Все молчали.
— Ну что?—сказал по прошествии получаса капитан.
— Никого не узнаю. Единственное, что мне пришло в голову,— эти фотографии сильно искажают,— сказала Ирена.— Ведь никто же так не выглядит. На лицах большинства людей и свет и тени. А когда фотография такая контрастная, то она похожа всего лишь на фотографию, и только. Будь среди этих фотографий и моя, я бы, наверное, даже себя не узнала.
— В этом есть доля правды.
Капитан сгреб фотографии, подровнял пачку, стукнув ею по столу, и засунул их в пакет. Снова громыхнул выдвижным ящиком и показал Ирене любительскую фотографию, на которой Ферда Ферецкий был снят с какой-то девицей.
— Эта не такая контрастная. А ее вы не знаете?
— Нет.-
—- А этих?
На фотографиях были запечатлены мужчины в саду ресторана. Они смеялись, сидя за своими пол-литровыми кружками.
--- Это Ферда, - сказала она, постучав указательным пальцем, -Это Гуго нашей мастерской. Остальных ваш Гуго тоже никого не может вспомнить.
Они показали ей еще несколько фотографий, на которых Ирена узнавала одного только Ферецкого. - И всё?
— Всё.
— Не беда, не все удается сразу. Ну что ж, большое нам спасибо за сотрудничество. Гм! А знаете, сообщи нам кто-нибудь полгода назад то, что вы сказали нам в субботу, он бы еще ЖИЛ, скорее всего за решеткой, это я реальной надеждой дотянуть до пенсии. Может, он не был бы и пей заинтересован,--сказала.
— Может быть.
— Вам бы следовало вызвать такси,— не без иронии сказал старший лейтенант.—На улице льет.
Ирена взглянула в незакрашенную половинку окна.
— Дождь,— сказала она.— Дождь. Дождь... А можно еще на минутку эти фотографии? Я кое-что вспомнила.
— Разумеется,—сказал капитан и достал пакет.
— Нет, не эти, а ту, где сад при ресторане. Мужчины переглянулись.
— Вот, пожалуйста.
Ирена подходит с фотографией к екну.
— Этого я однажды везла,—сказала она осторожно.— Не так давно. Пижон во всем заграничном, с портфелем, ну, с таким чемоданчиком.
— Так.
— И, как сейчас, лил дождь.
— Это все?
— Дайте вспомнить! Это было в тот день, когда мы все спасались убийцы, разгуливавшего по Праге. Я присматривалась к каждому мужчине. Шатен, волосы слегка вьются.
— Рост, характерные приметы и прочее?—сказал старший лейтенант с надеждой в голосе.
— Ростом примерно с вас,— сказала Ирена.—Но точно не скажу. Шел дождь, и он прикрывался своим портфелем левой руке у него была татуировка. Не помню какая... Синяя с красным. Что-то вроде дракона.
— Отлично,— потирая руки, сказал капитан.—Это уже нечто.
— Я отвезла его в распивочную «На плотах»,
— Всё? -Всё.
— Это может нам здорово помочь,— говорит старший лейтенант Глухий.— Отдадим увеличить?
— Как, ты еще не отдал?—сказал капитан.
— Лечу,— говорит Глухий и прощается с Иреной.
— Я тоже могу идти?—спрашивает Ирена.
— Конечно, спасибо! Спасибо за помощь. Если у вас возникнут какие-нибудь проблемы, скажем, с транспортной инспекцией, дайте нам знать. И вообще, если вы о чем-то еще вспомните...
— Лучше не надо,— сказала Ирена.
Капитан пожимает ей руку, провожает до дверей. Блондин Миляга вскакивает.
— Надеюсь, теперь моя очередь?—говорит он.— Я не жалуюсь, но сижу здесь уже два часа понапрасну. Мне нужно ездить.
— Ну, входите!
Ирена возвращается к запаркованной машине. Вставляет в магнитофон кассету и включает «дворники».
