— Мы, таксыр, не знаем, как живется в ваших краях... Но в наших местах счастье дайханина-труже-ника — в земле. Не даст земля урожая, и дайханин может умереть с голоду. А урожай зависит от воды. Воды же всегда недостает. Она — самый ходовой товар. Есть у тебя вода — для тебя открыты все двери. Поэтому все споры у нас — из-за воды. А ведь в каждом ауле сидят хозяева — один, другой богатый бай. Почти вся вода — в их руках. Бедняк дайханин круглый год роется в земле. Много пота проливает. А плоды его тяжелого труда достаются алчным баям. Что делать? Кому жаловаться? Где мы только не были! Побывали с поклоном у всех чиновников белого царя. Никто из них не помог нам. И вот, слава аллаху, все, что мы просили у неба, вдруг обрели на земле... Пришел человек большевиков и сказал: «Надо раздать землю и воду по хозяйствам». Нам этого только и нужно было. Дайханин нашел опору. «Пес, нашедший опору, победит волка», — говорят в народе. Начали мы прижимать наших баев. Но — вот беда! — недолгой оказалась жизнь большевиков. Все вдруг переменилось. Пришли меньшевики... Алчные баи снова обрели силу. Бедняк снова оказался под пятой. Опять начались притеснения. ..
Балкан-палван глубоко вздохнул и, пристально глядя на меня, добавил:
— Теперь у народа одна надежда — на большевиков. .. Если они вернутся, все сидящие здесь возблагодарят аллаха!
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Выступив вперед, в разговор вмешался Чакан-батыр:
— А что, если большевики, вытащив вас из огня, кинут в ледяную воду?
— Ха! — прочесав пухлыми пальцами свою густую бороду, насмешливо улыбнулся Балкан-палван. — Ты своими глазами видел большевиков?
— Видел.
— Где?
— В Турткуле.
— Ну и какие это люди?
— Да просто скопище безбожников... Балкан-палван сердито посмотрел на Чакана:
— Религию сюда не вмешивайте. Сейчас о религии спора нет, тяжба идет за свое добро. Большевики—такие же обездоленные, как и мы. Вон брат того, что сидит в углу, — тоже большевик. Такой же бедняк, как и мы сами. Работает на железной дороге. Зачем ему тащить нас из огня, чтобы кинуть в ледяную воду?
Чакан-батыр промолчал. Его сосед, худощавый, крепкий мужчина с приятным лицом, испытующе взглянул на меня и неторопливо заговорил:
— Таксыр... Вы лучше не расспрашивайте их. А то проиграете!
— Почему же? — Я вскинул брови, притворяясь удивленным.—Судьба у всех мусульман одна. Ваше несчастье—наше несчастье. Ваша радость — наша радость. Разумеется, я ничем, кроме совета, помочь не могу. И все же знать о положении друг друга не мешает.
Худощавый человек отпил глоток горячего чая и так же терпеливо продолжал:
— Когда-то жил на свете туркменский поэт Махтум-кули. Это был очень мудрый человек, он процедил жизнь сквозь сито своего ума. В одной из своих песен он говорит:
Если сверстники захотят надеть золотую корону, В царстве бедности место мне отведи, Создатель, не делай меня зависимым от труса, Прошу тебя, не своди меня с деспотом...
— Ай, молодец, бахши-джан! — растроганный, воскликнул Балкан-палван. — Один бог у деспота, другой— у бедняка. Не приведи бог обращаться с просьбой к деспоту!
Посмотрев на меня долгим взглядом, худощавый человек продолжал:
— Вы, таксыр, говорите: «Судьба у всех мусульман одна». Это не верно. Будь у нас одна судьба, народ не враждовал бы, не шел друг на друга. Вот если вы скажете, что у всех сидящих здесь одна судьба, я вам поверю. Потому что все они трудятся и зимой и летом, с утра до ночи пот проливают. Присмотритесь: хоть одного здесь вы увидите сытого и здорового?
Старик с головой, ушедшей в плечи, выплюнул изо рта жвачку наса и презрительно проговорил:
— Пэхей! Что тут делать сытым? Все они остались в предгорье.
— Верно говоришь, Моммат-ага, — подхватил слова старика худощавый. — Чего они тут не видали? Меньшевики поддерживают их... Инглисы стоят за них... Творец к ним благоволит... Время принадлежит им! Как быть бедняку? Неоткуда ему ждать помощи. Только и остается бессильно проклинать судьбу!
Я постарался вызвать худощавого на разговор о наших:
— Инглисы тоже притесняют вас?
— Ха! — снова сердито воскликнул Балкан-палван.— Да в инглисах весь корень зла! Говорят, есть у них один генерал по имени Молла-эсен. Так вот он сейчас полный хозяин в стране. Без его воли даже тростинка не шевельнется. Мы всей толпой ходили к нему. Не пустили, сказали—идите к Ораз-сердару. А Ораз-сердар... Он с ним заодно. Мы хорошо понимаем, что он не станет поддерживать нас. Ворон ворону глаз не выклюет. Все они одинаковы, черные вороны!
