Иногда он жалел ее, но часто восставал против ощущения беспомощности, которое она в нем пробуждала. Белая рука, такая нежная, будто она никогда в жизни не знала домашней работы, легко коснулась его запястья, Кэтлин посмотрела на мужа, и глаза ее засияли гордостью:
— Поль ужасно много работает, Генри! Он всегда был хорошим мальчиком.
Клейтон сунул платок в нагрудный карман. Несмотря на жару, он был в двубортном шерстяном костюме в узкую полоску. Стрелки брюк на коленях уже разошлись.
— Как экзамены, Поль? Трудное дело эти экзамены. Я, когда свои сдавал, уже стар был, так что...
— Да, по-моему, все в порядке,— ответил Поль.— Только в наше время экзамены особого значения не имеют.
— Не надо так настраиваться,— участливо сказал Клейтон.— Чего вам, молодым, не хватает, так это уверенности в будущем.
Официант принес яичницу с ветчиной, ловко снял крышки с тарелок и удалился.
— Генри обещает найти тебе в Штатах хорошую работу, Поль. Мы с ним об этом говорили. Денежную работу. Хорошо бы, правда?
Поль взял нож, вилку и отрезал кусочек ветчины.
— А что?— отозвался Клейтон.— Там у нас при новом-то правительстве бизнес в гору пошел, только держись! Не так давно в Питсбурге был парад членов Национальной стрелковой ассоциации, так они целых три часа демонстрировали. Если уж американцы на что настроятся, их не остановишь!— он засмеялся и весело похлопал Поля по плечу.— Я знаю, вы тут считаете, будто мы любим зря трепать языком, ну что ж... Приезжай и сам посмотришь. А хорошую работу я тебе мигом найду.
— Хорошую, мистер Клейтон?— в голосе Поля прозвучала ирония.
Клейтон самодовольно усмехнулся, и Поль пожалел бы его, да не стоило. Улыбка Клейтона не нашла в нем отзвука, не тронула, не произвела должного впечатления. Но раз Клейтон этого не понял, значит, беспокоиться не о чем.
— У вас страна что надо. Я от здешних людей видел только добро. Так что ничего против Канады не имею. Насколько я понимаю, мы с вами вроде друг от друга ничем не отличаемся. Одна беда — дела здесь двигаются не так быстро, как надо бы. А мы в Америке все время спешим вперед. Это и есть жизнь по-американски, и вот что я тебе скажу,— голос Клейтона зазвучал доверительно,— нравится это другим странам или не нравится, всем теперь придется жить по-нашему. Если у нас дела идут на лад, нас не остановишь, пока мы не упремся в потолок.
Поль продолжал есть. Интересно, как это Клейтону удается так успешно проворачивать свои дела в Монреале? Может, именно потому, что он такой типичный американец, совершенно такой, какими канадцы представляют себе всех американцев? Монреальцы, видя его, радуются, что не ошиблись, и с легкостью вступают с ним в переговоры. Пять лет назад Клейтон наотрез отказался от повышения, так как иначе ему пришлось бы безвылазно засесть у себя в конторе в Питсбурге. Его жена была ревностная католичка, и он даже не заикался о разводе. Но, раз Кэтлин жила в Монреале, Клейтон почти все время проводил здесь, а жена оставалась в Питсбурге, где и умерла полгода назад.
— О кризисе говорят так, будто это конец света,— продолжал Клейтон.— Не верь этому. Погляди хотя бы на меня — сколько раз мне приходилось переживать времена похуже! Или возьми депрессию тысяча девятьсот седьмого года, или...— Сев на своего конька, Клейтон продолжал говорить.
Как и многие люди его возраста, он считал, что, если, несмотря на все встряски, поражающие государство, где он живет, ему каким-то образом удается уцелеть, значит, с государственной системой все в порядке. Пусть он нервничает, наживает гипертонию, язву желудка, что с того? Правда, Полю было трудно представить себе, что Клейтон может из-за чего-то серьезно нервничать. Жить для него — значит получать удовольствие и заниматься делом, а дело заключается в том, чтобы наживать деньги, перемещая огромные партии товара с одного места на другое. Дальше производительности и прибыли мысли Клейтона никогда не заходят. Он верит, что чем больше у человека технических приспособлений, тем человеку лучше и тем он счастливее. А приспособления такие можно изобретать без конца, и людям никогда не надоест работать, работать и работать ради создания машин, экономящих труд. Клейтон говорил, а Кэтлин восхищенно смотрела на него со своей удивительной улыбкой, с вечной улыбкой женщины, смотрящей на влюбленного в нее мужчину. И когда глаза Клейтона встречались с ее глазами, Поль видел, как довольны они друг другом.
Вдруг Полю вспомнился аристократический облик отца, вспомнился старый дом в Сен-Марке, и он стиснул зубы. Однако сердиться было нечего и удивляться нечему. Красота его матери никогда не нуждалась в том, чтобы рядом был красивый партнер. Она платила благодарностью за нежность и восхищение, за возможность оставаться самой собой, и, конечно, ей еще нужна была в мужчине та примитивная жизненная сила, которой Клейтон, по-видимому, обладал с избытком.
