Почему я не встретил тебя раньше? И всякое такое. Почему этого не случилось с нами десятью годами позже? Тогда она уже кончит школу и у нее будут другие интересы. Но ты только подумай! Разве могу я ждать десять лет? Могу я ждать хотя бы год, хотя бы один день? Ирен, только ты у меня и осталась!
Ирена подсаживается к своей товарке, обнимает ее за плечи.
— Наглотаться бы снотворного, чтоб уже не проснуться.
— Жаль,—- говорит Ирена,— а я как раз хотела позвать тебя на хороший ужин. Вкусное жаркое, хорошее красное вино, оркестр с цимбалистом, на столах свечи. Но раз у тебя другие планы...
— А куда?— вздыхает Львица.
— В «Пастушку».
— Гм. Да ладно, все равно у меня нет снотворного.— И на смену трагедии приходят заботы более существенные.— Что же мне надеть?
МОИ ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ ДАМЫ,
одна брюнетка, другая блондинка, томная ночь и зной пустыни, сентябрь и апрель, отправились разбивать сердца. Они выступают словно королевы, ибо надели туфельки на высоченных каблуках, позвякивают подвесками и браслетами. Львица в голубом, что очень идет к ее светлым волосам. Ирена в индийском, свободно ниспадающем складками сари, вернее, в том, что при слове «сари» я всегда
представляю себе: багряное облачко, вытканное золотистыми цветами. Да простят меня знатоки моды, если я выразился неточно, впрочем, я всегда держался того мнения, что гораздо важнее манера носить ту или иную одежду, нежели сама одежда.
В ресторане при их появлении мужчины вздыхают, а женщины повышают голос. Очарованный официант ведет подруг к свободному столику. Услужливо смахивает пылинки, хотя в этом нет никакой надобности, поправляет только что накрахмаленную скатерть, ставит хрустальную вазочку с двумя млеющими гвоздиками.
— Аперитив?— роняет он.
— Вино, вино, вино,— говорит Львица.
— Извольте. Какое?
— Красное есть?
— Красное... — размышляет вслух метрдотель. — «Бургундское» — не слишком изысканное, но кто его пьет постоянно, тот им не нахвалится. Есть «Руландское». Немного терпкое, вяжущее, но тоже превосходное. Слаще, пожалуй...
Другой официант приносит свечи, чиркает спичкой, зажигает.
— Прошу прощения, но это мой столик.
— Ну, велика важность,— улыбнулся коллега.
— Что дамы будут заказывать?—спрашивает второй официант.
Одно деликатное замечание, пока не забыл: весь обслуживающий персонал мы называем одинаково: «Девушка!»— если даже это заслуженная мать троих детей. «Метрдотель!»— даже если этот человек в системе общественного питания стоит на самой низкой ступени. Почему эти люди так похожи друг на друга? Уж если они носят на лацкане планку со своим именем, то отчего бы на ней не обозначить, кто является всего лишь подавальщиком напитков, а кто старшим официантом, производящим денежные расчеты? Кто исполняет ответственные обязанности начальника пожарной охраны? Кто наделен правом выставить вас в случае, если вы учините скандал, а кому уместно излить свою душу, поскольку среди обслуживающего персонала встречаются люди, специализирующиеся и по этой части? Насколько все было бы проще. Все было бы гораздо проще, если бы мы знали, с кем имеем честь...
Женщины заказали вино, пригубили предложенное на пробу и выразили одобрение. Официант наливает, обслуживая посетительниц так церемониально, будто все это происходит при английском королевском дворе, Одна рука
с салфеткой отведена за спину, другая; наливая, словно бы нежно оглаживает графин.
— Миндальчику, пока подадут ужин? Что-нибудь на закуску?
Раздаются душераздирающие рыдания скрипки. Глухо рокочат цимбалы. А контрабас глухо бормочет, словно человек, много повидавший на своем веку,— уже ничто не может взволновать или удивить. Компания в углу поет: «Дождик, дождь напропалую, и в отчаянье брожу я...» Авторы современных песен величают себя композиторами, текстовики — поэтами, но когда дело доходит до серьезного, мы всегда отдаем предпочтение самым простым песенкам, мы их поем, и никто не требует с нас за это процентных отчислений. Скрипач уже приближается к столикам, клонится над тарелками. Улыбается посетителям как давно потерянной возлюбленной. Кивает головой, будто у него только что наступило прозрение, будто только сейчас эти люди раскрыли ему тайну простой и хорошей жизни. Он доиграл. Взимает мзду.
Девушки (как, вероятно, дозволено выразиться человеку, без малого на тридцать лет старше их) кончили ужинать. Двое мужчин с улыбкой склоняются к столику:
— Разрешите подсесть?
Ирена взглянула на Львицу, та кивнула. Подошедшие отодвигают стулья. Львица нацеливает на них вилку, словно шпагу.
— Секундочку! Неплохо бы представиться!
— Петр Долейш. Вы нанесли удар в самое сердце. Ведь еще когда мы были гимназистами, в школе танцев нам говорили...
— Я некий Дрбоглав. Педро. Это чтобы отличаться от него.
— Ирена.
