.. Ты просто испугался ответственности!
— О какой ответственности ты говоришь? — уклончиво ответил Анохин.— Были времена полегче, потяжелее, до уж об ответственности мы никогда но забывали!.. Я ведь с партийной работы не ухожу. Так что обвинять меня
в трусости глупо... А поучиться любому из нас не мешает.
— А я не отпущу тебя! Не дам своего согласия! — зло выкрикнул Коробин.— Посмотрим тогда, что у тебя из этого выйдет!
— А какой тебе смысл удерживать меня? — нервно потирая руки, спросил Анохин.— Моя жизнь здесь сложилась неудачно, а с тех пор, как от меня ушла Ксения, мне тут трудно работать. Если хочешь быть авторитетным, нужно жить так, чтобы о твоей личной жизни никто ничего не знал... Я приготовил документы, так что выносите решение на бюро, и я поеду...
— Ничего-о, еще потерпишь! Высшая партийная от тебя не уйдет! — Коробина снова захлестывала мутившая разум злоба, но он уже не противился ей.— Без теории пока обойдешься!.. Ты и так любого научишь, как надо руководить... А пышки и шишки разделим с тобой поровну!
— Ты меня с собой одной веревкой не вяжи, я только выполнял твои указания и подчинялся в порядке партийной дисциплины, даже тогда, когда был несогласен с тобой!
— Ну и сукин ты сын, Анохин! — Коробин с нескрываемым презрением поглядел на смиренно сидевшего в кресле человека, ужасаясь тому, что еще недавно считал его главной своей опорой.-— Значит, ты был слепым орудием в моих руках? Тогда, конечно, тебя надо не отпускать, но гнать, и гнать как можно скорее, чтобы ты тут не смердил!.. Корабль не тонет, а крысы уже бегут!..
— Ну ты!.. Говори, да не заговаривайся!..— Анохин рывком поднялся с кресла и предостерегающе поднял руку.— Не тебе передо мной выламываться, сам по горло сидишь в грязи, и никто это не знает лучше меня... Так что давай без паники, расстанемся по-хорошему...
Коробин не узнавал стоявшего перед ним человека — Анохина будто подменили, он говорил заносчиво и грубо, не скрывая антипатии и даже враждебности, заранее уверенный, что добьется своего. Все годы Иннокентий оставался в известной мере загадкой для него и только один раз, в Черемшанке, неожиданно приоткрылся. После того как им не удалось уломать Егора Дымшакова и мужик ушел из правления злой и непокорный, Анохин вдруг предложил: «А что, если подмочить его? До тех пор, пока мы Дымшакова не унизим в глазах односельчан, мы с ним не справимся. Поймать на чем угодно — на воровстве, на женщине, на подачке от Лузгина, и тогда он в наших руках!» —
«Но зачем? — возразил Коробин.— Он хоть и вредный мужик, но только заводила и демагог».— «Ни-че-е-го-о,— насмешливо протянул Анохин.— Не грех одного человека и замарать, если это пойдет на пользу всем!» Коробин понимал — Иннокентий верил, что с помощью лжи и подлости можно воздействовать на людей и даже воспитывать их. Значит, он был способен на все, чтобы выгородить себя, мог утопить кого угодно...
— Уходи! — тихо проговорил Коробин и снова отвернулся к окну.— Скажи в общем отделе — пусть приготовят какие нужно бумаги на бюро... И скатертью дорога!..
Анохин постоял за его спиной, словно раздумывал над тем, что ему сказать, чтобы унижение не было столь явным и чтобы последнее слово осталось за ним. Но, так, видимо, ничего и не придумав, он притворно вздохнул и пошел к двери. Но на пороге задержался и хмыкнул:
— Желаю успеха!
Коробин не пошевельнулся. Конечно, этот проходимец предрекал полный провал. Но еще посмотрим, кто будет в выигрыше!
Размеренно и мелодично отбили время стенные часы, и Коробин, придя наконец в себя, опустился на жесткий стул, уперся локтями в толстое стекло на столе, обхватил голову руками. Как же работать дальше? Кому верить? Один! Совсем один!
Правда, его окружало немало людей, многим льстило внимание секретаря, и он, чтобы не прослыть чинушей и бюрократом, допускал к себе подчас даже таких шептунов, которых откровенно не уважал. Коробииу доставляло удовольствие то, что он знает о человеческих слабостях и грехах тех, кто находился в подчинении у него, словно это делало его сильнее и неуязвимее, как будто он не только возвышался над этими мелкими, ничтожными страстями, но и застраховывал себя. Кроме того, это давало возможность предупредить многие непредвиденные неприятности, не говоря уже о том, что никто не осмелится обмануть его.
