— Вот такая, Семен Александрович, механика,— назидательно сказал Швидко.
Все трое помолчали. Перевалов еще раз перечитал телеграмму, подумал и спросил:
— Как будем решать, Кузьма Сергеевич?
— Решение одно,— ответил Набатов.— Отпразднуем Октябрьскую и... сразу же начнем рубить ряжи.
Перевалов и Швидко ушли.
Набатов сидел за столом усталый и мрачный. При людях он сдерживался. Тревоги и сомнения пусть останутся при нем, с товарищами он разделит только уверенность в успехе начатого дела. Но сам он, головой отвечающий за дело, может тревожиться и сомневаться, больше того — он не имеет права быть само-уверенно спокойным.
Принятое сегодня решение — прыжок в неизвестность.
Рабочий день давно закончился. Тихо в коридорах и кабинетах управления строительства. Наверное, во всем здании сейчас только он, Набатов, вахтер у дверей да телефонистка на коммутаторе.
Пора домой. Думать можно и дома...
Кто-то тихо постучал в дверь. Или это просто послышалось? Стук повторился, такой же неуверенный и робкий.
— Войдите.
На пороге остановился высокий ссутулившийся человек. Шапку он держал в руках.
Набатов потянулся к выключателю. От ударившего в глаза света человек зажмурился.
Пока он стоял молча, Набатов разглядел посетителя и понял, что счастье давно отвернулось от него. Не только рваный ватник, стоптанные опорки на ногах и заношенная, облезлая шапка говорили об этом — стоптанным и заношенным было лицо человека, отекшее, землистого цвета, с глубокими рубцами морщин. Свалявшиеся серые волосы свисали на лоб, увеличенный глубокими залысинами. Широко расставленные светлые глаза опухли и слезились.
— У вас ко мне дело? — спросил Набатов.
— Я вас давно жду,— тихо и как будто с упреком сказал человек.
— Что же вы не вошли раньше?
— Не решился беспокоить. Могли рассердиться, и тогда...
— Что тогда? — уже с трудом удерживая раздражение, переспросил Набатов.
— ...не захотели бы помочь. Пришел просить у вас помощи. Только вы можете помочь мне.
Он произнес это вежливо, но без всякого подобострастия. Голос у него был мягкий, чуть глуховатый. И голос, и тон речи, и манера не вязались с его обликом.
Набатов, еще не зная, чего попросит этот странный человек, все же проникся к нему сочувствием.
— Чем я могу вам помочь?
— Места в жизни прошу. Прикажите принять на работу.
Набатов а удивила не первая, а вторая фраза. Рабочих не хватало. В работе никому не отказывали.
— Сегодня уже поздно. Приходите утром в отдел кадров.
— Был,—сказал человек и опустил голову.— Начальник кадров у вас правильный человек,— в голосе просителя не было и намека на иронию.— Облечен доверием и помнит о бдительности. Отказал. Не нашел возможным.
— Говорите яснее.
Проситель улыбнулся виновато. Лицо его сморщилось. Он расстегнул ватник, из кармана выцветшей гимнастерки достал завернутые .в бумагу документы. Отыскал среди них нужную справку и подал Наба-тову.
«Черемных Иван Васильевич, 1910 года рождения, осужденный... по статье 58-й... освобожден по.отбытии срока заключения».
Пятьдесят восьмая статья... Набатов нахмурился.
— Измена Родине?
— Измены не было,— сказал Черемных тихо, но твердо.
Набатов молча смотрел на него.
— ...в плен попал после тяжелого ранения...Потом история обычная. Фашистский концлагерь. Работали там на патронном заводе... чернорабочими... Больше-то тоже не доверяли. Здесь приговорили к десяти годам. Наказание отбыл. А жить все равно надо, даже при наличии моей справки...
— Жить надо...— повторил Набатов.— Скажите мне, Черемных, почему именно сюда приехали? Случайно или причина есть?
Черемных ответил сразу, без замешательства:
— Есть причина, гражданин начальник. Три причины. Первая причина — в таком состоянии в родных местах появляться неохота. Вторая— пустая причина: дальше ехать ие на что. Третья —самая существенная: в большой толпе не слишком будешь заметен... Конечно, начальнику кадров так не скажешь. А вы как с человеком разговариваете.
Набатов подумал, что так ответить мог только или прожженный хитрец, или тот, кто полностью распахнул свою душу.
— Ну что ж... Причины веские,— сказал Набатов.— Работу получите. Желаю вам найти свое место.
Вадим ушел от Нели оглушенный и растерянный. Идти в общежитие он не мог. Ему казалось: взглянув на него, каждый поймет, что с ним произошло. И он долго метался по улицам поселка.
Но что же случилось? Что произошло за немногие часы с утра, когда он ушел от нее, провожаемый ее сонным, усталым и радостным взглядом, унося в себе тепло ее ласк, и до вечера, когда он ткнулся в запертую дверь?.. Почему она так переменилась к нему?.. И все же он сам виноват в том, что все кончилось так постыдно. Она сразу встретила его неприветливо. Надо, было иметь хоть каплю самолюбия, повернуться и уйти. Лучше уйти самому, чем дожидаться, пока тебя прогонят. Да, его прогнали. И еще посмеялись вслед...