ВКЛЮЧАЕТ «ДВОРНИКИ» -
слушайте, а ведь техника таит в себе колоссальные возможности, она верховенствует над людьми, которые создали ее! Вообразите, вот бы смонтировать такую аппаратуру на лбу! Она стирала бы капельки пота, овевала прохладным ветерком, когда разболится голова, и нагнетала горячий воздух, когда вам зябко! Я бы такое приветствовал от всей души. У меня всегда индевеет борода, и если я долго нахожусь на улице, то на усах повисают сосульки. А если бы еще и аппарат, стирающий докучливые мысли!..
Я сижу в вахтерке и слушаю радио. Кончились последние известия, в точности такие, какие слушал и мой отец. Опять где-то воюют, а где-то дело идет к войне. Ездят туда-сюда делегации, ведут переговоры. Все происходит в Китае, а Китай далеко. Все происходит помимо нас, нам даже нечего про это сказать. Государства, края, даже отдельные предприятия пекутся о своем, и до нас им нет никакого дела. Единственная искорка в этом потоке информации которая не волнует даже старательно артикулирующего доктора,— это Ринго Стар, носатый парень из ансамбля «Битлз», который стал дедушкой. Ну и что из этого? Ведь все мы стареем, это вполне нормально. Было бы хуже, если бы состарились их песни, но такая опасность, как мне кажется, им не грозит.
Ирена едет домой. Домой —это, значит, в пансионат работаю ночным вахтером. Чтобы присоединиться к другим человеческим существам, потерпевшим катастрофу. Были и у меня свои мечты. Когда-то я воображал, что стану писателем. Напишу, скажем, несколько сценариев, и по ним снимут фильмы, которые забудутся не так уж скоро. Не получилось, приходится обходиться без этого. Но кто знает, что я еще сумею сделать завтра. Все впереди; Недавно я видел по телевидению «Пороховой погреб», свой первый фильм, который показывают сейчас сви-[ям тех далеких диен. Мне кажется, что свою ИСПОЛНИЛ добросовестно, чего же еще? Излечить я не в состоянии, да, думаю, это вообще сестра, кормящая прикопанного к постели столь же важна, как и врач, который руководил операцией, по о сестре не говорят. Ирена едет домой.
За дверным стеклом, сквозь которое я вижу мир, как за стеклом витрины, вспыхивают фары. Ирена паркуется на своем обычном месте. Я улыбаюсь. Ирена запирает машину. Я поднимаюсь, чтобы встретить ее. Широко распахиваю дверь.
Из машины, запаркованной в тени, выходят двое. Я приметил их еще час тому назад и решил, что они поджидают кого-нибудь из моих подопечных, чтобы отвезти на ужин, а потом, возможно, вернуться знакомым путем через кухню на втором этаже. Они подходят к Ирене. Я стою, придерживая дверь. Улыбаюсь, когда один хватает ее за волосы, я еще улыбаюсь, когда второй начинает бить ее по голове. Тогда я срываюсь с места.
— Ты нас всех продала, сволочь,—шипят подонки.
— А это тебе по вкусу?
— Я отобью у тебя охоту!
Главное — не повышать голоса. Без толку не орать от ярости —это было бы излишней тратой энергии. Я размахиваюсь и наношу удар, чуть отступаю и поддаю пинка. Потом еще и еще. Бью, и меня бьют — так было всегда, сколько я живу на белом свете. Я падаю наземь и получаю увесистый пинок по спине. Но опять поднимаюсь на ноги. Лестница в доме за моей спиной гудит — это сбегают мои девчата. Сжав кулачки, которые подобает целовать, они ввязываются в драку. Одна размахивает сумочкой, другая сняла туфлю и лупит каблуком. Через несколько минут все кончено.
— Скорее вызывайте милицию,— говорит кто-то из моих женщин, в то время как другие хлопочут возле Ирены.
Я отползаю к декоративному кустарнику, и там у меня, начинается рвота. Глаза заливают слезы, но и в этом есть свое преимущество. Звезды и возбужденно кричащих женщин я вижу словно бы сквозь туман, сквозь легкую дымку над озером. Ирена кладет мне на плечо руку:
— Спасибо, дядюшка.
