Стоящему повелевала преклонить колени, поднятой голове — бессильно опуститься на грудь, голосу свободы — умолкнуть.
Совсем еще юные студенты летели вниз с моста. В их глазах I последний раз отражалась чистая голубизна необъятного небосвода, в них застыло удивление людей, которых внезапно ударили ножом в спину. А может быть, эти глаза призывали 16МЛЮ и небо в свидетели предательства, совершенного против своих собратьев. Огромная масса людей оказалась зажатой между разверстой пастью моста и черной стеной полицейских. Последние неумолимо надвигались, шаг за шагом тесня людей к пропасти. Толпа колыхалась, извивалась, словно глубокая боль пронзила ее разом, из конца в конец. Над головами развевались белые флаги, трепетали на ветру, взмывали высоко над головами, падали, исчезали в людском водовороте. Падали наземь знаменосцы. И вновь поднимались полотнища, обагренные кровью. Тысячи голосов скандировали лозунги, кто-то пел революционную песню, дробно гремели выстрелы, хлестко били дубины по костям, свистели плети, мелькая в воздухе, ревел людской поток. Темно-серые полицейские машины сновали, как овчарки, загоняя группы студентов в тупик, поглощали их уже в наручниках и уезжали переполненные людьми — словно везли скот на бойню.
Ближе к вечеру, когда солнце приблизилось к горизонту и коснулось облаков цветными пальцами, прежде чем скрыться за деревьями на острове, бойня закончилась. Асфальт блестел в лучах заходящего солнца. Повсюду валялись белые флаги с поломанными древками. Алые лужи крови стали коричневыми на белых бровках тротуаров и в пыли. Растоптанные в лепешку красные фески у фонарных столбов. Посреди дороги при въезде на мост — книга, раскрытая к небу.
На следующий день рано утром тиран пал, чтобы уступить место другому тирану. Вместо премьер-министра Нукраши, который санкционировал расстрел демонстрации, пришел Исма-ил Сидки-паша. Это был седовласый старец. Узкие серые глаза смотрели всегда холодно и оценивающе — закаленная сталь кинжала. Невысокое согбенное туловище, опирающееся на толстую клюку. Шаги коротенькие, быстрые: не то семенит, не то бежит. Походка странно вихляющая, словно пританцовывает. Массивная голова на короткой толстой шее. В лице, покрытом гладкой кожей, что-то детское: румянец на щеках, невинная улыбка. Голос низкий, спокойный. Слова произносит отчетливо и медленно.
Этот человек с невинной улыбкой, спокойным голосом и глазами убийцы был хорошо знаком рабочим-железнодорожникам. Двадцать пять лет тому назад по его приказу полицейские разрядили винтовки в отцов, которые вышли на демонстрацию, протестуя против решения отменить конституцию. А отменили ее потому, что она, мол, слишком сложное изобретение, в котором страна не нуждается.
Хорошо известен он был и молодым людям, тесно сидевшим в овальном зале, окна которого выходили на больницу Каср аль-Айни. Они знали его истинное лицо и потому готовились сообща противостоять тому, что он говорил, став главой нового кабинета.
Азиз чувствовал какую-то опасность, витавшую над их головами, но это чувство было неосознанным, смутным. Сев рядом с людьми, он ощутил их тепло, и вместе с ним пришло ощущение комфорта и безопасности. Чужое горячее дыхание было уверенным, ритмичным. Азиз скользил взглядом по лицам собравшихся, то и дело встречаясь глазами с Эмадом. Но чаще всего его взгляд останавливался на стройной смуглой девушке, которая одна стояла посреди пустой площадки, окруженной рядами сидевших на матрацах людей. Ее слова струились нескончаемым теплым потоком, исходившим, как ему казалось, из неведомых глубин. Возле двери стоял Халиль. Его высокая фигура прислонилась к косяку. Глаза невидяще смотрели сквозь очки, длинная рука покоилась на плече Хусейна.
Девушка обращалась ко всем присутствующим, и их глаза были прикованы к ней в сосредоточенном внимании. Они не отдавали себе отчета в том, что так привлекало их в ней, не замечали сотен тончайших нитей, которые сплетались причудливым кружевом. Невидимые, неосязаемые нити, рождавшиеся в наэлектризованном воздухе, тянулись от этой девушки к людям, прибьюшим из разных концов огромного города.
Возможно, этот скрытый магнетизм порождался любопытством либо удивлением или шоком от созерцания чего-то непривычного. Поскольку для людей, сидевших на полу, сам вид девушки, участвующей в митингах, да еще и выступавшей с такой легкостью и прямотой, было делом необычайным. Впрочем, возможно, на них действовали ее слова. Она говорила о вещах, о которых они слышали впервые. Немногим доводилось читать об этом в книгах, да и то, вероятнее всего, они не уловили толком всей глубины смысла.
