Он даже машинально взглянул на руку.
— Говорит, ребенок прелестный.
— Это все в письме?
— Да, да, клянусь.
— Брось ты... Утешаешь меня?
— Да нет же. Она так и написала. -А Надия?
— О ней она почти ничего не пишет. Только что у нее все в порядке.
— А Надия не просила что-нибудь передать мне в письме?
— Что именно?
— Ну, не знаю... привет там или, может, какие новости.
— Нет. Видно, она не знала, что жена собиралась мне переправить письмо. Дело в том, что я послал к нам домой одного охранника.
— Да, наверно так. А как тебе удалось с охранником?
— Он мой односельчанин.
Мухаммед снова заглянул в дверь и сердито заворчал:
— Ну вот. Тоже мне, бдительность. Так увлеклись разговорами, что не услышали, как я подошел. Верный путь для меня схлопотать неприятности. Давайте, господин Сайед, пошли.
Сайед пожал руку Азизу и быстро вышел. Оставшись один, Азиз задумался. Надия на свободе. Наконец-то. Представил, как она легкой походкой идет по зеленой лужайке. Белое платье, сияющие черные глаза. А впереди нее ковыляет малыш на еще неокрепших ножках. Душа потянулась к ней. Но почему она не прислала весточки? Хотя бы несколько слов. Почему?
В последующие дни Азиз думал только о Надии, ничто другое в голову не шло, и повседневная рутина потеряла смысл. Весь день он валялся в постели, а ночью мучился от бессонницы. Порой ему казалось, что она тут, рядом с ним, он почти физически ощущал ее близость, тепло ее объятий.
Зажмурив глаза, он замирал, боясь спугнуть прекрасное видение.
Но чаще всего она ускользала: избегая его взгляда, она поворачивалась к нему спиной и растворялась в какой-то странной дымке. И тогда сердце его сжимало обручем.
Он тысячи раз пытался представить себе, что она пережила и как живет сейчас, и эти усилия так душевно изматывали его, что он потерял сон и аппетит и вообще перестал двигаться. Ну почему она ни слова не передала ему? Как она могла, получив свободу, забыть о нем? Он чувствовал, как все погружалось во мрак, холод, теряло цвет, и жизнь начала по каплям вытекать из него. Приближался конец, все вокруг рушилось.
Время от времени заходил Мухаммед, но Азизу не хотелось с ним разговаривать. Они перебрасывались парой фраз, и Мухаммед, бросив на него сочувственный взгляд, выходил, запирая за собой дверь.
В то утро Азиз, как всегда, с нетерпением ждал его ухода. Однако Мухаммед на этот раз явно не торопился уходить. Он подсел к Азизу и спросил спокойным голосом:
— Что с вами происходит?
— Ничего.
— Да нет, я вижу, что-то не так. Почему вы не хотите говорить?
— Нечего сказать. Нечего...
— Только мне этого не рассказывайте. Что-то с вами происходит. И молчать ни к чему. О чем вы все время думаете?
— О семье.
— С чего вдруг?
— Сам не знаю.
— Знаете. Прекрасно знаете. Просто не хотите мне сказать. Азиз заколебался.
— Мне нужны бумага и карандаш, я хочу написать письмо.
— А потом?
— Переправлю его домой.
— Каким образом?
— Найду способ.
Мухаммед посмотрел на него с упреком.
— Вы что же, мне не доверяете?
— Конечно, доверяю. Просто не хочу подвергать тебя лишнему риску.
— Давайте мне письмо и не беспокойтесь ни о чем. Сегодня после обеда принесу вам бумагу и ручку. — Белые зубы блеснули на смуглом лице в улыбке. Он повернулся и вышел, задвинув щеколду на двери.
Азиз стоял посреди комнаты, оглядываясь по сторонам, не зная, что предпринять. На душе у него было легко. Сердце от счастья билось так сильно, что, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Стоило ли так грустить? Не так уж плохо обстоят дела. Напишет ей обстоятельное письмо, и она даст ему ответ на все тревожившие его вопросы. Он сел на кровать, подперев ладонями подбородок, погрузился в мечты.
Из коридора до него донеслись крики, которые вернули его к действительности. Он приподнялся, сцепил ладони на затылке и потянулся. Взял аккуратно сложенное на краю койки одеяло, развернул его и улегся на спину. Поднял ноги и начал сосредоточенно делать упражнение "ножницы", чувствуя, как постепенно жизненные силы возвращаются к нему.
Теплом ранней весны повеяло в комнате. Он сидел на стуле напротив окна, выходившего на балкон палаты, и смотрел на бурую ленту реки, зелень, колышущуюся под ветерком, на маленькое казино с пестрыми стульями и зонтами, на женщину, которая загорала, читая книгу и подставив лицо солнечным лучам. Среди цветущих клумб резвился ребенок.
