Над входом — навес, опирающийся на деревянные стойки. Пропустив Азиза внутрь, Мухаммед задержался в дверях.
— Вы начинайте, а я потом подойду, — сказал он.
Азиз увидел несколько белых ванн, над которыми торчали медные краны. Пол, стены, ванны и краны сверкали чистотой. Азиз окинул взглядом эти знакомые предметы, которые так долго не видел. Ноздри щекотал острый запах карболки и мыла. Открыв дверцу кабины, он увидел сверкающий хромом душ.
Радость переполнила его.
Стараясь прочувствовать каждое отпущенное ему мгновение, продлить удовольствие, он стал раздеваться медленно, не спеша; Жизнь вливалась в его мышцы, атрофировавшиеся от длительной неподвижности. Повесив одежду на гвоздь, торчавший из двери, он некоторое время постоял босиком на каменном полу, потом повернул кран. Вода холодным ливнем обрушилась на голову и плечи, потекла по телу. На мгновение у него перехватило дыхание. Он принялся яростно растирать тело намыленной жесткой мочалкой, а потом долго стоял под струями, смывавшими наслоения многих дней и ночей, проведенных в узкой камере среди смрада и полчищ насекомых, выползавших из всех щелей.
Энергично растираясь грубым полотенцем, он почувствовал, как кровь приливает к мышцам. Ему казалось, что он заново родился. Неторопливо одевшись, он собрал свои вещи, открыл дверь и вышел.
В передней какой-то человек умывался над ванной. Услышав хлопнувшую дверь, он повернулся и на мгновение оцепенел. Перед ним был Сайед. Вода тонкими струйками стекала с его лица и рук. Азиз стремглав бросился к нему, швырнул на пол вещи, которые держал в руках. Оба крепко обнялись и на миг замерли, как бы желая удостовериться, что это не иллюзия и не сон. Теплая капля упала на ухо Азиза, поползла по щеке, и он вдруг ощутил солоноватый привкус во рту.
— Ты плачешь? Ну и ну!
— Ты тоже плачешь.
Их счастливый смех еще долго звучал под крышей душевой. Это был один из тех моментов, которые не забываются никогда. Пожалуй, ни разу в жизни они не смеялись так радостно и самозабвенно. Казалось, они начисто забыли, где находятся. Забыли боль и грусть, унижения и опасности, которыми полна была их жизнь. Куда важнее для них было другое — то, что оба они живы, крепко стоят на ногах, высоко держат голову.
Сайед вытер глаза краем желтого полотенца, переброшенного через плечо.
— Я и не подозревал, — сказал он, — что ты здесь. Хотя, знаешь, была такая мысль, что рано или поздно ты почтишь нас своим присутствием.
Он усмехнулся с горечью и иронией, сощурив глаза.
— А я, Сайед, знал, что ты здесь, — сказал Азиз.
— От кого?
— От Мухаммеда.
— Какого Мухаммеда?
— От надзирателя.
Сайед на мгновение нахмурился.
— От надзирателя, говоришь?
— Да. Он хороший человек.
— Будь с ним поосторожней.
— Ну, это само собой. Да ты не волнуйся. Я уверен, что он хороший человек. С первого дня почувствовал. В любом случае я с ним ни о чем не говорю.
Немного помолчали. Азиз спросил:
— А как твоя жена с детишками?
— Недавно получил весточку. Пишет, что все у них в порядке. А на что они живут — не представляю. Уверен только, что Алия найдет решение всем проблемам.
Он на мгновение задумался, потом спросил:
— Ну а ты как?
— Я никаких новостей не получал.
— Не стоит волноваться. Надия человек самостоятельный, со всем справится.
— Это верно. Но хотя бы знать, где она... — Азиз слегка замялся. — Не время говорить на такие темы. Что ты думаешь о нашем положении? >
— Хуже не бывает. Дело даже не в юридической стороне. Похоже, они решили избавиться от нас надолго. Мы им доставили немало хлопот. Мне кажется, наши дела передадут на сей раз в особый трибунал.
— Слышал что-нибудь про Хусейна?
— Да. Устроили мне с ним встречу. Он пытался наставить меня на праведный путь. Разумеется, я отказался. Решил и дальше топать тернистой дорогой в ад.
Сайед громко засмеялся, и Азиз почувствовал, что его тревоги понемногу рассеиваются.
— А как тебя сцапали, Сайед?
— Прямо на улице, у моста Аббаса. Часов в семь вечера я шел из чайханы "Салям". Посидел там немного, покурил кальян. У меня была назначена встреча с Хильми, и я решил пройтись пешком. Испортили мне вечер, прохвосты. Настроение, помню, было отличное, ветерок такой приятный на мосту. И вдруг — бац! Прежде чем успел что-либо сообразить, вцепились в меня лапищами, приволокли сюда. А тебя как взяли?
— Нагрянули на квартиру, что я снимал в Айн Шамсе. Пришли перед рассветом.
— Ты один был?