— Да что там, всыпали же нам эти, а? Никто из вас не заметил номера?
— Это было такси,—говорит .Ирена,— я его найду. Как вы-то, дядюшка?
— Все будет хорошо. Черт, так меня не тузили, по крайней мере, лет двадцать. Ну что, пойдем позвоним?
— Это ни к чему, дядюшка Саройян.
— То есть как?
— Оставим до завтра. Я знаю, где их найти.
Мы идем в вахтерку. Дамы тараторят, по лестнице спускаются все новые и новые обитательницы пансионата. Я ополаскиваю лицо водой. Возвращаюсь.
Ирена стоит в окружении нескольких женщин, под глазом у нее расцветает цветком округлый кровоподтек.
— Господи, иди скорее к себе, приложи что-нибудь холодное,—говорю я, и Ирена послушно идет, поднимается по лестнице, потому что у лифтов настоящее столпотворение.
НАСТОЯЩЕЕ СТОЛПОТВОРЕНИЕ — иначе я не могу себе представить сегодняшний мир. Напряжение спадает лишь через час, но и потом на лестничных площадках стоят группки переговаривающихся женщин. Ирена спускается вниз по лестнице. Волосы она стянула резинкой, свои прекрасные длинные волосы, в которых моя галантность отказывается замечать проглядывающие кое-где серебряные нити. На очаровательном лице Ирены, которое сейчас начинает походить на лицо ее сварливой и вечно недовольной матери (а ведь когда-то тоже была наверняка красивой женщиной), улыбка. Кровоподтек под глазом делает ее лицо каким-то особенным и запоминающимся. Да уж, видик у нас дай боже — и у меня, и у Ирены, да и у всех нас. Ирена поднимает откидную часть перегородки и подсаживается ко мне.
— Как самочувствие?— говорю я.
— Ничего, дядюшка Саройян, правда, ничего. Бывало и похуже, и еще будет, так что ничего.
— Так что ничего,— говорю я.— Ну и мерзавцы же!— говорю я и обнимаю ее за плечи.
— Бедолаги,
— Мне кажется, что сегодня не грех выпить,— говорю я и встаю. Достаю из шкафчика семисотграммовую бутылку красного вина, которую припрятал на черный день, перочинным ножом обрезаю полиэтиленовую пробку.
— Мне капельку, дядюшка. Я еще поеду.
— Бог с тобой, неужто ты поедешь в таком виде? Ирена касается рукой лица.
— Ничего страшного,— говорит эта маленькая мужественная красавица.
— Если ты хочешь поехать, чтобы заявить, то достаточно ПОЗВОНИТЬ ПО телефону. Они сами приедут. Это даже еще лучше. Для снятия показаний.
— А шаете, что я сделала бы если бы я действительно была сволочью? — говорит она.— Я села бы в машину и подняла трубку. «Всем, кто меня слышит. Такой-то и такой-то меня избили». Представляете, какой поднялся бы тарарам?
— Представляю. Таксисты останавливаются где только можно. Высаживают из машин пассажиров. Не берут платы за проезд,— где же еще могут совершаться чудеса, как не на этом свете? И началась бы погоня, самая грандиозная из всех, какие только помнит этот город. «Всем: я на середине Виноградского проспекта, и эти мерзавцы впереди меня».
«Блокирую подъезд к Виноградской больнице».
«Блокирую все подъезды слева».
«Блокирую все подъезды справа».
«Порядок, ребята, а теперь за ними!»
Это было бы великолепным финалом моего фильма. Вроде бы невинные фразы, цель которых — предотвратить чье-либо вмешательство со стороны, ибо сор из избы выносить не следует.
— Ну, дядюшка! — побуждает меня красавица.— Раз уж откупорили, так наливайте!
— И верно!
— Мне всего на два пальца. Я должна ехать.