Видимо, у толстяка Балкаи-палвана накипело в душе: с каждым словом он все больше распалялся. Я постарался вызвать его на еще большую откровенность:
— Какое же зло причиняют вам инглисы?
— Ха! Какое зло... Коров наших доят, а из их хвостов делают плети, чтоб стегать нас. Этого мало?
Я промолчал. Потом вылил остатки чая в свою пиалу и спокойно заговорил:
— Все равно вы не должны были оставлять родные места. Тяжба надолго не затянется. В России большевиков уничтожили. Не сегодня-завтра и здесь все переменится. Есть еще время, вернитесь назад. Не то погибнете!
От волнения лицо Балкан-палвана побагровело. Смерив меня убийственным взглядом, он сказал, резко поднимаясь с места:
— Видно, у мулл и ахунов порода одна!
Вслед за ним и остальные задвигались. Я тоже поднялся и, протянув руки Балкан-палвану, проговорил:
— Не обижайтесь... Я только дал совет. Советчик не хочет зла, не ищет выгоды. Вся его выгода, когда ему скажут спасибо.
— Когда-то, таксыр, хорошему советчику дарили верблюда с верблюжонком. Мы, увы, не можем сейчас подарить вам верблюда. Слишком много у нас своего груза. Вот, даст бог, придет весна... У верблюдов будет приплод, тогда мы и вам оставим одного верблюжонка. К тому времени и в мире наступит порядок. А вы тоже не обижайтесь на нас, — проговорил с иронической улыбкой Балкан-палван и, небрежно пожав мне руку, вышел.
Кое-кто при этих словах громко рассмеялся, другие только улыбнулись насмешливо...
Погруженный в тяжелое раздумье, я долго не мог заснуть. Перед моими глазами по одному проходили такие непохожие друг на друга люди, с которыми я встречался за эти полгода. У каждого был свой характер, свои особые черты. Сколько на свете людей, столько, как видно, и характеров! Нежная Екатерина... Высокомерный князь Дубровинский... Хитрый Асадулла-хан... Насмешливый Арсланбеков... Простоватый Ишмет-бай... Безвольный эмир... Хитрец кушбеги... Дурак Боярский... Трусливый Мерген-бай... Грубый Джунаид... Предприимчивый Кирсанов... и многие, многие еще. И вот сегодня я познакомился с этим толстым туркменом! Если судить по внешности, не скажешь, чтобы в этом неповоротливом, большом теле была хоть крупица ума. А вот он наполнил всю палатку язвительным смехом. Может быть, они и сейчас ехидно смеются?
С такими мыслями я и закрыл глаза. Какой сегодня день? Точно не знаю, но, должно быть, двадцать четвертое января. Как бы то ни было, этот день должен стать первым днем моего второго рождения. Да, второго рождения!.. Все невзгоды остались позади, все мучения окончены.
Мы подъехали к окрестностям Асхабада.
От радости мое сердце готово было выскочить из груди. Невольно на глаза набежали слезы. Я весь дрожал как в лихорадке. Повернув коня, отделился от остальных. Въехал в глубокую лощину и, спешившись,
дал волю своим чувствам. Перед моими глазами встали жена, сын, мать. Казалось, они сейчас встретят меня в Асхабаде. Ведь самое большее через пять-шесть часов я уже буду среди своих! При одной этой мысли меня наполнила бодрость. В самом деле, к чему уныние, сомнения? Кому еще довелось выйти победителем из такого моря страданий? Разве я не вправе гордо поднять голову, говорить полным голосом? Кто еще проявил такое самопожертвование в этом проклятом краю?
Я только что закурил, как со стороны Асхабада послышался сильный гул. А через мгновение в воздухе показался аэроплан и, паря в чистом небе, начал кружить над городом.
Чакан-батыр, оказывается, никогда в жизни не видел аэроплана. Сойдя с коня, он с широко разинутым ртом неотрывно смотрел на небо. Я подошел к нему и шутливо спросил:
— Что, страшная штука?
Чакан-батыр ахнул и с искренним удивлением ответил:
— О аллах! И внутри него сидит человек?
— Да... И еще там снаряды, больше пушечных, чтобы кидать на головы большевиков.
— О боже! Кто устоит перед таким могуществом?
Я отдал Кирсанову нужные распоряжения и, взяв с собой Ричарда, отделился от каравана. Едва мы перешли железнодорожное полотно, как из аэроплана полетела стая бумажек. Ричард подхватил одну из них и протянул мне. Я бросил поводья на шею лошади и бегло проглядел листовку. Это оказалось воззвание наших. Едва прочитав первые строки, я не мог сдержать иронической улыбки. Листовка начиналась так: «Граждане За-каспия! Большевикам остается жить недолго. Не сегодня-завтра прогремят залпы победы. Знамя свободы будет развеваться во всем мире. Жизнь опять войдет в нормальную колею...»
Я знал о положении на фронтах. Знал даже, что большевики на Восточном фронте начали с двух сторон наступление на Оренбург. На Закаспийском фронте дела тоже шли неважно. Бои возле станции Равнина показывали, что враг все больше набирает силы. Ну зачем, скажите, в таком положении трубить победный марш!