— Нет. Надия была со мной. Ее увезли в другой машине. Видел, как она входила через главный вход, но ее повели куда-то в другое место. С тех пор ничего о ней не слышал.
— Эмад знает, что ты здесь?
Этим вопросом Сайед попытался отвлечь Азиза от семейной темы.
— Эмад? Я не знаю, где он.
— Он здесь.
Но ведь его посадили в центральную каирскую тюрь
— А потом перевели сюда.
— Почему?
— Хотят пристегнуть его к этому же делу.
— Каким образом?
— Хусейн его заложил.
— Ну и дела... — В голосе Азиза прозвучало уныние. — Похоже, мы все застрянем здесь надолго. Хоть кому-нибудь удалось удрать?
Сайед промолчал. И вдруг задал вопрос, ошарашивший Азиза:
— Как ты думаешь, на сей раз нас повесят? — Он многозначительно провел ладонью по горлу.
Азиз задумался.
— Не думаю, Сайед, — сказал он после недолгой паузы. — Не так просто это. Как странно, что ты подумал о такой возможности... Столько раз ты бывал на волосок от смерти. Ведь так?
— От пули — да. Но не от веревки.
— Какая разница?
— Не знаю. Но как-то не по себе делается, как подумаю о виселице.
Они вновь замолчали. За дверью послышался хруст песка под чьими-то ногами.
— Я устрою еще одну встречу с тобой и с другими, — торопливо шепнул Азиз. — Что-нибудь нужно?
— Ничего не надо. Если встретишь Хильми, привет ему от меня.
В дверях показался Мухаммед. Его белоснежные зубы обнажились в улыбке:
— Ну как? Закончили?
— А можно еще немного задержаться?
— Нежелательно. Кто-нибудь заметит, что вы были здесь вдвоем.
— Ничего не поделаешь.
Азиз крепко пожал руку Сайеду и быстро вышел. Мухаммед двинулся следом. Они пересекли двор и остановились возле двери камеры.
— Может, вам еще что-то нужно? — спросил Мухаммед нерешительно.
— Нет, — ответил Азиз, глядя ему прямо в глаза. — Спасибо. Никогда не забуду, что вы сделали для нас.
— Ничего особенного я не сделал. А хотелось бы действительно чем-нибудь помочь. Впервые за многие годы я почувствовал себя человеком. Благодаря вам, доктор Азиз.
— Помилуйте, Мухаммед. Вы ведь берете на себя такой риск.
Знаете, я с самого начала почувствовал, что у вас нет ненависти ко мне, хотя я и тюремщик. А мне было так тошно подходить к вам.
Он оглянулся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.
— Я еще приду в другой раз. Желаю вам всего доброго.
Азиз услышал, как лязгнул наружный засов. Полная тишина воцарилась в камере. Он подвинул табуретку к столу, сел, положив локти на деревянную поверхность, обхватил лицо ладонями и застыл.
Азиз был очень рад этой встрече. Из всех товарищей Сайед был для него самым близким. Симпатия к нему возникла с первой их встречи. С этим молодым парнем из Мансуры он познакомился в каирском районе Мунира в маленькой комнатке под крышей скромного дома. Его сразу же подкупила простота Сайеда, присущее ему чувство юмора, рано проявившаяся зрелость суждений. Сайед постоянно с легкой иронией подшучивал над всеми и всем. В его иронии не было злости. Просто он обладал способностью улавливать скрытые противоречия человеческого бытия. Нередко он подшучивал над самим собой, заражая своим смехом окружающих. Позднее, когда они сошлись поближе, Азиз обнаружил в нем характерную щедрость египтянина, выросшего в деревне, где материальные блага ценятся лишь постольку, поскольку ими можно делиться с близкими людьми. Сайед делился всем, что у него было, так же естественно, как дышал или смеялся. Со временем Азиз понял, что за этой простотой таилось глубокое понимание жизни, оптимизм человека, близкого к природе.
В тот день, когда они познакомились, Сайед только что вернулся из Порт-Саида. Открытое лицо, высокий лоб, покрытый коричневым загаром, шапка густых черных волос. О своем пребывании в Порт-Саиде он старался не распространяться — лишь время от времени вспоминал какой-нибудь забавный случай, свидетельствовавший о том, что к опасностям ему было не привыкать.
Между тем этот веселый, жизнерадостный человек временами внезапно впадал в глубокое и безысходное отчаяние. Даже впоследствии, узнав его поближе, Азиз не мог уловить причину этих неожиданных приступов черной меланхолии. Лишь значительно позднее он догадался, что его другу свойственны не только крестьянская простота, чувство юмора и смелость, но и некоторые противоречия, присущие деревенской натуре. У людей, привязанных к земле, к собственному наделу, сила и упорство зачастую сосуществуют со слабостью, порождаемой их зависимостью от капризов природы. Этим и объясняются их метания от радужного оптимизма к безысходности и отчаянию, от тяжелой непрерывной работы — к апатии и бездеятельности, от терпения и кропотливого упорства — к вспышкам гнева, торопливости, суете.