Странное впечатление производила на них эта изящная женская фигурка, оказавшаяся в толпе мужчин, странно им было слышать этот плавный мягкий голос, в котором угадывались, однако, уверенность и сила. Слова, звучавшие в этом зале, освещенном желтым светом ламп, воплощали в себе подавленную боль целой нации, боль самого долгого в истории человечества угнетения. В ее словах сквозила надежда, пробудившаяся к жизни после того, как смолкли орудия войны, в них звучало самосознание новых сил, которые рождались на фабриках, в школах и колледжах, на задворках и в лабиринтах, переулков большого рода, — сил, что росли и распространяли свое влияние еще дальше день ото дня черные глаза девушки искрились внутренним светом, ярким, как чистая вода под солнечными лучами. В них был и дерзкий вызов опасностям, и нежность прохладной ладо-пи, приложенной к воспаленному лбу; в них светилась сама жизнь.
Наверное, все это вместе и приковывало к ней такое внимание.
Что-то мальчишеское было в ее осанке, в хрупкой фигуре. Одета просто, на ногах черные туфли, которые, видно, много раз прошли расстояние между колледжем и домом. Волосы, густые, черные как ночь, обрамляли пышными волнами худощавое лицо. Только пробор посередине, напоминавший тонкий луч света в ночи, придавал неожиданную зрелость этому лицу, излучавшему юную жизненную энергию. На щеках играл румянец от волнения, полные губы иногда обнажали ряд белоснежных зубов, особенно когда она улыбалась.
Азиз вместе со всеми внимательно слушал ее выступление. В отличие от остальных он не находил ничего странного в том, что оратором была девушка. С детства он привык к обществу представительниц слабого пола, и ему были неведомы все эти традиционные барьеры. Тем не менее и ему эта девушка, стоявшая посередине зала и говорившая с такой легкостью, казалась удивительно привлекательной. Чуточку нервозные движения рук, одухотворенное лицо, обращенное как бы ко всем присутствующим одновременно, — все это затрагивало нечто большее, чем просто зрение и слух, отзывалось глубоко в его душе с того самого момента, как она начала говорить.
— Я пришла сюда пешком и вернусь домой поздно ночью тоже пешком. Когда я приду домой, отец и мать будут ждать меня. Мне придется выслушать обидные слова о девушках, которые уходят вечерами и возвращаются поздно ночью. Эти слова для меня словно нож в сердце. Из-за них я начинаю чувствовать, что я не такая, как вы, что я — ничтожное существо по сравнению с вами. Просто вещь, которой кто-то манипулирует. Когда я стою среди вас, я вижу в ваших взглядах что-то странное. Вы будто удивлены тем, что я нахожусь здесь. А .все потому, что я — девушка. Но ведь и у девушек есть разум, как и у молодых людей. Да, она тоже мыслит, радуется или грустит. Каждый день я хожу в колледж и сижу там рядом со своими сокурсниками. Слушаю лекции, учусь, потому что хочу работать. Засиживаюсь до поздней ночи над книгами при свете настольной лампы. По учебе я обогнала всех своих товарищей. И в то же время чувствую, что никто не принимает меня такой, какая я есть.
Я могла бы и не приходить на этот митинг. Куда спокойнее было бы сидеть себе дома. Но я хочу внести свой вклад в то дело, которым вы заняты, участвовать в нем. Я ощущаю гнет, под которым мы живем, больше, чем вы. Как и вы, я живу в стране, находящейся под чужеземным господством, управляемой тиранами. И все-таки, когда я протягиваю руки к вам, никто не хочет оказать мне поддержку, никто не желает признать, что я — человеческое существо, которое думает, чувствует и возлагает надежды на будущее.
Как и вы, я узнала, что такое бедность. Так же, как знает ее работница, стоящая у станка, или крестьянка в деревне. Работающая женщина трудится весь день и еще заботится о детях, кормит их и укладывает спать. Почему же вы ее отвергаете? Почему ее работать до изнеможения и сверх того заботиться о вас, взваливаете на нее бремя семейных забот и вместе с тем требуете, чтобы она оставалась на задворках жизни, лишенная собственной воли, своего мнения, самых элементарных прав?
Я пришла сегодня сюда, чтобы поговорить о нашем будущем, о нашей свободе. О нашей и вашей. Многие мои подруги тоже хотят участвовать в борьбе, которая разгорается повсюду. Но дадите ли вы им место в своих рядах или же отвернетесь от них?
Я пришла сюда, чтобы задать вам этот вопрос. От вашего ответа будет зависеть многое. Если мы действительно хотим быть свободными, мы не можем больше игнорировать целую половину общества, в котором живем...
Слова падали блестящими каплями, рассекая тишину, как звон колокольчика, опускались на спокойную гладь озера, и по воде шли круги. Они охватывали людей, сидевших рядами. Бледные лица были повернуты к ней. Слушали не двигаясь и затаив дыхание, ждали этих слов, боялись прервать поток речи.