Ее приглушенный смех, который он услышал, скорее угадал, стоя перед запертой дверью, теперь звучал в его ушах громким, беззастенчивым хохотом...
Если бы она осмеяла его вчера, когда он самонадеянно, незваным гостем заявился к ней, не так было бы обидно.. Но теперь, после всего, что между ними произошло... Глупец, жалкий и смешной! Метнулся, как мотылек на. огонь свечи, опалил крылья и теперь корчится... Никогда он больше не подойдет к этой... даже не взглянет на нее... Теперь он больше ни к кому не подойдет... Не сможет подойти... не посмеет...
Весь день на работе Вадим был мрачен и задумчив.
— Что с тобой? — спрашивали ребята.
— Ничего,— односложно отвечал Вадим, делая вид, что занят работой и ему не до разговоров.
Вечером ребята утащили его в клуб. Он пошел неохотно, уступив их настояниям. И лучше б ему было не ходить,
В клубном буфете он увидел ее.
Неля приветливо улыбнулась ему, и он снова не устоял. Улучив минуту, когда возле стойки никого не было, он подошел к ней.
Она смотрела на него такими же ясными, веселыми глазами, как в тот первый вечер, когда он пришел к Ляпину вместе с Аркадием и когда между ними ничего еще не было. Как бы не замечая его подавленного состояния, она задавала ему какие-то шутливые вопросы.
— Я приду к тебе сегодня,— сказал он, стыдясь самого себя.
Глаза ее испуганно округлились.
— Что ты! — выдохнула она каким-то шипящим шепотом.— И не думай! Забудь, забудь, как ничего и не. было!
Она была непритворно встревожена. Вадим покраснел и молча отошел. Но спустя несколько минут, проходя мимо буфета, он увидел за стойкой Нелю и девушку с темными кудряшками, ту, что заходила к ней в тот вечер. Неля что-то шепнула подружке на ухо. Подружка, прищурив глаза, посмотрела на Вадима, и обе бессовестно рассмеялись.
Но самое трудное было впереди.
Через два дня на работу вышел Ляпин, Бригада работала на прокладке теплотрассы к заводу сборного железобетона и сейчас готовила законченную уже «нитку» паропровода к контрольным испытаниям. Бригадир шел по дну траншеи, останавливаясь возле работающих.
Когда Вадим заметил приближающегося Ляпина, у него словно что-то оборвалось внутри. Он почувствовал, что не может взглянуть Ляпину в глаза. Но здесь, в узкой траншее, нельзя было ни отойти, ни даже посторониться.
Это не было трусостью. Когда Вадим, торжествующий, обрадованный, что прикоснулся к тому, что. ему казалось счастьем, шел к Неле на второе свидание, он даже сочувствовал Ляпину и жалел его, хотя и считал его недостойным любви такой замечательной,
женщины, и, может быть, именно поэтому и жалел, и был готов к прямому и честному объяснению. А теперь?.. Что он теперь может сказать ему? Ляпин подошел и спросил, как всегда:
— Как дела, студент?
— Нормально,— ответил Вадим, не поднимая головы.
— Чего съежился? Держи голову выше, а хвост морковкой. А то девки любить не станут.
Вадим исподлобья глянул на Ляпина. На лице бригадира была обычная грубоватая ухмылка.
— Давай, давай вкалывай!—сказал Ляпин и пошел дальше.
Усмешка Ляпина показалась Вадиму многозначительной: «Знает. Конечно, знает. Уж лучше бы обругал или просто прошел, как мимо пустого места!»
Вадим старался не попадаться на глаза Ляпину. Думал, как бы перевестись в другую бригаду. Хотел пойти к прорабу, но не решился. Не мог придумать причину, на которую можно бы сослаться.
Ляпина рабочие ценили за то, что он горой стоял за бригаду и не боялся поспорить с мастером или нормировщиком, а если нужно, то и дойти до прораба или начальника участка. В бригаде почти, не случалось простоев и выработка была выше, чем у других.
В столовую ходили всей бригадой, на перекур тоже собирались вокруг наскоро разведенного костерика. Чтобы реже встречаться с Ляпиным, Вадим держался особняком.
В это время в бригаде появился новый рабочий: высокий, сутулый старик в облезлой заячьей шапке.
Ляпин не хотел его брать: «На черта мне эти мощи!» — но прораб сказал, что так приказано самим Набатовым.
Ляпин буркнул, что вряд ли Набатов приказал именно в его бригаду, но из-за пустяков портить отношения с прорабом не стал.
Вадим пришел в инструменталку сменить затупившуюся кирку и краем уха уловил разговор бригадира с новым рабочим.
— Какая у тебя специальность? — спросил Ляпин.
— Солдат, сапер,—ответил-старик.
— Ты мне биографию не рассказывай,— рассердился Ляпин,— говори, что делать умеешь.