Инициативность и независимость мышления Сайеда в сочетании с другими качествами снискали ему широкую популярность, сделали его студенческим лидером, а позднее одним из руководителей вооруженной борьбы против англичан в зоне Суэцкого канала. Где бы он ни появлялся, его добрый юмор, простота и щедрость неизменно вызывали симпатию окружающих.
И вот эта неожиданная встреча. Один из сюрпризов, которые порой преподносит жизнь. Кто бы мог подумать, что такой человек, как Мухаммед, в итоге станет тюремным надзирателем? Интересно, почему он не предупредил Азиза о встрече с Сайедом? Возможно, потому, что не был уверен, удастся ли ему устроить эту встречу, боялся разочаровать его. А может быть, из предосторожности, продиктованной условиями его работы. Из привычки все делать скрытно и молча. Возможно, это просто свойство его натуры. Хорошо бы при случае спросить его об этом.
В памяти вновь оживали подробности встречи с Сайедом. Ничего нового к тому, что он уже знал, эта встреча не добавила, за исключением, пожалуй, сообщения, что Эмад находится в этой же тюрьме. Может быть, даже в соседней камере. Последний раз они виделись почти четыре года назад. Сильно ли изменился Эмад с тех пор?
Да, шли годы, а Азиз все еще не прочувствовал, сколь стремительно неумолимое течение времени. Конец жизни может явиться неожиданно, как внезапное пробуждение от сна. Впрочем, может быть, так оно и лучше. Ведь лучшая смерть та, что приходит неожиданно: во время работы или во сне. Важно до последнего дыхания быть чем-то занятым, что-то делать. Подлинное несчастье — чувствовать, что ты больше никому не нужен, что ты — обуза для окружающих, что они, может быть, с нетерпением ожидают, когда ты, наконец, умрешь. Мгновенная смерть куда лучше той, что наступает после долгих лет беспомощной старости и болезней.
Отчего в последнее время смерть занимает так много места в его размышлениях? Началось все с каких-то мелочей, значение которых он и сам-то поначалу не осознавал. Например, тюремщики отобрали у него шнурки от ботинок под тем предлогом, что, мол, арестанты, случается, вешаются на шнурках. Отняли очки. Азиз вдруг вспомнил слова лысого человека в очках с тонкой проволочной оправой, которого все называли "комендант": "Мы забираем очки, чтобы вы себя ими не поранили". Что он имел в виду? Вряд ли это было продиктовано тботой о его здоровье.
Азиз смотрел на пятнышко голубого неба в потолке. Постепенно до него доходил истинный смысл их действий. Они как бы намекали ему на неизбежность некоей опасности, неопределенность его судьбы. Во всем этом заключалась скрытая угроза. Его словно предупреждали: положение твое настолько паршивое, что тебе вполне может прийти в голову мысль о самоубийстве.
Никогда в жизни подобная мысль не приходила ему в голову. А вот теперь он не мог поручиться ни за что. И это при всем его жизнелюбии. При том, что сама идея своими руками положить конец собственному существованию казалась ему абсурдной, попросту невозможной... Нет сомнения, что тюремщики все же добились своего. Иначе как объяснить тот факт, что мысль о смерти прочно засела в его голове, хотя прежде он никогда об этом всерьез не думал? Конечно, сыграло свою роль и другое. Постоянная темнота вокруг с самого момента прибытия сюда. Даже большая часть дневного времени проходит в каком-то полумраке. Узкая камера. Скрытые угрозы. Зловещие намеки... Всего несколько слов, брошенных как бы мимоходом, случайно. А может быть, не случайно?
Не кажется ли ему все это? А что, если все это попросту игра воображения, мнительность, порожденная одиночеством и усталостью? Но зловещие слова снова и снова всплывали в памяти. Что-то глубоко внутри его вздрагивало, возбуждая тревогу и беспокойство. Постепенно мысль о смерти становилась все навязчивей. Пальцы Сайеда охватывали его горло, сжимали его — этот странный образ вновь и вновь возникал в сознании. Усилием воли Азиз отгонял его прочь, но кошмарная галлюцинация возвращалась, становилась отчетливой, почти осязаемой.
Должно быть, сказывалась бесконечная тишина. Часы, недели, месяцы одиночества, ожидания, монотонного наблюдения за первым признаком рассвета в темном оконце. Одиночество преследовало его даже в сновидениях. Просыпаясь утром, еще в полудреме, он первое время машинально искал рукой лежащее рядом теплое тело, и всякий раз его рука бессильно опускалась от внезапной страшной догадки. И все-таки, окончательно пробудившись, он неизменно оглядывался вокруг, как бы еще надеясь на чудо.
Долгие часы, недели, месяцы он чувствовал на себе чей-то взгляд сквозь круглый волчок на двери. За ним наблюдали, как наблюдают за раненым зверем, попавшим в ловушку.
Ночами по его телу ползали клопы, пронзая кожу множеством тончайших острых игл. Осязаемым и давящим казался запах гниения и мочи, тяжело висевший в воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52