— Конечно, я тоже не без ошибок работаю... Но я же учитываю вашу критику... Я стараюсь, чтоб как лучше, чтоб все по-хорошему... И для народа была польза, и для государства нашего!
— Народ! Много ты о нем думаешь! — задыхаясь от нежданно охватившей его ярости, закричал Коробин и рывком швырнул на стекло пачку карандашей.— Окружил себя подхалимами! Родней! Разными там подпевалами! Расплодил обиженных и недовольных, а мы должны всякий раз тащить тебя за уши из очередной ямы, куда ты провалился!.. Ты что думаешь, мы будем век с тобой нянчиться? Что ты такой уж незаменимый деятель, да?..
— Я вообще считаю, Сергей Яковлевич, что мы слишком многое прощаем товарищу Лузгину,— неожиданно подал голос третий секретарь райкома Вершинин и зарумянился, как девушка, словно стесняясь своего неуместно-
го выступления.— Он там, видимо, всех подмял под себя, парторг Мрыхин и слова при нем не имеет... Ну вот ска-жите по совести, товарищ Мрыхин,— Вершинин полуобернулся к черемшанскому парторгу,— считается он с вашим мнением или мнением других коммунистов? Или вы забыли, кем вы там являетесь?..
— Конечна, трудности у нас имеются.— Мрыхин привстал, тиская в руках облезлую шапку.— Не без этого...— Он то оглядывался на грозно насупленного Коровина, то пугливо озирался на Лузгина.— Мужжк он, известное дело, горячий... Но мы, так сказать, работаем пока в контакте...
— Из одного горлышка бутылки пьют, потому и в контакте! — не выдержав, громогласно отозвалась Любушки-на.— Он же не просыхает, а мы его в вожаках партийных держим!.. Э, да что там! — Она досадливо махнула рукой.— Истинно говорят: пьяный — он хоть проспится, а дурак — никогда!
— Заверяю вас и в вашем лице, Сергей Яковлевич, районный комитет партии, что мы не пожалеем сил!.. Разве мы недоумки какие, чтоб не понимать стоящие перед нами задачи?.. Заверяю вас,— потерянно бормотал Лузгин, не спуская с секретаря преданных, кротких глаз.— Усмирите только Егора, чтоб он народ с толку не сбивал, и мы даже дадим продукцию сверх плана!..
— Ниче-е-го, мы с тебя тоже снимем стружечку! — с какой-то непонятной веселостью пообещал Коробин.— Подраспустились вы там все, выпустили вожжи из рук!.. Если вас не удержать вовремя, то вы весь колхоз под гору спустите!.. Зарвались, голубчики!
«Зачем же он унижает и оскорбляет человека, на которого опирается? — опуская голову, точно стыдясь за секретаря, думала Ксения.— Чего он этим» добьется? Еще большей покорности?. Но Лузгин в так жалок, и труслив, и угодлив до отвращения. Даже не верится, что вокруг такого ничтожества разгорелись все1 эти страсти. Его ведь-нельзя даже принимать всерьез после всего, что случилось. Зачем мы тратим на все это свои духовные силы, свое время?»
— Наденете Аникея, как старый хомут, на нашу шею, мы и вовсе перестанем тянуть,—опять, не прося слова, влез в спор Дымшаков.— Надоело нам, как овечкам, от разной команды то в одну, то в другую сторону шарахать-сяк». Ведь Аникей-то от имени партии там командует, а партия и сном и духом не ведает, что он вытворяет!
— Прекратите свою вредную болтовню! — Было видно, что Коробин терял остатки самообладания и уже не знал, как взять верх над этим злоязычным мужиком.—Думаю, что вам с такими мыслями пе место в партии!
— Ишь чего захотел! — Дымшаков оторвался от подоконника, грузно шагнул па соредипу комнаты.—Не вы мне давали партийный билет, но вам его и отбирать — руки коротки!.. Будь моя воля, я бы самого вас близко к райкому не подпустил!
— Безобразие! — Анохин, как подброшенный пружиной, вскочил из-за стола.— Где вы находитесь, Дымшаков?
— А ты бы уж молчал! — наотмашь хлестал словами Егор.—Глаза всем хотел замазать? Чтоб и овцы целы и волки сыты? Хитрый ты мужик, да с дыркой в голове, в дырку ту всем видать!..
— Не много ли берете на себя, Дымшаков?
— Беру, сколь партия нынче велит!.. Вы будете резать по живому, а я за эту операцию вам спасибо говорить, что ли, должен?
— Ну хватит! Прекратите! — Не вытерпев, Коробин так тяжело опустил кулак на стол, что заплескалась вода в графине.— Довольно! Вы достаточно показали себя, Дымшаков!
«Я не позволю на себя кричать! Не позволю! — в каком-то исступлении твердила про себя Ксения, сопротивляясь охватившей ее дрожи.— Он не имеет никакого права! Не имеет!»
— Это последнее дело, когда руководитель хочет свою правоту криком доказать,— спокойно заключил Дымшаков.
