отстраненный взгляд или задумчивое выражение лица. Со временем режим
постоянной бдительности, который Хендл сам установил, привел к потере
отдыха и сна. И последствия были таковы: все чаще и чаще телохранители
будили его, все меньше и меньше он отдыхал.
Действительно, он был очень близок к срыву. Жарким влажным утром
спустя несколько дней после бесполезной поездки к Гражданину Джермину в
Вилинг, Хендл съел безвкусный завтрак и, шатаясь от усталости, отправился
осмотреть Принстон. Из низких облаков капал теплый дождик, но это лишь
раздражало Хендла. Он едва его замечал.
В Коммуне жило более тысячи Волков, и на лицах каждого из них были
заметны следы беспокойства. Хендл был не единственным в Принстоне, кто
начал расставлять ловушки в результате беспрецедентных исчезновений, не
один он мало спал. В обществе, состоящем из тысячи человек, все тесно
связаны между собой; когда один из сорока исчезает, моральному состоянию
всего общества наносится сокрушительный удар. Глядя в лица своих
сотоварищей, Хендл понимал, что становится почти невозможным не только
запланированный штурм Пирамиды на Эвересте, но и почти нереальным
становится просто сохранить Коммуну.
Вся стая Волков была на грани паники.
За спиной Хендла раздался испуганный крик. Шатаясь от усталости, он
повернулся, чтобы взглянуть, что там. Около шести Волков кричали,
показывая на что-то в мокром, удушливом воздухе.
Это было Око, тихо и расплывчато повисшее над улицей.
Хендл глубоко вздохнул и взял себя в руки.
- Фремптон, - приказал он одному из лейтенантов, - пригоните сюда
вертолет с приборами. Мы проведем еще кое-какие измерения.
Фремптон открыл было рот, потом посмотрел на Хендла внимательнее и
начал говорить по карманному радиопередатчику. Хендл понимал, о чем думает
этот человек, - у него у самого были те же мысли. Какой толк в новых
измерениях? С того времени, как Переместился Тропайл, у них появилось
более чем достаточно данных о тех силах и излучениях, которые окружают
Око, да и о самом Перемещении тоже. До Тропайла в Принстоне никогда не
видели Ока, не говоря уже о Перемещении. Но сейчас все было иначе. Око
парило неустанно, день и ночь.
Некоторые из тех, кто находился ближе всех к Оку, поднимали камни,
комки грязи и швыряли их в пляшущий водоворот в воздухе. Хендл начал было
кричать чтобы они остановились, но передумал. На Око это, по-видимому, не
действовало; как заметил Хендл, один из мужчин угодил булыжником прямо по
Оку. Камень пролетел через него, без всякого эффекта; пусть дадут выход
своему страху хотя бы таким образом.
Послышался шум винта вертолета, и машина со всеми приборами,
установленными на ней, приземлилась в центре улицы, между Хендлом и Оком.
С этого момента все произошло очень быстро.
Око устремилось по направлению к Хендлу. Он ничего не мог поделать.
Он увертывался от него, но, без сомнения, все было бесполезно, да и не
нужно, в течение секунды он увидел, что Око стало больше не только за счет
того, что приблизилось к нему, оно на самом деле увеличивалось. Око было
обычно размером с футбольный мяч, насколько можно было судить; это же все
росло и росло, оно уже стало размером с яйцо птицы Рух; потом размером с
голову кита. Оно остановилось и зависло над вертолетом; люди внутри
вертолета, как безумные, нацеливали линзы и измерительные приборы.
Удар грома.
На этот раз не человек. Исчез целый вертолет, пилот, приборы,
пропеллер и все остальное.
Хендл поднялся, мокрый от пота, от потрясения сонливость прошла.
Молодой человек по имени Фремптон, охваченный страхом, спросил:
- Хендл, чем мы занимаемся?
- Чем занимаемся? - Хендл рассеянно глянул на него. - Думаю, что
губим себя. - Он спокойно покачал головой, так, будто бы он наконец нашел
решение трудной задачи. Вздохнул. - Но нужно кое-что предпринять, - сказал
он. - Я еду в Вилинг. Нас, Волков, побили. Может быть, Граждане помогут
нам сейчас.
Роджет Джермин из Вилинга, Гражданин, получил сообщение, когда он был
в конторе, служившей ему рабочим местом. Дома его ждал посетитель.
Джермин все-таки был Гражданином. Он не мог прервать приятное и
бесконечное обсуждение, которое он вел с перспективным клиентом по поводу
возможной организации дела. Он извинился за то, что ему пришлось
прерваться из-за сообщения, как и было положено, три раза, выслушал еще
раз полностью объяснения гостя по поводу плана, который он предлагал,
затем повернул сложенные чашечкой ладони к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25