Какие разные лица были у них! Здесь собрались люди с окраин и те, кто жил в центре. Лица студентов — юные, чистые, мечтательные. Бородатые лица под тюрбанами. Лица усталые, в которые въелась копоть и машинное масло после смены в железнодорожном депо. Лица неподвижные, глядящие с немым ожиданием, — рабочие из Шубры аль-Хаймы, пришедшие сюда в своих синих спецовках пешком или прибывшие на велосипедах. Лица людей в униформах цвета хаки с блестящими пуговицами, с раздутыми карманами — работники трамвайных компаний. Девичьи лица — группа студенток, стоявших в сторонке, словно боявшихся слиться с молчаливой массой людей, сидевших на полу, слушавших и поглощавших каждое слово, как голодный зверь поглощает мясо.
Поднялся рабочий-текстильщик. Коренастая фигура в голубой выцветшей спецовке, грудь нараспашку. Отблески лампочки на смуглом лице. Глаза — две крошки антрацита. Азиз разглядел морщины на его лбу под копной густых нечетных волос, уши, прижатые к голове. Рабочий начал говорить, сперва медленно, потом все быстрее, повышая голос от избытка эмоций:
— Я приветствую нашу сестренку за глубокие чувства, которые она тут высказала. Скажу, что мы, рабочие, очень даже хорошо понимаем все, о чем она толковала. Мы — жертвы эксплуатации в самой ее жестокой форме. Эксплуатации без масок. Она, как лютый зверь, на каждой фабрике каждый день сосет из нас кровь. И этой эксплуатации подвергаемся мы все — и мужчины, и женщины. А главное — эксплуатируют нас и чужеземцы, и их прихвостни, реакционеры. А когда мы просим дополнительно куска хлеба для наших голодных ребятишек, в нас стреляют.
Теперь пришло время, когда особенно не до речей. Идеи, какие бы они ни были глубокие, широкие, далеко идущие, бесполезны, если их не подкрепить действием, если они не ведут к созданию организации. Реакция, представленная самым жестоким и матерым агентом — Сидки-пашой, готовит наступление на наш народ. Конечно, ему нужно время на подготовку, на разработку плана заговора. Потому Сидки и заявляет: "Дайте мне тихо-мирно делать мое дело". А мы не должны позволять ему тихо-мирно подготовиться. Сегодня он требует спокойствия, а завтра откроет по нам огонь, как уже сделал в 1930 году. Нет иного пути к независимости, кроме борьбы. Поэтому мы должны создать национальный комитет и подготовиться ко всеобщей забастовке, в которой примут участие все слои нашего народа. Рабочие Шубры аль-Хаймы готовы. У них созданы комитеты на местах, которые действуют под объединенным руководством подготовительного комитета. Здесь сейчас представлены другие профсоюзы — трамвай, метро, автобусы, типография, отели, железные дороги, электричество, водоснабжение и прочие. Нам надо наладить координацию между разными организациями. На всех факультетах университета созданы исполнительные комитеты. Нам остается выбрать день всеобщей политической забастовки, день, когда массы людей покинут стены фабрик, контор, колледжей, школ и двинутся к центру Каира. Вот все, что я хотел сказать.
Невнятный гул прокатился по рядам. Люди энергично кивали головами, соглашаясь. Кое-где голоса зазвучали громче. Всех прервал человек с темным, словно высеченным из камня лицом, с густой бородой — это лицо Азизу уже было знакомо. Сильный голос рассек невнятный гул ритмичной литературной арабской речью:
— Именем аллаха всемилостивого и милосердного! Опасайтесь тех, кто пришел к вам с соблазнительными речами. Оставайтесь послушными тем, кто отвечает за ваши дела. Я. вижу, вы принимаете поспешные решения и слушаете подрывные идеи, которые не приведут ни к чему, кроме разрухи и беспорядков. Нет сомнения, что премьер-министр - человек с большим опытом, кладезь политических знаний. Ему ведомы многие факты и обстоятельства, о которых вы почти не имеете понятия. Наш долг — дать ему возможность сделать то, что необходимо. Он обещал честно работать во имя нации. Он заявил, что его главная цель — завершить свою карьеру достижением независимости Египта. Это цель всей его жизни. Так зачем же бросать тень сомнений на его намерения, создавать хаос и беспорядки? Не лучше ли посвятить наши усилия самоочищению, освобождению от грехов в нашей земной и духовной жизни? Разве не очевидно, что мы изо дня в день отходим все дальше и дальше от учения нашей святой религии? Здесь вот выступала наша сестра, которая пришла и стояла тут в толпе мужчин. Они сидели вокруг нее и во все глаза разглядывали ее, пока она говорила о равенстве между мужчинами и женщинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52