— Я лишаю вас слова! — Коробин уперся кулаками в стол и помолчал.— Я полагаю, все ясно, товарищи...
— Не спешите, Сергей Яковлевич!—устало горбясь, качнулся над столом председатель райисполкома Синев.— Отрубить дело простое, тут думать не надо... А Владимир Ильич учил нас в самой неприятной для нас правде искать рациональные зерна...
Он полистал лежавший на столе вишнево-темный томик, но не стал искать нужную страницу, как это делал всегда, и торопливо досказал:
— Я призываю в таких делах к спокойствию и благоразумию.
— Мы знаем, товарищ Синев, что вы человек чрезвый-но добрый, но ваша доброта нас завела бы слишком далеко! — Коробин уже снова заковал себя в спокойствие и
возвышался над всеми, бесстрастный и холодный, как изваяние.— Итак, тот, кто не желает здесь отстаивать пар-тийные принципы, пусть встанет и заявит об этом открыто!.. Зачем нам играть в прятки? Если мы не осудим проявление подобной анархии и разнузданности в наших рядах, то давайте честно признаемся областному комитету, что мы не оправдали оказанного нам доверия и просто бессильны руководить районом.., Что нам, по существу, тут делать нечего!.. Что мы не сумеем проводить в жизнь линию партии!..
Ксения слушала Коробина со смешанным чувством недоумения, растерянности и неосознанного страха. Он говорил те же самые слова, которые Ксения не раз произносила сама или слышала от других, но тогда они казались ей правдивыми, истинными, а сейчас приобретали какой-то особый, скрытый смысл и словно подавляли ее волю, желание сопротивляться. В эти минуты она боялась не того, что ее исключат из партии, хотя это было в ее представлении крушением всего, чем она жила эти годы, во что верила и без чего не знала и не понимала, как сможет жить дальше. Нет, скорее всего это было чувство беззащитности перед грубой волей и силой, способной отмести в сторону все, что было смыслом ее жизни, чувство неравенства, которое вдруг возникло между нею и Коробиным, как людьми одних убеждений. В силу ли своей должности или характера, но Коробин неожиданно как бы присвоил себе исключительное право быть здесь вершителем всех судеб, право быть единственным носителем безошибочного взгляда на все и говорил сейчас так, как будто ему одному было поручено выражать тут партийную истину.
«Но ведь это чудовищно и дико! — в панике думала Ксения.— Как он смеет считать меня противником партии, ради которой я живу? И почему никто не останавливает его?»
Она чувствовала, что смятение и подавленность, связавшие ее, коснулись почти всех, кто сидел вокруг зеленого стола. Чтобы как-то скрыть и замаскировать свою растерянность, люди старались не глядеть друг на друга, искали какое-нибудь занятие, чтобы отвлечься: Синев листал том Ленина, будто углубился в поиски нужной ему цитаты; Анохин нервно и деловито рвал на тонкие ленточки лист бумаги, складывал вчетверо и снова рвал на еще более мелкие клочки; прокурор исчеркивал каракулями бумагу и, комкая, совал ее в карман; третий секретарь райкома Вершинин, по-военному выпрямив плечи; хмурил бро-
ви, казалось, озабоченный чем-то более важным, чем идущее бюро, и, наверное, больше всего опасался, что Коробин нечаянно поймает его взгляд и заставит дать оценку этому скандальному делу; перебирая кисти кашемировой шали, понуро сидела Любушкина. И только два человека — Дымшаков и Мажаров — держались с завидной независимостью и готовы были в любой момент встать и оспаривать доводы секретаря.
— Надеюсь, вам теперь ясно, что вы наделали своей политической близорукостью?
Ксения не сразу догадалась, что Коробин обращается к ней, и только когда Любушкина легонько подтолкнула ее, она встала, сжимая в руках носовой платок.
— Я вела себя в Черемшанке так, как подсказывала мне партийная совесть, как я чувствовала...
— Мы послали вас туда, товарищ Яранцева, не чувствовать, а проводить в жизнь указание райкома!
— Но разве прислушаться к тому, чего хотят люди, противоречит указанию райкома? — выдерживая тяжелый взгляд секретаря, спросила Ксения.— Зачем хитрить с колхозниками и поступать против их воли? Разве народ будет за это уважать нас, верить нам и идти за нами?
— Бросьте вы прикрываться высокими словами! Люди! Народ! — точно передразнивая ее, раздраженно оборвал Коробин.— Скромности вам не хватает, товарищ Яранцева! Скромности! Иначе вы не возомнили бы, что вам все позволено, что вы можете действовать анархически, ни с кем не советуясь!..
— Но я же звонила вам перед собранием, просила, чтобы вы сами приехали!
— Я не нянька, чтобы всюду вас сопровождать! Надо было делать то, что вам велели... Еще не хватало, чтобы вы секретарем затыкали любую щель!..
Анохин глядел на нее умоляющими глазами, в них были и испуг, что она не поймет его, и мольба, чтобы она не говорила ничего лишнего, не вела себя строптиво и вызывающе, но это рождало в ней еще большее раздражение и упрямство.