— Милена. Но близкие друзья называют меня Львицей. Или еще Эльзой.
— Так, гм...
— Что вы пьете?
— Красное вино.
— Может, и нам тоже?
— Как здесь готовят?..
Львица ставит локти на стол и подается вперед.
—- Так вот, все эти разговорчики для смелости давайте отставим. Мы сюда пришли развлекаться. Что, если вам сразу начать с забавных случаев, которые приключились с вами в армии? Ирен, лапушка, ничто так не взбадривает мужчину, как воспоминание о том, каким он был грозой...
—Что желаете заказать?
— Принесите нам тоже такой кувшинчик... Впрочем, нет, этот на пол-литра. Мы возьмем сразу литр.
— Пожалуйста. Ужинать тоже будете?
— Конечно. Тосты с этой, как ее, жгучей такой... Бутерброды к вину.
— Две порции?
— Лучше сразу четыре.
— На один счет?
— Нет,— возразила Ирена.
— Спокойно,—сказал Педро.
— Вы здесь впервые?—без обиняков справляется Львица.—Мы сюда заглядываем частенько, вот, с Иреной. Здесь приятно посидеть.
Скрипач-премьер приближается к столику, держа скрипку под подбородком, смычок вытянут вдоль шва украшенных цифровкой брюк.
— Ваше?
— Да, пожалуйста,—отзывается Долейш.— Не могли бы вы сыграть «Полуночную песню рыбы» Моргенштерна, опус двадцать девять?
— Мы все можем,—отвечает скрипач, которого не сбивает с панталыку болтовня интеллектуалов, особенно в присутствии хорошеньких женщин.
Он кивает остальным музыкантам и задает такт бравурного чардаша. Львица принялась раскачиваться и щелкать пальцами. Она вожделенно смотрит на паркет, затем на сотрапезников.
— Я не умею,— говорит Педро,— я работаю зоотехником. Знаю толк в телятах и ягнятах.
— Всю жизнь мечтал услышать вопрос: «Кто пойдет добровольцем па опасное задание?!» И тогда шаг вперед сделаю я,— сказал Долейш.— Но предпочел бы немного
. повременить, пока не выйдет кто-нибудь еще. А то в одиночку как-то не того...
Шумная компания в углу, которая давно уже горланила песни, ринулась танцевать.
— Ну, теперь можно?— ангажирует Долейша Львица.
— Почему бы и нет?
Педро задумчиво рассматривает графин с вином.
— Какой красивый цвет,—- говорит он, мрачнея, и нервно ерзает на стуле.— Вся беда в том, что я не очень-то умею вести светские разговоры. Чем же вас развлечь?
—Из-за меня не переживайте,—улыбается Ирена,— если хотите, расскажите мне об овечках.
Они сдвигают бокалы, наполненные конденсированным солнышком.
— А вы знаете о том, что мы чуть не внесли их в книгу вымирающих животных? Вы знаете, что их уже никто не хотел разводить? А ведь с экономической точки зрения...
— С экономической не надо,— перебивает его Ирена,— это меня не интересует. Расскажите лучше, какие у них розовые носишки, как они блеют на лугу и удается ли уберечь их от волков, которые, как свекрови — невесток, едят их поедом. И как волки штудируют по своим «волчьим инструкциям» приемы внезапного нападения, как постигают особо замысловатые прыжки...
Педро Дрбоглав, произнеся «Разрешите?», погладил ее по руке.
— Когда мы вот так в Праге закатываемся куда-нибудь с моим другом — знаете, мы учились вместе, и все такое прочее... только теперь я редко когда попадаю в Прагу, моя работа далеко отсюда, под Будеёвицами,— так вот в Праге мы обычно отправляемся в какой-нибудь винный ресторан и сидим со случайными барышнями, Петр их развлекает, он по этой части мастак, а я сижу и пью. О чем мне рассказывать? О том, что в деревне мне приходится ходить в резиновых сапогах? Что у нас там нет кинотеатра? Да на меня будут таращиться, как на дикаря. Он знает больше моего. Это солидный товарищ и вообще, вот только, сдается мне, больно часто меняет он место работы. Вроде уже в возрасте, а все никак определиться не может, никак не решит, что же его прежде всего интересует. Так что он знает обо всем понемножку. Он способен рассуждать на любую тему. Я же как заклинился на животинке, так и остался и не жалею об этом. Между прочим, мне это интересно. Так что...
— Ну а как насчет «волчьих инструкций»?
— Вот и вы надо мною смеетесь — мол, что с него взять, деревенщина.
— Ничуть! Как раз недавно по телевидению показывали для детей что-то о барашках, и мне это так понравилось! «Сказки овечкиной бабушки» называлось...