Завтрак закончился, и все с облегчением встали из-за стола. Клейтон взял чек, проверил его и положил официанту доллар на чай. Через раздвижные, занавешенные шторами двери они вышли из сумрачной духоты ресторана на сырую жаркую улицу. Седан Клейтона стоял на улице Меткэф, багажник и заднее сиденье были так забиты вещами, что под их тяжестью просели рессоры. Все перешли через улицу, Поль придержал дверцу машины, пока мать садилась на переднее сиденье справа. Клейтон подошел к машине с другой стороны, сел за руль, подтянул брюки, поерзал, усаживаясь поудобнее, костюм стеснял его движения. Он достал из нагрудного кармана сигару, осмотрел ее, зажег, снова осмотрел пепел, появившийся на кончике, одобрительно кивнул головой и пристроил сигару между зубами.
— Ну и день, черт возьми,— сказал он.— Встретил вчера одного англичанина, так он говорит, здесь пожарче, чем в Сингапуре. Нетрудно поверить! — Он вытер пот со лба.— Ничего, к вечеру будем в Олд-Орчад, там прохладнее. Не терпится скорее попробовать их рыбный обед!
Кэтлин гладила Поля по руке, которой он придерживал дверцу. Клейтон бросил на него довольный взгляд.'
— Не беспокойся, Поль,— сказал он.— Я присмотрю за твоей матерью, все будет в порядке.
Поль не ответил. Он глядел на них, и ему хотелось, чтобы они скорей уехали, но в то же время у него мелькнула безумная мысль, что вот сейчас мать выйдет из машины и скажет, что все это ошибка и последних девяти лет вообще не было. Клейтон завел двигатель. Двигатель задрожал — под головкой цилиндра заходили все восемь поршней.
Клейтон с улыбкой похлопал по рулю:
— Готов ездить на этих восьмицилиндровых хоть каждый день. А то прошлой осенью ехал из Чикаго вдоль дюн, делал восемьдесят семь миль в час, и что вы думаете? Меня обогнала другая машина и...
Кэтлин повернулась к Полю, улыбка сбежала с ее лица. Глаза их встретились, и он ощутил комок в горле. Поль наклонился к открытому окну и поцеловал мать в щеку, губы коснулись нежной, душистой кожи.
Машина тронулась.
— Прости меня, Поль!— услышал он сдавленный шепот Кэтлин. Стоя у края тротуара, он следил глазами за машиной, удалявшейся по улице Шербрук. Мать махала рукой из окна, в воздухе словно мелькал обрывок белого шелка. На углу машина остановилась у светофора, затем свернула и исчезла из вида.
Простить ее! За эти девять лет?.. За двадцать четыре года? За то, что она зачала и родила его? Поль стоял в нерешительности, рассеянно приглаживая рукой волосы. Спешить было некуда. Что ж, ему не привыкать.
До,сих пор если он и спешил, то всегда только к временной цели, к остановке на пути, ведшему к чему-то совершенно иному. Он стал перебирать в памяти: школа, игра в хоккей, матчи, когда игроки выходили на лед вечерами при свете фонарей, а зрители толпились под яркими прожекторами, сколько было волнующих минут, когда команды медлили на площадке, окруженной толпой. Поль вспомнил магазины, где мальчишкой работал летом рассыльным, вспомнил поезд, увозивший его на север с бригадой строителей, в то лето ему исполнилось восемнадцать. А еще через год в вагоне с черными кожаными сиденьями он ехал через Онтарио и Манитобу в Саскачеван на уборку урожая. Все эти временные заработки и даже хоккей помогли ему получить образование. Так он копил деньги на то, чтобы учиться. И вот экзамены позади, диплом в кармане, а идти некуда.
Поль побрел вверх по улице Шербрук, потом свернул на улицу Дуроушер, где снимал комнату. Под высокими вязами в саду колледжа Мак-Гилл воздух казался пропитанным сладострастием, как в тропиках. Вдали в колеблющемся мареве возвышалась гора Монт-Ройяль. На душе у Поля было пусто. Но с чувством опустошенности жить можно, это другие чувства мучают человека, так что чудится, тебя вот-вот разорвет на части, если не дашь им выход.
Поль собрался с мыслями. Он знал, чем хочет заниматься, но для того, чтобы заняться этим как следует, не хватит целой жизни. Два дня назад в магазине на улице Крейг он видел подержанную портативную пишущую машинку. Тогда он пересчитал свои деньги, чтобы прикинуть, можно ли позволить себе такую покупку, и решил, что сначала надо найти работу. Машинке придется подождать, как и всему остальному, чего ему сейчас хочется. И снова больно укололи воспоминания последних лет: как захлопывались перед носом двери, как сожалеюще улыбались старшие, хорошо устроенные в жизни люди, как месяц за месяцем, год за годом утверждалась в нем, да и в миллионе других молодых людей разъедающая убежденность, что они никому не нужны, что никто не знает, куда их пристроить.