— Но вы хоть сейчас-то признаете, что именно по вашей вине провалилось это собрание? — словно протягивая ей спасительную соломинку, спрашивал Коробин.— Вы же не первый год на партийной работе, и не может быть, чтобы не понимали, к чему приводит такая безыдейная позиция. Это же чистейший хвостизм, и ничего больше!
«Он хочет, чтобы я покаялась, и тогда он легко расправится со всеми остальными! — Ксения будто ступила на кромку тонкого льда, готового рухнуть под нею в любое мгновение, но сейчас она скорее согласилась бы умереть, чем отступить от своего и предать интересы черемшан-цев.— Ему все равно, права или не права, искренна я или нет, он не собирается ни в чем убеждать меня, привлечь меня, как своего единомышленника,— нет, ему важнее всего утвердить свою личную правоту, сломить мою волю. Тогда, как ему кажется, он спасет авторитет секретаря райкома и станет здесь для всех признанным руководителем».
— Короче, как вы оцениваете свой поступок в Чере-мшанке? — точно исчерпав все возможности помочь ей и устав от ее непонятливости, спросил Коробин.
— Мне не в чем признаваться, Сергей Яковлевич, не о чем сожалеть.— Она удивлялась, как сильно и ясно звучит ее голос.— Никто мне здесь не доказал, что я вела себя в Черемшанке неправильно, что я чем-то запятнала звание коммуниста...
— Ну что ж, тем хуже для вас.— В углах его рта проступило выражение, похожее на брезгливость.— Этим своим заявлением вы сами решили свою судьбу и поставили себя вне рядов партии.
Ей показалось, что она ослышалась. Она поймала мятущийся, полный бессильного отчаяния взгляд Анохина, увидела, как склонились над зеленым сукном стола головы других,и все вокруг и в ней самой будто оцепенело, и в этой задохнувшейся тишине странно беззвучно качался маятник часов в красном футляре.
— Я думаю, Сергей Яковлевич, что вы совершаете ошибку, последствия которой не можете предугадать,— нервно теребя бородку, заговорил Мажаров — быстро, скороговоркой, будто боялся, что его прервут.— Ведь в Черемшанке люди сегодня ждут вашего решения... Поймите! Они надеются, что райком поступит справедливо!.. Нельзя же во имя ложно понятого престижа настаивать на своем во что бы то ни стало!.. Ведь речь идет о людях! О людях!..
— Не стращайте нас, товарищ Мажаров! — Голос Коровина был суров и непреклонен.— Мы тоже здесь отстаиваем не интересы капиталистов, но вся разница между нами заключается в том, что вы заражены вредными для коммуниста народническими настроениями и готовы, как показала жизнь, отстаивать интересы наиболее отсталых
слоев народа... Вряд ли вам теперь можно доверить партийную работу!.. .
— Сейчас не обо мне идет речь!..
— Нет, почему же? И о вас тоже. Для вас работа в комиссии была, если хотите, своеобразным экзаменом. Не знаю, что думают другио члены бюро, но мне кажется, что вы начали свою деятельность не с того... Вы стали наживать политический капиталец, спекулируя на де-шевой популярности у колхозников, а это всегда нетрудно — идти па поводу настроения масс. Однако настоящие коммунисты должны вести ее, а не плестись у нее в хвосте!..
— Ловко!.— Мажаров так откровенно и добродушно рассмеялся, что все в кабинете подняли головы и посмотрели на него, как бы не веря, что кто-то в этой обстановке может смеяться,— Вначале вы приписываете человеку, с которым спорите, воображаемые пороки, черните его в глазах всех, а затем без особого труда опровергаете его доводы и возвышаетесь над ним, как сама правда. Метод не новый, но бесчестный!..
— Думайте, о чем вы говорите!.. Или вы решили, что мы с вас не сможем спросить со всей мерой партийной строгости?
— О нет! — Мажаров смотрел на секретаря, не расставаясь с насмешливой улыбкой.— Если и были прежде сомнения, то теперь они отпали. Вы можете все, товарищ Коробин, кроме одного — убедить меня в своей правоте.
— Да уж нагородили — семь верст до небес, и все лесом! — подала свой голос Черкашина, выглянув из-за спины Дымшакова.— Надо бы круче, да нельзя... Уж тогда вяжите в этот узел и меня, я ведь тоже против Аникея выступала...
— А вы полагали, что мы забыли о вас? — подхватил Коробин.— Исключать мы вас повременим, а строгача запишем! А по советской линии пусть с вас спрашивает председатель райисполкома. Но он человек покладистый, наверно, ограничится моралью, а я бы на его мосте подумал, что у нас за председатель Совета в Черемшанке!..
— Гони поболе из партии, гляди, ненароком и виноватый попадется!..— зло крикнул Дымшаков и стал демонстративно пробираться к двери.
— Кому-кому, а уж вам-то, товарищ Дымшаков, придется расстаться с партийным билетом!
— Сергей Яковлевич! — Синев снова вскочил, прижимая к груди томик Ленина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54