Азиз чувствовал себя как выздоровевший после долгой болезни человек, сумев выбраться оттуда, где люди существовали, забытые всеми, отгороженные высокими стенами, погребенные заживо. Теперь его обуревала неукротимая жажда жизни. Первые дни в больнице он занимался только тем, что наводил порядок в своей комнате. Потом написал домой длинный список вещей, которые могли ему понадобиться, испытывая подспудное чувство вины перед теми, кто остался там, в тюрьме. Поэтому он ограничился самым необходимым, продиктованным ему аскетизмом, воспитанным за долгие годы лишений.
Он застелил свою кровать белоснежной простыней, покрыл круглый стол расписной скатертью, на подоконник поставил вазу с цветами, которые сестра-хозяйка чуть ли не каждое утро, сияя улыбкой, приносила ему. Возле постели поставил радиоприемник: коричневая деревянная коробка с красным писком, по которому двигалась стрелка, и зеленым глазком, который уютно светился в ночи. Через этот небольшой ящичек весь мир входил в его комнату.
На стеклянной полочке над раковиной расположились его мелочи: новая зубная щетка, пластмассовая мыльница, тюбик крема для бритья с лавандовым ароматом, бритвенный прибор, красная расческа, флакон одеколона, отражавшийся в зеркале.
Он сбросил с себя сшитую специально для такого случая тюремную униформу. Эта темно-синяя одежда вызывала в нем раздражение своей неуместностью в этой обстановке. Даже больничные халаты из грубой ткани выглядели для него более привлекательно. Хотелось избавиться от всего, что напоминало тюрьму. В первый же день он принял горячий душ, несколько раз намыливался и тер, тер себя грубой мочалкой, смывая невидимую грязь, налипшую на кожу, воображаемый специфический запах, который казался ему запахом звериной клетки в зоопарке. Надел пижаму и вышел, вдыхая свежий воздух и чувствуя себя заново рожденным.
С тех пор как он оказался в больнице, его не покидала бессонница. Все ночи напролет, сидя в кресле или лежа на постели, он крутил диск приемника, совершая бесконечное путешествие по разным странам, делая открытия, стараясь ничего не упустить, и так до самого рассвета. Границы маленькой комнаты раздвигались, вмещая весь мир. Волны приемника доносили до него эхо важнейших событий, даря ему ощущение полной, почти безграничной свободы. Часы пролетали незаметно, и он не чувствовал ни малейшей усталости или скуки. Спустя несколько дней его пребывания в больнице диктор каирского радио объявил итоги выборов. Партия Вафд одержала бесспорную победу, и это означало грядущие перемены. Страна поднималась на борьбу против реакции. В тишине ночи пробили куранты, напомнив ему о его комнате дома, о его книгах и волнениях юности.
Только одно напоминало о тюрьме: офицер и двое полицейских, которые, сменяя друг друга на посту, вечно торчали под окном и не спускали глаз с Азиза.
Вначале их постоянное присутствие омрачало радость освобождения, но со временем он привык и заставил себя не замечать их неусыпного надзора.
Умм Саад пришла в больницу на второй день. Она вошла в его комнату, неся корзину с едой в одной руке и радиоприемник — в другой. Он обернулся и в следующее мгновение очутился в ее крепких объятиях, ощутил ее теплые слезы на щеке. Он стоял, глядя на ее темное лицо, крепкую фигуру, натруженные руки, привыкшие таскать тяжести, месить тесто, стирать одежду, мыть полы.
— Господин Азиз... — Слезы мешали ей говорить.
— Садись, Умм Саад, устраивайся поудобнее.
Он сел рядом с ней, разглядывая эту простую деревенскую женщину, ее добрые глаза, лучики морщин, идущие от глаз, проседь в волосах, прикрытых платком, татуировку на правой руке.
— Ну как ты и твои детишки?
— У них все хорошо. Шлют вам привет.
Он снова почувствовал радость, вспомнив, что когда-то сделал ей операцию, избавившую ее от бесплодия. Значит, было и его участие в том, что у нее появились дети. Эта неграмотная женщина работала, не щадя себя, чтобы обеспечить своим детям возможность получить хорошее образование.
— А дом стал совсем другим с тех пор, как вы покинули нас, господин Азиз, — сказала она. — Мы иногда сидим вечерами с вашей матушкой и все о вас говорим. Вспомним времена, когда вы были с нами, да и всплакнем.
— Не надо плакать, Умм Саад. У меня все в порядке, как видишь. Даст бог, скоро вернусь домой.
— А я все время молюсь аллаху за вас.
Она поднялась и, подойдя к столу, открыла корзинку.
— Я вам сейчас сама все приготовлю.
Извлекла спиртовую горелку и поставила на стол. Потом расставила пиалы с едой. И только собралась зажечь спиртовку, как вдруг раздался голос офицера: — Что ты там делаешь, женщина?
— Еду готовлю.
— Это запрещено. И так уж тебе позволили принести еду. Пора уходить.
Она застыла в нерешительности, переводя взгляд с офицера на Азиза. Азиз сказал:
— Ладно уж, иди тогда, Умм Саад. Передай моим, что я жду их.
Она вздохнула и спросила:
— Есть что постирать?
