Если оно действительно есть, покажите его нам. Много на душе накопилось. Вот уже второй месяц нам не платят жалованья. Наши семьи голодают. Не можем мы дальше так терпеть! Если у нас в самом деле есть правительство, пусть оно поможет нам. Пусть поддержит нас!
— А что, если вместо поддержки оно еще даст тебе по затылку?
Из толпы выделился второй старик. По-видимому, армянин: на голове у него была каракулевая шапка конусом, морщинистое лицо утонуло в курчавой бороде. Он был такого высокого роста, что первый старик показался возле него ребенком. Армянин, дымя своей трубкой, повторил вопрос:
— Я тебя спрашиваю, Андрей. . . Что, если вместо поддержки оно еще даст тебе по затылку?
Маленький старик, хитро прищурясь, посмотрел на Дружкина и ответил:
— Тогда я попрошу их поддержать мне другое место.
Типография буквально взорвалась от хохота. Снова поднялся неистовый шум. Дружкин побагровел от злости. Я понял, что он сейчас сорвется, и по-английски шепнул ему: «Не придавайте значения».
Старый армянин, как бы извиняясь, сказал:
— Господин полковник! Извините... Мы люди простые, не умеем скрывать свои чувства, ко всяким нежностям не приучены. Выкладываем все, что у нас на уме. Уж простите...
Я понимал, что любая резкость только повредит мне.
Поэтому, стараясь сохранять спокойствие, обратился к армянину:
— Что же вы хотите сказать?
Движением руки армянин успокоил толпу и неторопливо заговорил:
— Господин полковник! Андрей Васильевич — известный шутник. Он и пошутил. Мы, конечно, знаем, что правительство существует. Знаем и старых его руководителей, и новых. Только одного не можем понять: чье оно, это правительство?
— Народное правительство! — выкрикнул Дружкин сердито. — Правительство всего народа!
— Погоди, погоди, товарищ министр. — Армянин не сдавался. — Наш Айрапетян тоже народ?
— Народ!
— Другие толстосумы — тоже народ? — Тоже!
— Тогда такое правительство нам ни к чему! —Толпа снова загудела. Армянин поднял руку, успокаивая, и продолжал: — Поэтому вы вернули заводы Айрапетяну? Он снова будет щелкать орехи, а мы — подбирать скорлупу? Так, что ли?
Кто-то громко выкрикнул:
— Предатели! Толпа заволновалась.
Я чувствовал — моя выдержка и хладнокровие готовы мне изменить. Еще минута — и можно сорваться, выйти из себя, накричать. Лучше всего было поскорее покинуть двор типографии. Я поднял руку, чтобы сказать последнее слово, как вдруг вперед вышел, прихрамывая, какой-то человек с длинными рыжеватыми усами и остановил меня:
— Минуточку, господин полковник! Комендант шепнул мне на ухо:
— Горюнов. . . главарь бунтовщиков!
Горюнов постучал об пол своей палкой и поднял на меня большие голубые глаза:
— Вы, господин полковник, напрасно вмешиваетесь в наш спор. Есть такая поговорка: «Где нет третьего, двое помирятся». Если вы перестанете вмешиваться, мы быстро поймем друг друга. Но если вы будете продолжать вмешательство... Тогда начнется большая драка. Это — первое. Во-вторых, вы только что сказали: «Судьба боль-
шевиков решена. . . Советская власть вырвана с корнем». А мы слышали, что большевики заняли Оренбург. Из Москвы в Туркестан идут составы с помощью. В Ташкент, говорят, прибудет сам Ленин. Да, да... Так говорят. .. Не знаю, правда это или неправда! Кто-то звонко выкрикнул:
— Правда!
Толпа бурно зааплодировала.
Горюнов вынул из кармана какую-то бумажку и обратился к Дружкину:
— Товарищ министр... Извините, я называю вас «товарищем». Потому что мы единомышленники, действительно состоим в одной партии. Поэтому у меня моральное право называть вас товарищем.
Дружкин, не сдержавшись, накинулся на хромого:
— Ты оставь свое красноречие. .. Скажи, чего ты хочешь!
— Хорошо, скажу. — Горюнов, хромая, подошел к Дружкину вплотную и, глядя в упор в его горящие ненавистью глаза, продолжал: — Сегодня в два часа в клубе железнодорожников состоится собрание. Мы тоже туда пойдем. Просим вас: от имени правительства ответьте на эти наши требования!
Горюнов протянул бумагу Дружкину. Тот, не взяв бумагу, отвернулся и пробормотал:
— Собрания не будет!
— Почему?
— Об этом только что сказал господин полковник. С сегодняшнего дня собрания и митинги запрещаются!
— Кто запрещает? Я вмешался в спор:
— Мы запрещаем! Сейчас же приступайте к работе! Даю вам полчаса. Если за это время вы не вернетесь на рабочие места, мы закроем типографию!
Толпа взорвалась, как бочка с порохом.
Я повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел.