Измена Вершинина, уход Анохина словно выбили землю из-под ног, и Коробин вдруг с горечью и потерянностью обнаружил, что его знания о людях — не больше чем бесполезные пустые сплетни и нет никакого смысла хранить их в своей памяти. Беда была даже не в том, что друзья пошли против него и оказались его личными врагами. Откровенный, похожий на бегство уход Анохина будто предвещал приближение несчастья. Словно зрела уже где-то, нависала над ним неотвратимая туча, чтобы
в положенный срок наползти и обрушиться опустошительным ливнем. Откуда она появится? Что нужно сделать, чтобы предотвратить ее разрушительный приход?
Он вздрогнул от резкого телефонного звонка и не сразу поднял трубку. — Ты что там, заснул? — услышал он недовольный голос Инверова. — Отлучился на минуту... Скажи он правду — сидел и мучился, что от него ушел человек, о судьбе которого они договорились только вчера,— и получишь очередной нагоняй. Сверху гораздо легче наорать, чем разобраться в истинных причинах любой неурядицы. Коробин давно уяснил себе — кто меньше отвечает за конкретное дело, тому проще и жить и работать. А тут голова разламывается от дум, заткнешь одну прореху, а уж обнаруживается другая, и так без конца...
— Да что ты вареный такой сегодня? — сердился Инверов.— Уж не заболел ли не ко времени? Нам сейчас хворать некогда! Доложи-ка обстановку!
— Все идет пока по графику,— сказал Коробин, внутренне подтягиваясь.— Через полчаса я буду иметь полную сводку за вчерашний день...
— Ну вот наконец я слышу голос не мальчика, а мужа! — Чувствовалось, что Инверов улыбается и, наверное, как обычно, поглаживает свою атласно выбритую голову.— Учти, Сергей Яковлевич, что мы держим равнение на твой район! А кому, как говорится, многое дано, с того... и так далее...
«Сказать ему об Анохине или нет? — колебался Коробин.— Нет, пока повременю, а то разозлится, и опять окажешься виноватым».
— Область тоже успешно справляется с планом,— дружески делился Инверов.— Заводы даже не успевают обрабатывать поступающий из колхозов скот! Мы решили в некоторых районах немного сдержать сдачу, но, чтобы не выглядеть трепачами и болтунами, разрешили отдельным передовым хозяйствам не гнать скот, а оставить его временно у себя, конечно выдав государству сохранные расписки. Это обоюдно выгодно... Нам, во всяком случае. За этот срок мы подрастим молодняк, дадим большой привес...
— Но в нашем районе вся сдача подходит к концу. Нам не подо что давать сохранные расписки.
— Не прибедняйся, Сергей Яковлевич! — Инверов рассмеялся.— Неужели ты думаешь, что такой орел, как Лузгин, не припрятал добрый куш? Не знаешь ты этого оборотистого мужика?
— Насколько я знаю, он сдает то, что мог бы уже и не сдавать...
— Значит, плохо ты его раскусил! — В голосе Инверова рождалось раздражение.— Пригласи его к себе, расскажи, каких выгодных льгот мы добились от заготовительных организаций, и я не сомневаюсь, что он клюнет!
Спину Коробина внезапно окатил холодок страха. Да что они там, с ума посходили? Это же будут липовые сохранные расписки, никакого скота уже нет и быть не может ни у нас, ни в других районах. Хранить-то ведь нечего! Неужели надеются на то, что эти расписки никто не предъявит к оплате, что о них забудут? Но это же чудовищный обман!
— А Иван Фомич в курсе? — спросил он.
— А я для тебя что, недостаточно авторитетен? — Инверов засопел в трубку.— Ты забыл, с кем разговариваешь, Сергей Яковлевич?
— Простите, Николай Васильевич... Вы меня не так поняли! — торопливо ответил Коробин, чувствуя, как трубка сразу отяжелела в его руке.— Я в том смысле,— кому эта удачная идея пришла в голову?
— Областным комитетом партии мы руководим коллегиально,— сухо прервал его Инверов.— Вот так... Пригласи Любушкину, всех, кого найдешь нужным, намекни, что они представлены к награде,— больше будут стараться! Ясно? Вот так и действуй, а там и победа, и отдых, и заслуженная слава! Ну, бывай!..
Положив трубку, Коробин еще минуту-другую цепенел у стола, потом притянул за горлышко графин, отпил несколько глотков, и его залихорадило, хотя на улице стояла жара. Конечно, и поначалу он понимал, что брал на себя немыслимо тяжелую ношу, но не сомневался, что при желании можно свернуть и гору, надо только людей настроить на боевой лад. Когда он понял, что ноша взята не по силам, он тоже не растерялся: ездил по колхозам, подгонял, подстегивал председателей, ликвидировал то, что мешало. Немало крови попортила ему история в Новых Выселках. Он стал смотреть сквозь пальцы на приписки, мелкие жульничества: что поделаешь, люди вынужденно
идут на всякие хитрости и изворачиваются, чтобы выбраться из тяжелого плена взятых обязательств, ведь пеклись они не о себе, не о личной корысти, а старались любыми путями уберечь честь своего района. Поэтому судить их слишком строго он не мог. Но все же Коробин не представлял, что наступит день, когда ему самому придется согласиться на прямой обман и подлог, участвовать в афере, да еще толкать на это других. Ну хороню, Лузгина не нужно уламывать, этот прохвост сам пойдет на все. Но как быть с Любушкиной и другими председателями, которые и так тянут общий воз через силу?