— Верно. Так с чего же начать? Надо вам сказать, что в давние времена в Японии носить оружие имели право только самураи и эти, как их... короче, солдаты. Остальным это было запрещено под страхом смерти. Но разбойники на это наплевали, ведь на то они и разбойники, что-
бы плевать на законы. Они продолжали нападать на путников и прочих паломников. Ну а крестьяне, не будь дураками, всё обмозговали на сходке и придумали, как разбойников одолеть и при этом закон не нарушить. Они придумали дзю-до, джиу-джитсу, каратэ и разные другие полезные науки. Вот так былой с барашками. Ружья они, как известно, не носят. А если бы и надели ружье, так не могли бы пастись. Наклони они голову, ружье — бац!—и черепушка вдребезги! А убереглись они только потому, что упрямы, как бараны. Собрались однажды на свой бараний совет и сварганили собственную науку из разных своих уверток, которые уже сослужили им добрую службу: Ба-ра-ний-рог, Ляг-ни-ко-пытом, За-дай-стрекача и тому подобное. И с той поры...
Львица возвращалась с танцевального круга. Ухватившись за болтавшийся на шее Долейша галстук, она тащила партнера за собой, словно барашка на заклание. А тот нес ее серебристые туфельки.
— Меня называют Королевой чардаша,— с трудом переводя дух, сообщила Львица,— пришлось танцевать босиком, иначе обе ноги.
— Я вспотел, как белый медведь на экваторе,— сказал Долсйш и опрокинул в себя бокал вина.— Вы уже на «ты»?
— Нет,— сказал Педро.
— Как же так?—воскликнула Львица.—Мы перешли на «ты», как только я первый раз споткнулась. Мы уже закадычные друзья. А вы чего ждете?
Педро с Иреной пожали друг другу руки.
— Э, нет, так не пойдет!— воскликнул Петр Долейш.— А кто будет целоваться? А кто произнесет торжественный тост? Вот как надо,— сказал он, поднял бокал, согнутой в локте рукой обхватил руку Ирены, выпил, отер губы тыльной стороной ладони и поцеловал Ирену.— С этого момента ты для меня до гробовой доски только Илона, а не...
— Ирена,— сказала Ирена.
— А я что сказал? Ирена. Ты это слышал?—обратился Петр к Педро. Тот слегка кивнул. В конце концов, не в этом суть.
— А теперь ты меня!
Потом Ирена поцеловала Педро, вогнав его этим в краску.
После следующего танца Львица взяла сумочку, лежавшую на столике, многозначительно подмигнула Ирене, и они направились к двери с надписью «Ж».
—Слушай,—сказала Львица, обновляя перед зеркалом тени и тушь и подмазывая губы.— Как мы поступим? Я бы взяла его с собой. Но как ты? Ездить ты не можешь. Я к нему тоже не могу, он говорил что-то насчет матери, мол, приехала погостить, на следующей неделе уезжает, а уж тогда...
— А ты не боишься продешевить?
— Может, на этот раз получится, а может, и нет,— ответила подруга.—Но сейчас мне об этом даже не хочется думать. Сейчас это для меня как бы терапия. Он мне нужен. Только одно может меня остановить. Если ты захочешь лечь спать. Ирен, миленький, если ты скажешь: «Я иду домой»,— я и не пикну. А твой как?
— Кто его знает,— пожала Ирена плечами.— Валяй. «Мыс Канаверал». Но не позже трех я хочу быть в постели, даже если придется из нее кого-то выволакивать.
— Спасибочки, спасибочки тебе!— возликовала Львица и чмокнула Ирену в щеку, так что той пришлось долго оттирать помаду.
Ирена вернулась к столику, где ее с мрачным видом ждал Педро. Под графином с вином зеленела стокроновая бумажка, оставленная для расчета испарившейся парочкой.
— Вам, то есть тебе, еще хочется рассказывать о барашках?
— Да нет,— сказал он, чертя ногтем по столу.
— А ты что нос повесил?
— Не нос, а голову. Знаешь, иногда я хотел бы уметь, как он. Чаще — нет, каждое утро я, вознося молитвы Аллаху, готов произнести: «Слава Аллаху, что я не такой, как он». Но иногда... Я женат, ты должна это знать. У меня трое детей, нам, деревенским пентюхам, дети еще в радость. И на свою жену я не могу вот так взять и начхать, как это делает Петр. Не то, чтобы мне не хотелось, сколько раз, бывало, разругаемся до того, что... Но дело не в этом. Думаю, главное...
Она слегка коснулась губами его щеки.
— Вот!— сказала она,— И не будем больше говорить о других. А если посидим молча, тоже ничего страшного.
И они молчали, слушали музыку, смотрели на танцующие пары, потягивали искристое алое вино. Прекрасная Ирена и Педро. Этакий симпатичный увалень.
ТОРОПЛИВАЯ ЛЮБОВЬ —
это, скорее, спорт —ведь настоящее чувство возводится, как
дом. Зоотехник Педро чем-то смахивает на почти забытого Ковача. «Ах этот Ковач!—думает Ирена, попивая черный кофе.— Уже никогда, нигде и никто не будет любить меня так, как этот Эдисон из Грабиц. Конечно, решительность делает мужчинам честь, но благословенны люди смирные... с ними всегда знаешь, что и как. Ковач был внимателен и нежен. Раньше о таких говорили «хороший», правда, подразумевали под этим всего-навсего, что мужчина если и пьет, то в меру, и жену колотит лишь в исключительных случаях.
Сколько лет миновало, а ведь какими прекрасными могли быть эти годы, упрекает она себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37