— Солдат, да еще сапер все должен уметь. Могу плотничать, могу землю копать.
— Много ты накопаешь,—проворчал Ляпин,— больше за собой натрусишь.— Тут он заметил Вадима и подозвал его:—Студент, возьми себе подручного.— И уже вслед им хохотнул: — Хороша парочка — баран да ярочка.
Когда спустились в траншею, Черемных сказал Вадиму:
— Не думай, парень, что я тебе на шею сяду. Работать пока еще могу.
Вадим чувствовал себя неловко оттого,- что этот старый человек у него в подручных, и поспешил его успокоить:
— Я и не думаю так. Вы на своем веку поработали.
Черемных неожиданно усмехнулся.
— Не так уж велик век. Тоже меня в деды зачислил. А мне всего сорок восьмой.
Вадим не мог скрыть удивления.
— Жизнь, она бороздки прокладывает... А горе одного только рака красит.
Черемных сказал это просто, без рисовки, тем более без стремления разжалобить и вызвать сочувствие, по нельзя было не понять, что за его словами много тяжелого, может быть, даже трагического. И то, что держался он мужественно и с достоинством, какое трудно было предположить в нем, если судить по жалкому его виду, вызвало у Вадима симпатию и уважение.
У этого человека было за плечами настоящее горе. Вадим подумал, как вынес бы он такое горе, и невольно устыдился своих малодушных переживаний.
Работа была трудная. Они расширяли и углубляли траншею. Мерзлая глина была тверда как камень. Вадим видел, что Черемных старается не отставать от него и работает из последних сил. Он взмахивал киркой так же энергично и ударял, казалось, с такою же силой, как Вадим, но все чаще и чаще кирка, вместо того чтобы врезаться в грунт, отскакивала от скованной морозом породы.
Вадиму очень не хотелось обижать Ивана Васильевича, но все же пришлось сказать:
— Если будете так надрываться, дело у нас не пойдет. Я вас очень прошу, не надо! Отдохните. Не последний день работаем.
Черемных ничего не ответил, но послушался. Прикрыл рукавицами кучку мерзлых глиняных комьев и просидел минут пять, привалясь плечом к стенке траншеи. Поднялся с усилием и работал медленнее, уже не гонясь за Вадимом, но и не останавливаясь больше до самого обеда.
В траншею заглянул Аркадий, окликнул Вадима:
— Пошли в столовую!
— Догоню,— сказал Вадим.— Пойдемте, Иван Васильевич.
— Устал я, посижу,— ответил Черемных.
— Столовая недалеко. Совсем рядом. — Не хочется. Посижу я,
— Вот что, Иван Васильевич,—сказал Вадим, на-супясь и как бы выговаривая ему,— в столовую вы пойдете. Деньги у меня есть, до получки хватит. И вообще нечего об этом разговаривать.
— Значит, по всем статьям берешь меня на иждивение,— хмуро усмехнулся Черемных и закончил фразу непонятно для Вадима: — Одна головня и в печи гаснет, две и в поле курятся...
Перед концом смены подошел Ляпин. Чувствовалось—намеревался пошуметь. Но не было повода: дневное задание выполнено.
Сказал с досадой:
— Жив еще, старый хрен, не рассыпался?
Вадим посмотрел, на. него с укором, а сам Черемных, не поднимая головы, продолжал размеренно и неторопливо кайлить мерзлую глину.
— Работничек! — процедил Ляпин, сплюнул и ушел.
— Слабый человек,— сказал Черемных.
— Слабый? — удивился Вадим. И Черемных пояснил:
— Сильный лежачего не ударит.
Вадим взял документы Черемных и пошел к коменданту договариваться. В комнате, где жил Вадим, освободилось одно место. Сосед, демобилизованный моряк-дальневосточник, женился и переехал жить на правый берег в общежитие молодоженов.
Комендант Нина Андреевна, молодая миловидная женщина, куда-то торопливо собиралась. Когда Вадим вошел, она, пригнувшись к настольному зеркалу, укладывала на голове толстую пшеничного цвета косу.
Вадим выложил документы Черемных на стол рядом с зеркалом.
— Ну что ты, Орликов! — недовольно сказала Нина Андреевна, и шпилька, которую она держала в зубах, упала на пол.— Только заключенных нам и не хватало!
Вадим подал ей шпильку и сказал:
— Теперь он не заключенный.
— Десять лет зазря не дадут.
— Я за него ручаюсь!— воскликнул Вадим с такой горячностью, что Нина Андреевна не могла не улыбнуться.
— Этого мало.
Вадим продолжал настаивать, и Нина Андреевна взмолилась:
— Честное слово, в кино опаздываю. Можно же решить это завтра?
— Нина Андреевна! Он старик. Больной старик. Если бы вы только взглянули на него...
— Где этот, больной старик?
— В нашей комнате.
Нина Андреевна в сердцах махнула рукой и сказала, накидывая пальто:
— Ну, смотри, Орликов. Подведешь меня... Теперь вечерами Вадим сидел дома. Аркадий звал
в клуб или кино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41