Он передал ей узелок, лежавший в белом шкафу.
— Вот возьми. И передай матери, чтобы навестила меня. В следующий раз принеси с собой нарды. Счастливо тебе.
Она бросила сердитый взгляд на офицера и вышла из комнаты, что-то бормоча себе под нос. Офицер осмотрел комнату и неторопливо вышел на балкон. Азиз некоторое время стоял, решая, что предпринять. Потом подошел к столу и зажег спиртовку.
В течение суток его охрана сменялась трижды. К нему приставили трех офицеров, которые, следя за каждым его движением, в разговоры с ним не вступали и ограничивались двумя словами: "здравствуйте" и "до свидания". Очевидно, их так проинструктировали, и они не решались нарушить приказ. Однако скучные долгие часы пассивного ожидания прихода очередной смены делали свое дело. Они начали привьжать друг к другу. Рождались своеобразные взаимоотношения людей, отрезанных от общения с другими и вынужденных постоянно находиться вместе. В их глазах он словно читал: "Ты такой же молодой парень, как и мы. И как тебя угораздило влипнуть в такую ситуацию?"
Весь день и добрую часть вечера к нему в комнату заходили люди. В основном это были врачи больницы, некоторые из них в свое время работали вместе с ним. Одними двигало чувство товарищества, другими любопытство — посмотреть на доктора, арестованного за идеи. Приходили и из чувства солидарности к человеку, ставшему жертвой государственной машины.
Вначале охранники пытались не пускать визитеров. Однако это оказалось трудно осуществить, так как они были персоналом больницы и их посещения оправдывались необходимостью осмотреть больного или сделать процедуры. Кроме того, офицеры и охранники не могли устоять перед нежными взглядами медсестер.
В то утро он сидел на балконе и думал, почему Надия до сих пор не пришла навестить его. Что ее удерживало? Неужели она не понимала, как страстно ему хотелось увидеть ее? Ведь теперь не было преград для встречи.
В нескольких шагах от него стоял офицер, явившийся на дежурство с утра, и смотрел невидящим взглядом куда-то вдаль. Азиз решил заговорить первым.
— Доброе утро.
Офицер вдруг улыбнулся и ответил:
— Доброе утро.
— А не перекинуться ли нам партией в нарды? Офицер ответил не сразу:
— Ну что ж, не возражаю.
Азиз зашел в комнату и вернулся на балкон с перламутровой коробкой, пачкой сигарет и зажигалкой. Положил нарды на столик и сбоку сигареты с зажигалкой. Офицер поднял фуражку с кресла и поискал глазами, куда ее положить. Азиз сказал:
— Давайте я положу ее в комнате.
Он вышел и тут же вернулся. Полицейский сидел в кресле. Азиз подумал, что это уже большой сдвиг в их взаимоотношениях. Напряжение первых дней начало отступать. Офицер подвинулся с креслом к столику и устроился поудобнее в предвкушении игры.
Азиз раскрыл доску и протянул офицеру кости.
— Начинайте вы.
Загремели кубики о доску. Оба увлеченно склонились над доской. Пальцы быстро переставляли черные и белые шашки. Вскоре Азиз забыл все, кроме игры, словно вся его судьба зависела от двух белых кубиков с черными точками, прыгающих по доске.
Наконец Азиз откинулся в кресле и положил руки на стол.
— Ну что, может, прервемся? — Офицер засмеялся. — Вы меня разбили наголову.
— Да, давайте передохнем.
Азиз закрыл доску. Прищурился, глядя на утреннее солнце, которое постепенно скрывалось за углом больницы. И вдруг вспомнил. Приближался полдень, а она так и не появилась. Так много зависело от этого визита. Им овладело чувство беспомощности. Словно попал в ловушку и не знал, как из нее выбраться.
Вспомнил вдруг, что у него на запястье часы — вещь, к которой надо было заново привыкать. Посмотрел на белый циферблат. Стрелки показывали четверть первого.
— А не выпить ли нам кофе? — предложил он. — Я сам приготовлю. Уверен, вы скажете, что лучшего кофе не пробовали.
Офицер засмеялся:
— Ого! Видно, стоит попробовать.
Азиз вышел и спустя некоторое время вернулся, неся белый поднос с тонким узором из цветов и на нем две чашки горячего кофе. Офицер отпил из своей чашки и сказал: — Отличный кофе.
Азиз заметил, что охранник, стоявший в комнате возле окна, наблюдает за ними.
— С вашего позволения, я дам охранникам чай? Пусть сами приготовят себе.
Офицер вновь замялся на мгновение и согласился, не желая выглядеть невежливым. Сказал нехотя:
— Что ж, извольте... я не возражаю. Только при одном условии — я этого не видел.
Азиз отметил про себя: "Вот мы и соучастники в нарушении правил. Неплохо. Прогресс налицо". Он пригласил охранника в комнату и сказал:
— Все, что нужно для чая, вы найдете в шкафчике. Сделайте чай себе и вашему напарнику.
Полицейский смотрел на него неподвижно, словно ничего не поняв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52