— Ты бы хоть выспалась перед этим,— уговариваю я ее.
— Нетушки, нетушки! Если я не сделаю этого сегодня, то не сделаю уже никогда.
Она поднимает фужер. Улыбка освещает ее прекрасное лицо со следами побоев.
— «Будем живы — не умрем», дядюшка!
— За твою красоту и за мое здоровье. Вот уж не ожидал, что ты это запомнишь.
— Поеду на Силезскую улицу, дядюшка. По адресу, который я храню вот уже пять лет.
Понятно, киваю я головой, хотя не понимаю абсолютно ничего.
— Там живет мой друг, которого я не видела двадцать лет. Странно, правда? Позвоню у двери и скажу: пригласишь меня войти? В таком вот виде. С расквашенной физиономией. Жизнь оставила на мне свои отметины, покуражилась надо мной на славу, но я все та же.
— А что будет дальше?
— Не знаю. Это неважно.
— А если его не окажется дома?.. _
— Это единственное, чего я еще боюсь,— говорит она.— Больше ничего. Потому что если его не окажется сегодня дома, то в другой раз я уже не соберусь с духом.
— Он будет дома,— обещаю я ей.— «Живы будем —-не умрем», девочка — отозвалась она.— Тут вы меня в галошу не посадите, я это читала. Пожелайте мне ни пуха ни пера, дядюшка.
— Желаю от всей души и буду желать до конца своих дней,— сказал я.
По радио заканчиваются очередные последние известия. Иран и Ирак опять таскают друг друга за волосы, в Южной Африке пальба.
1 Туман в твоих глазах (англ.).
2 Не беспокойтесь, Малапарте (англ.).
наигрывает транзистор под моей стоечкой.
— Это я еще послушаю,— говорит Ирена,— это замечательная песенка.
МНЕ ВСЕГДА НРАВИЛСЯ
Гарри Белафонт, даже через океан я всегда ощущал (мало кому я признался бы в этом), что его сердце больше моего. За идею записать песню о страдающей от засухи Эфиопии я еще прошлой зимой назвал его своим братом по чести. Этой привилегией пользуются еще Сократ и Шекспир, хотя, признаваясь в этом публично, я свидетельствую о своем сумасбродстве. Опрокинь-ка в себя стакан, ибо старость бывает излишне чувствительной, и на мои глаза напрашиваются слезы
Сорок три певца, каждый из которых знаменит, как «Битлз», тайком от других записывают это на диски. С десяти вечера до восьми утра они выжимают из себя все, на что способны. На дверь студии режиссер повесил табличку: «Просьба к каждому входящему оставить свое «я» у порога». Я на своем веку кое-что повидал и пережил, но в подобной ситуации я, пожалуй, не смог бы издать ни звука. Уселся бы на пол и скулил. Никогда я не был слишком уверен в том, что существует некий бог, наблюдающий за нашими поступками. Я предпочитал интересоваться людьми, времени на решение кардинальных вопросов будет достаточно потом. Я никогда не верил в то, что географические границы отделяют края, где живут люди, черт побери, хорошие и, черт побери, скверные. Сейчас, когда все тело у меня ноет от побоев, не МОГУ согласиться С тем, что мы обитаем в раю.. На заработаны миллионы. Если бы кто-нибудь пришел И предложил их мне... я, наверное, задушил бы его собственными руками. Я так растроган, что весь дрожу.
Вероятно, эти люди не очень-то любят друг друга, так и норовят перебежать один другому дорогу. Одни поют, другие, третьи. Теперь они давятся все вместе в студии, куда едва-едва вместились. Делают то, что должны сделать. Когда их загло-
1 Мир — это мы (англ.).
2 Мы те, кто творит светлый день, так давайте возьмемся за дело (англ.).
3 Блюз, соул, кантри, рок, джаз — музыкальные стили.
тит черная пасть, когда они вот-вот высвободятся из тенет телесности, как говаривали раньше, вряд ли они будут думать о своем богатстве и о том, как распорядятся им наследники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37