Я скомкал листовку и, швырнув ее на землю, поехал вперед. Время близилось к вечеру. Погода была по-весеннему теплая, ясная. Но деревья по обеим сторонам улицы стояли обнаженные. Может быть, поэтому город казался каким-то невзрачным, серым. А ведь Асхабад был одним из самых оживленных городов Туркестана! Его основали в 1881 году русские, по соседству с одноименным текинским аулом. И действительно, в облике города заметно было влияние Европы. Здесь не было, как в других азиатских городах, ветхого, покрытого пылью веков, старого города. Улицы прямые, широкие. В глаза бросались отдельные каменные здания — детища европейской цивилизации: кинотеатры, областной музей. Был даже большой парк и казино. И все же город в целом оставался типично азиатским. Те же одноэтажные, низенькие дома, глинобитные стены, душные чайханы, тесные караван-сараи... Косный Восток чувствовался на каждом шагу.
Мне нравилось только название города. По словам одного из моих местных приятелей, слово «Асхабад» в переводе означало «город любви». Не могу поручиться за точность этой справки. Но Асхабад и в самом деле был для меня таким городом. Дни, прожитые здесь, я провел, как говорил один из восточных поэтов, утопая в озере любви.
Вот мы въехали на проспект Куропаткина, рассекающий город надвое. Тротуары были пустынны. Даже возле персидского консульства, где почти всегда царило оживление, сейчас не было никого, кроме караульных. Стены домов были сплошь заклеены листовками. Слова на белом полотне, висевшем поперек улицы, между высокими деревьями, еще издали привлекли мое внимание. «Добро пожаловать, господин Мильн! Асхабадцы сердечно приветствуют вас!» — прочитал я.
Мне было известно, что наши войска в Закаспии переданы из ведения главнокомандующего в Индии в распоряжение командования наших войск на побережье Черного моря, но о том, что командующий этими войсками сэр Джордж Мильн прибыл в Асхабад, я не знал. Ясно, что такая высокая особа прибыла в Асхабад из далекого Константинополя неспроста. По-видимому, произошло какое-то важное событие. Что же случилось?
Ричард поравнялся со мной и тихо прошептал по-арабски:
— Смотрите, господин полковник... Идет картина «Отверженные».
Я покосился на рекламный щит, прислоненный к дверям какой-то лавки, и на английском языке ответил:
— Сегодня же вечером сможешь посмотреть ее! Ричард просиял. Меня тоже наполнило спокойствие.
Ведь сколько месяцев мы не говорили на родном языке!
Начали попадаться навстречу наши солдаты. Они явно освоились с городом: держались уверенно, некоторые даже вели под руку русских девушек. Словом, все было спокойно. «Наши, видно, крепко овладели положением», — подумал я.
Первым в военной миссии нас встретил Джон. Он стоял перед зданием, приводя в порядок машину. Мы узнали его издали, а он нас не узнал. Вернее, даже не удостоил взглядом. Протирая машину, отмахнулся:
— Кет, кет.. . Ораз-сердарга бор. Слегка повысив голос, я ответил:
— Ораз-сердарни нима киламан... Бизга жаноб Джон керек!
Джон обернулся ко мне и вдруг закричал на всю улицу:
— Господин полковник!
Тут подошел капитан Тиг-Джонс. А через мгновение нас окружили плотным кольцом друзья и чуть ли не на руках внесли в миссию.
Во дворе, во флигеле, были приготовлены специальные комнаты для генерала Мильна и его офицеров. Я тоже устроился там. Капитан Тиг-Джонс предупредил меня, что генерал Мильн с генералом Маллесоном уехали в сторону Байрам-Али, на фронт, и вернутся только на следующий день. У капитана были срочные дела в казарме. Я не стал его задерживать.
— Есть о чем рассказать, господин полковник. Я вернусь самое большее через час, — сказал он и торопливо вышел.
Прежде всего я вымылся в бане, смыл с себя грязь и пыль дальней дороги. Вернувшись, увидел в своей ком-
нате мисс Элен,— она.уже поджидала меня. Элен кинулась мне навстречу и обняла за шею: — Чарлз!
Я снова держу в своих ладонях нежные руки Элен. Должно быть, оттого, что я соскучился по теплу и ласке, мне вдруг захотелось поцеловать ее. Что, если теперь она не станет противиться? Что, если прожитые дни отрезвили и ее? Я решил повторить попытку и сжал ее в объятиях. Элен отвела мои руки и, сделав обиженное лицо, сказала;
— Господин полковник.., Вы забыли наш уговор! Я снова взял ее за руки:
— Элен! Вы все еще такая же? Элен с жалостью посмотрела на меня:
— О боже! Как вы измучились! В лице ни кровинки, даже глаза пожелтели. Вы еще, слава богу, ничего. А вот Артур, бедняжка, просто убит,— перевела она разговор на другое.
Мы прошли в столовую. Я коротко рассказал Элен о наших странствиях. В свою очередь поинтересовался положением дел в Асхабаде. Она ответила подавленно:
— Дела тут неважные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51