Мы предвидели, что возле клуба железнодорожников начнется большое волнение. Тем не менее решили не отступать от своего намерения и, если понадобится, строго покарать бунтовщиков. В половине второго я тоже направился к вокзалу. Наши солдаты уже оцепили клуб. На со-
седних перекрестках стояли джигиты Ораз-сердара, милиционеры. На площади перед вокзалом толпились рабочие.
Комендант сообщил мне, что Зимин с Дружкиным ожидают меня в здании клуба. Я прошел к ним. На Зимине буквально лица не было. Он находился в крайней стадии растерянности. Заговорил дрожащим голосом:
— Вот увидите, начнутся беспорядки. Разве можно что-нибудь объяснить этим дикарям!
Противно было видеть Зимина в таком состоянии. Глава правительства. Войска в твоем распоряжении. Все карательные органы тебе подвластны. А ты дрожишь! Нет, нельзя было спокойно глядеть на него. Все же я заговорил шутливым тоном, стараясь не показать своего отношения к нему:
— Во время шторма одного пассажира корабля спросили: «Какое ваше последнее желание?» Он ответил: «Благополучно добраться до берега...» Другой спросил его: «Ну, а дальше? Что еще делать будешь?» Пассажир тяжело вздохнул и сказал: «Больше никогда не сяду на корабль!..»
Дружкин громко захохотал. Но Зимин продолжал молчать. Я закурил и добавил:
— Не волнуйтесь, господин премьер-министр... Жизнь — то же море. Вернее, бушующий океан. А вы — один из капитанов в этом океане. Скажите сами: может ли быть капитаном тот, кто никогда не видел шторма?
Зимин встал и ответил вопросом на вопрос:
— А сколько может быть капитанов на одном корабле, господин полковник?
Я сразу понял, в чей огород камешек. Зимин хотел сказать: «Если я капитан, тогда почему отменяются мои приказы?» Он, как видно, считал себя заправским капитаном, и невдомек ему было, что он только гость на капитанском мостике.
Я усмехнулся.
— На корабле, разумеется, должен быть один капитан. Но капитаны бывают разные. Пожилые и молодые... Опытные и неопытные... Даже и такие, что ни разу в жизни не видели шторма, а повстречались с ним в первый же день. Значит, и за капитанами надо присматривать!
Прибежал помощник Дружкина с таким видом, точно за ним гонятся, и доложил заикаясь:
— Господин полковник! Они хотят провести митинг прямо на площади, перед вокзалом. Уже сооружают трибуну.
В последнее время погода начала портиться, небо часто заволакивали тяжелые тучи. Сегодня тоже стоял туман, но дождя не было, да и особого холода тоже. Под открытым небом было ничуть не хуже, чем в помещении.
Зимин подошел к окну, выглянул на улицу и, как бы советуясь, повернулся ко мне:
— Что делать дальше, господин полковник?
— Разогнать! — ответил я. — Сейчас же разогнать!
— А если не разойдутся? — Силой разогнать! Вмешался Дружкин:
— Может быть, пригласим руководителей профсоюзов? Поговорим, и они сами мирно разойдутся?
Я не стал возражать:
— Приглашайте. Но увидите: они не придут, потребуют, чтобы вы сами пришли к ним.
Так и получилось. Спустя несколько минут помощник Дружкина возвратился и сообщил, что рабочие ждут Зимина.
Зимин испуганно замахал руками:
— Нет, нет! Я к ним не пойду. С чем мне идти? С тем, что мой приказ отменен? Оправдываться? Нет!
Я понял — пора переходить к решительным действиям. Приказал Дружкину и коменданту:
— Немедленно разгоняйте! Если не разойдутся, откройте огонь!
Мы остались вдвоем. Зимин все еще стоял у окна, засунув руки в карманы и глядя на улицу. Я решил сыграть на его самолюбии. Подошел к нему и, дымя папиросой, сказал:
— Я вижу, господин премьер-министр, вам хочется стать полноправным капитаном. Так?
Зимин вынул руки из карманов, повернулся ко мне и тихо, с виноватым видом ответил:
— Нет, господин полковник, вы ошибаетесь. Поверьте, я окончательно потерял руководящую нить. Не знаю, как быть. Все выходит наоборот. Куда ни ступлю — впереди пропасть. И перед вами я виноват, и народу ненавистен. Что же мне делать?
— Будьте тверды! Действуйте смелее! Перед вами — очень коварный враг. Стоит ослабить вожжи, и вы сами не заметите, как станете жертвой неумолимого рока!
— Я тоже боюсь этого, господин полковник. Ведь кто сегодня подымает шум? Наши же люди. Члены нашей партии...
С улицы донеслись неистовые крики, и тут же раздалось несколько выстрелов. Я вышел из дома. Ко мне подбежал комендант, доложил, что митинг начался. Я приказал своим солдатам, стоявшим возле клуба, сосредоточиться, а сам направился к толпе. Навстречу мне попался Дружкин, он был в полной растерянности.
— Не расходятся, господин полковник. Мы дали залп в воздух. Что же делать?
— Не надо стрелять в воздух... Если стреляете, цельтесь прямо перед собой!
Мы подошли к вокзалу. Толпа оказалась гораздо больше, чем мы предполагали, люди сидели на крышах соседних домов и даже на деревьях.