34
После обеда у Макквина Флетчер оставил Хетер в покое. Иногда он угрюмо молчал в ее присутствии, но чаще просто не обращал на нее никакого внимания. Часами он просиживал у себя в комнате, погруженный в изучение каких-то бумаг и чертежей. Бывали дни, когда он точно так же не обращал внимания и на Дафну, и это больше обескураживало Дженит, чем ее дочерей.
К середине июля Флетчер отправился в деловую поездку на западное побережье Америки, объявив, что будет отсутствовать месяца полтора. В день отъезда он был очень оживлен. Хетер и Дафна вдвоем проводили его вечером на поезд, а когда вернулись, у Дженит было приготовлено для них молоко и печенье. Так было заведено издавна, и она не считала нужным менять этот обычай. В обычае было также разговаривать за столом лишь о том, что ни для кого не имело никакого значения.
Хетер уже кончала раздеваться, когда к ней в комнату вошла Дафна, держа в руках матроску, которую носила еще в школе.
— Полюбуйся,— сказала она,— вот что я откопала у себя в шкафу. Как она там завалялась, не представляю! Ну не умора? Ох и зануда я была, наверно, когда ее носила.
Хетер стянула через голову шелковую комбинацию.
— Еще какая!— ответила она.
— Зато теперь,— сказала Дафна весело,— занудой меня никак не назовешь,— и она бросила матроску в угол.— А помнишь мисс Давенант? Помнишь, как она грызла меня, когда я играла Клеопатру?— И, подражая голосу простодушной англичанки, проговорила, садясь в кресло и расставив ноги:—Клеопатра — светская женщина, Дафна. Не забывай, она королева, не какая-нибудь дебютантка.
Хетер накинула на пижаму халат и забралась с ногами в кресло у окна.
— И как это мисс Давенант пришло в голову поставить в школе «Антония и Клеопатру?»
— Бедняжка! Она всю жизнь прожила зря, и сама этого не понимала.— Дафна завела руки за голову и длинными пальцами стала расстегивать пуговицы на спине.— Интересно, что бы она подумала, если бы увидела меня сейчас.
— Слушай, Дафна, ну как тебе снова дома? Дафна криво усмехнулась, продолжая возиться
с пуговицами.
— Спроси лучше, как я жила все это время!
— Это, наверно, зависит от того, чего ты добиваешься от жизни.
— Ну разумеется, я чувствую себя древней, словно мне миллион лет. Смешно, как нас учили в детстве, будто есть грех, правда?
Хетер засмеялась, и это, видно, рассердило Дафну.
— Посмотри на меня,— сказала она.— Как ты думаешь, девица, воспитанная нашей мамочкой, может не спасовать перед Ноэлем и дать ему то, что он хочет?
Хетер перестала улыбаться.
— Не знаю.
— То-то же! А я с этим справилась,— продолжала Дафна.— Можешь мне поверить, Ноэль знает, чего хочет. Боже, как вспомню наши первые месяцы...— Она опустила руки.— Слушай, помоги мне. Эту дурацкую застежку никак не расстегнуть.
Хетер встала и расстегнула Дафне платье. Ей вспомнилось время, когда она помогала Дафне одеваться на балы за два года до того, как стала выезжать сама. Она коснулась рукой тонких золотистых волос сестры, помедлила немного и убрала руку. Хетер снова вернулась в кресло, а Дафна стащила платье через голову и встряхнула уложенными волосами.
— А Ноэль тобой заинтересовался,— сказала она.— Ты, может, не догадываешься, но я-то вижу.
Хетер почувствовала, что краснеет.
— Но Даффи!
— Ничего! Ничего! У него чутье на женщин. Хоть и не скажешь по его манерам. Вот почему это всех удивляет. Никак не ждешь, что такой, как он... А видела бы ты его отца! Ноэль вовсе не типичный англичанин. Он всегда лучше чувствует себя на континенте. Несмотря на свои английские повадки. Он весь в отца. А старик умопомрачительный, как из пьесы.
Дафна явно хотела, чтобы Хетер поддержала разговор, но Хетер не знала как.
— Из какой пьесы?
Дафна рассмеялась, и смех ее зазвенел, как ручеек.
— Ну ты прелесть! Жаль будет, если Ноэль...
?*— Я не ребенок,— прервала ее Хетер запальчиво.— Ради бога, Даффи, перестань относиться ко мне так, будто мне десять лет. И что же его отец?
— Знаешь, я уверена, что он — стопроцентный мерзавец, но до того обаятельный, что этого не замечаешь,— и Дафна стала рассказывать Хетер, что отец Ноэля служил в армии в Индии, был генерал-майором. Страшно кичился своим происхождением и считался отличным офицером. Однако его военная карьера закончилась военно-полевым судом, его разжаловали за то, что он отдал приказ войскам стрелять по толпе в Бомбее. После этого он долго жил в Германии, до самой войны тысяча девятьсот четырнадцатого года. Хотя он и был представителем английского министерства иностранных дел в Берлине, ему это не мешало восхищаться пруссаками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65