Боль в голове стала невыносима, и он принял таблетку пирамидона. Явилась Варенька, и с этого момента дверь в кабинет уже не закрывалась, секретарша впускала к нему одного посетителя за другим.
Первые дни после избрания первым секретарем Коробин являлся в райком в праздничном настроении, как в театр. Ему нравилось принимать людей, нравилось удовлетворять несложные просьбы, выслушивать благодарность. Он испытывал особенное удовольствие, когда к нему обращался кто-нибудь из старых товарищей или знакомых, тут он всласть наслаждался своим положением, показывая, на что способен. Но все это скоро наскучило, надоело, и, когда он понял, что дела в районе идут из рук вон плохо, тешиться этим было уже трудно. Теперь он принимал людей торопливо, наспех, иногда даже не предлагая посетителю сесть. Прежде чем человек успевал излить душу, он останавливал его: «Ближе к делу! О чем просите?»
Сегодня он был особенно рассеян, отвечал невпопад, легко соглашался со всеми и, поймав вдруг на себе удивленный взгляд, отворачивался. Ему вдруг все опостылело, не захотелось видеть тех, кто толпился у него в приемной и ждал совета и помощи.
Отпустив всех сотрудников, он вышел из райкома последним, долго и бесцельно расхаживал по душным, безлюдным улицам, пока не вспомнил о том прибежище, где его всегда могли выслушать, посочувствовать и даже в чем-то понять.
Он немного стыдился своих отношений с этой женщиной, скрывал, что приложил немалое усилие, устраивая ее заведующей кафе-закусочной. Не раз он слышал, будто к ее рукам прилипают те мокрые медяки, которые летят на железный поднос, в пену от пива, но свои дела она вела аккуратно, и к ней не могла привязаться никакая
ревизия. От злых наветов, если ты работаешь за стойкой или прилавком, не избавишься никак, будь хоть святой! Сам же Коробин привязался к Лизе, рядом с нею ему было легко и приятно, она не требовала от него никаких заверений и клятв, не мучила бабьими упреками и подозрениями. Бывало, от нее он узнавал о предстоящих изменениях и перемещениях в области недели на две-три раньше, чем эта новость становилась достоянием всех. Народ разболтался, каждый говорит, что думает, особенно под градусами, ничего невозможно скрыть и сделать секретным! Однако — и это Коробин ценил,— зная немало интимных подробностей о чужой жизни, Лиза была скрытной. Она никогда бы не стала хвастаться своими отношениями с секретарем райкома: жизнь научила ее держать язык за зубами. На их встречи Лиза смотрела трезво и просто, и уже одно это делало ее в глазах Коробина желанной и дорогой подругой. У нее, как нигде в другом месте, он чувствовал себя удивительно свободно — перед Лизой не нужно было притворяться, застегивать на все пуговицы душу и делать вид, что в жизни его ничего не интересует, кроме выполнения планов по мясу и молоку, будь они прокляты!
Он постоял в густой тьме за углом, сторожко поглядывая по сторонам, затем нырнул в калитку, пробрался двором среди выброшенных из кафе высоких завалов пустых ящиков и, став на низкое крылечко спиной к двери, три раза стукнул каблуком.
— Вот определенно знала, что ты сегодня придешь! — светясь в темноте белым атласным халатиком, сказала Лиза.
— Ладно выдумывать! — Коробин засмеялся, защелкнул на замок дверь.— Еще начнешь сочинять, будто любишь меня, и все такое прочее, а? — Он притянул ее к себе.
— До чего ж вы, мужики, поганые! — Лиза попробовала отстраниться, но Коробин крепко прижал ее к себе.— Наизнанку перед вами вывернешься, а вам все мало!..
— Брось! Нельзя и пошутить! — бормотал Коробин, не веря ее словам и вместе с тем желая, чтобы они были правдой, потому что теперь у него уж не оставалось никого, кроме этой женщины.— Я верю тебе! Просто так брякнул...
Словно хмель ударил ему в голову.
— Ну, чего мы тут стоим? Пойдем к тебе,— разнежен-но шептал он.— Я ужасно соскучился...
Коровин прошел в светлую комнату с зашторенными наглухо окнами, к круглому столику, на котором поблескивала бутылка водки, лежала в тарелочках закуска, и, налив полстакана, жадно, одним дыханием выпил, захрустел свежим огурцом. Заметив в стеклянной пепельнице окурок, он нахмурился:
— Твой? Или кто гостевал у тебя недавно?
— Сказать — не поверишь! — Лиза остановилась посреди комнаты и откинула на спину волнистые, цвета спелой соломы волосы.— Час тому назад твоего разлюбезного дружка выпроводила!..
— Анохина? Врешь! — Он поднялся и, грозно насу-пясь, сделал шаг навстречу ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54