Знамен и транспарантов было множество. Привокзальная площадь вся была в красном.
Я, признаться, не ожидал, что мне придется предстать перед таким скопищем людей. Сердце сжалось, мысли начинали мешаться. Было совершенно ясно, что произойдет жестокое кровопролитие.
Дружкина, как видно, тоже охватил страх. Он с мольбой обратился ко мне:
— Господин полковник! Прошу вас, примите на этот раз мой совет. Пусть поболтают. В толпе есть и наши люди. Они берут на заметку каждого. Я обещаю вам сегодня же схватить всех, кто сейчас стоит на трибуне!
Послышались бурные аплодисменты, крики: «Ур-ра! Ур-ра!»
Дружкин опасливо покосился на вокзал и, еще больше понизив голос, добавил:
— К тому же, господин полковник, я не доверяю нашим солдатам. Все это — одна сволочь. В решительную минуту они могут повернуть штыки против нас!
В этот момент подбежавший дежурный офицер миссии протянул мне маленький конверт. Я отошел в сторону, вскрыл конверт, вынул из него листок бумаги и прочел: «Меры отменяются. Жду».
Записка была написана рукой Маллесона. Что
привело к такому неожиданному обороту дел? Неужели генерал опасается возможности крупного столкновения? Но раздумывать было некогда, надо было скорее возвращаться и выяснить, что произошло.
Когда мы были уже возле миссии, мимо нас стрелой промчалась машина Зимина. Я, признаться, был поражен. Когда он успел приехать сюда? Видимо, сразу же после того, как мы направились к вокзалу, он поспешил к Маллесону. Все ясно! Это Зимин уговорил генерала изменить позицию.
Генерал сидел в кабинете один. Увидев меня, он поднялся, взял со стола телеграмму и молча протянул мне.
Телеграмма гласила: «Лондон одобрил мое предложение о срочном выводе военной миссии и всех британских войск из Закаспия. Для проведения эвакуации в ближайшие дни прибудет генерал Горин. Мильн».
Маллесон стоял за столом как статуя. Я еще раз пробежал телеграмму и пожал плечами:
— Какая оперативность!
Генерал вскинул брови.
— Я тоже удивлен. О какой-нибудь мелочи приходилось напоминать по нескольку раз. А тут смотрите, как быстро решили!
Я вернул генералу его записку и заговорил было,о железнодорожниках. Генерал разорвал на мелкие клочки конверт с запиской и остановил меня:
— Не вмешивайтесь! Пусть делают что хоъят... Наша миссия закончена. Пусть теперь сами о себе заботятся!
Генерал вызвал дежурного офицера и, приказав ему никого не впускать, повел меня в комнату за кабинетом — место, где он обычно отдыхал. Достав из шкафа бутылку коньяка и две рюмки, он поставил их на стол и, еще понизив голос, заговорил:
— Я, признаться, не думал, что Лондон согласится с таким нелепым предложением.
Я взял рюмку, которую подал мне генерал, и ответил:
— Вопрос, по-моему, был решен еще до приезда сюда генерала Мильна. И был решен в Лондоне, в общем плане. Помните его слова: «Есть указание Лондона о сужении линии фронта, о сосредоточении сил на основных стратегических пунктах»? Значит, речь тут шла не толь-
ко о Закаспии. Об отходе по всему фронту. Это, конечно, плохой признак. Большевистская зараза лихорадит весь мир. Германия, Венгрия, Австрия... Вся Европа в огне! Социалисты проводят в Лондоне, в Альберт-холле, митинг солидарности с Советами. Осуждают политику правительства. Подумать только!
Генерал молчал. Я продолжал:
— В одной из наших бесед в Мешхеде вы высказали свое мнение о Ленине... о большевиках. Вы говорили: «Они хотят с помощью политики повернуть колесо истории». Тогда я не придал значения вашим словам. Признаюсь, даже мысленно улыбнулся. Но сейчас по этому вопросу у меня сложилось и свое мнение.
Генерал медленно поднял на меня глаза. Не обращая внимания на его молчаливый упрек, я закончил:
— Ошибка многих из нас заключается в том, что мы сравниваем большевиков с ордами Чингисхана, с азиатскими головорезами, варварами. Но это не так. Мои скитания в последние месяцы, как ни тяжелы они были, позволили ближе присмотреться ко многому. И вот что сильно поразило меня: это необычайная преданность большевиков своим идеалам. Глубокая преданность... У них есть твердая вера!
Перед моими глазами возник суровый облик капитана Кирсанова, я услышал его язвительный смех: «Оттого, что мышь примет ислам, мусульман не станет больше, господин полковник!» Сославшись на одного моего при-ятеля-туркестанца, я пересказал генералу то, что Кирсанов говорил об офицере-большевике, и продолжал:
— Большевистскую революцию... Или, выражаясь языком наших политиков, незаконнорожденное дитя мы намеревались задушить в его колыбели. Но, к сожалению, мы бессильны и сломать колыбель, и задушить ребенка. Почему? Да потому, что смотрим на события свысока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51