А вы?
— Я тоже.
—Если вам скучно, — продолжал приветливо он, испытующе глядя мне в глаза, словно хотел проникнуть в мои мысли, - мы могли бы пойти к Любе и поиграть в карты, Я уверен, что она нам обрадуется,
Я не ожидал такого приглашения. Капитан сказал, что я должен охранять Лелю, но несколько позднее — начиная с одиннадцати. Кроме того, он сам советовал мне поддерживать контакт с Любой. Выргов напряженно смотрел но меня:
— Вы Любе очень поправились.
— Меня приглашает она или вы?
— Считайте, что она.
— А кто будет четвертым?
— Ее муж, естественно.
Я согласился. Предположения Выргова оправдались. Директор долго тряс мне руку, словно мы виделись впервые, н все время повторял:
— Как я рад, как я рад! Любе очень нравится, когда к нам приходят гости.
А она усадила меня напротив, глядя с материнской улыбкой.
— Сейчас мы им покажем, на что способны, дорогой Ваньо!
Игра была любительской, ставка — один лев, и мы с Любой выиграли, как мне кажется, не без помощи директора, игравшего подозрительно плохо. Ничего интересного не произошло, даже было скучновато, и я подумал, что это напрасная трата времени, потому что, играя в карты, люди почти не разговаривают, так что никакой информации не получишь. Я внимательно наблюдал за всеми. Директор был просто неузнаваем — нежный, внимательный, мягкий, как воск: „Клади козырь, птенчик, браво, птенчик". Куда только подевалась вся его фельдфебельская важность! Люба мило хитрила, мы делали вид, что не замечаем. Из тупой сосредоточенности на игре нас вывел внезапно раздавшийся собачий вой, Мы перестали играть и тревожно прислушались. Выргов встал, открыл окно. Вон повторился - раз, другой, потом смолк. Спустя немного послышался снова, по уже огкуда-то издалека. Директор сказал:
— Надо убить эту собаку, а то она взбесится.,
Почти в тот же миг раздался выстрел — негромкий, но достаточно ясный, чтобы мы его услышали. Я машинально отметил: пистолет ТТ-34. Вой оборвался, наступила тишина.
Люба спокойно произнесла:
— Ну что ж, с собакой покончено. Директор растерянно пробормотал:
— Как нее так? В самом деле стреляли, Кто стрелял? Кто может стрелять в такое время?
Выргов быстро закрыл окно.
— Может, нам просто послышалось? Глаза его лихорадочно блестели.
— Нет, пет, стреляли на самом деле, — заметила Люба и стала ловко сдавать карты.- Продолжим игру! Ну что вы вес остолбенели! Тут сейчас полно милиции.
Я сказал:
— А я думал, что это волк.
— Какой там волк! — снисходительно взглянул на меня директор. - Это собака Царского. Уже вторую неделю бродит, как ненормальная, людей пугает. Не знаю почему, но стала приходить и сюда, к дому отдыха.
— Говорят, это большой, страшный пес, — сказал Выр-гов. — Мне все хотелось увидеть его, да не удалось.
— Так ты поэтому лазил по кустам сегодня утром? — насмешливо спросила Люба.
— По каким кустам? — невинно посмотрел на нее Выргов.
— Я, дорогой, — улыбнулась она, — все вижу. Не забывай, что у меня есть окно, выходящее па северную сторону. Мне известны все тропки прелюбодеев. Если бы я не знала, что все дамы заняты, я бы решила, что и ты покатился по наклонной плоскости.
Выргов виновато заморгал. На помощь ему пришел директор:
— Ты не права, дорогая, наш друг — истинный святой. За столько лет ни одного приключения!
— А я думал, — вмешался я, — что вы здесь тоже в первый раз, как и я.
Директор гордо засмеялся:
— В восьмой, товарищ Тихов, в восьмой! Кто отдыхал здесь один раз, уже не думает о других курортах. Твой доктор Эйве, например, сейчас в шестой раз, Маринко-вы — в третий. Новички только вы с девушкой и товарищ Марчев.
— А Фифи и Бармен?
— Какой бармен? — удивился директор.
— Я хотел сказать — фармацевт. Люба засмеялась:
— Не знаю, как выглядят бармены, двадцать лет назад барменов не было, но я всегда представляла их такими, как наш аптекарь.
В свою очередь раздавая карты, директор сказал:
— Так как я уже столько лет работаю в этой сфере, у меня есть интересные наблюдения. Курортное дело у нас, как вам известно, окружено большой заботой и вниманием. Мест в домах отдыха достаточно, особенно если использовать их во все сезоны. Беда в том, что в отношении отдыха болгарин — абсолютный консерватор. Он хочет отдыхать непременно летом. А хитрецы — их у нас хоть отбавляй! — берут путевки в незагруженные смены. Есть некоторые, кто каждый год, буквально каждый год отдыхает дважды, а то и трижды. Один дом отды-
ха на море, другой в горах. Но есть и такие, кто за всю свою жизнь ни разу не отдыхал в профсоюзном доме отдыха, кто вообще не пользовался правом члена профсоюза на отдых. А у меня половина отдыхающих — постоянные клиенты. Это совсем неплохо: я уже хорошо их знаю и успешно справляюсь с любыми капризами. Козырь!
— Сто! — воскликнул я, показывая четверку королей. Партнерша наградила меня прелестной улыбкой.
Игра продолжалась. В половине одиннадцатого директор взглянул на часы и собрал карты. —• Пора на отдых, товарищи! Мы встали, я наклонился и поцеловал Любе руку,
— Спасибо! Было очень приятно!
— И мне, Ваньо. Приходи, дорогой. В любое время, когда захочешь.
Она заставила меня взять выигранные шесть левов, заговорщицки подмигнув:
— Мы честно их заработали, так что можно и отметить!
Значит, в следующий раз надо принести с собой бутылочку — так я истолковал ее слона. Снаружи было ясно и безветренно, на небе ярко сияли звезды.
— Похолодает, — сказал Выргов, а я, пробормотав „спасибо", вспомнил, что через полчаса мне надо встать на пост под лелиным окном.
— Все же, — произнес я, — этот сезон не самый подходящий для отдыха в горах.
— Это как посмотреть, — отозвался он. — Лично я предпочитаю его потому, что дом отдыха наполовину пуст.
— А вам не надоело? Восемь лет одно и то же.
— Как раз это мне нравится. Спокойной ночи!
Явно, ему не хотелось разговаривать. Как тогда мне узнать, кто он такой, откуда и так далее? Может, Ан-донов прав — я еще слишком зелен для профессии, которую избрал?
Без пяти одиннадцать я вышел из своей комнаты. Ил ногах у меня были кеды, под курткой — толстый свитер. Выходя, я услышал из соседней комнаты богатырский храп доктора Эйве. В коридоре горела тусклая лампочка, дом отдыха уже погрузился в глубокий и — как бы выразился директор — полезный для здоровья сон.
До двух часов ночи все было спокойно. К моему несчастью, ночь выдалась именно такой, как предполагал Выргов, — холодной и ясной. Я несколько раз менял место, откуда наблюдал за фасадом здания, а точнее — за лелиньш окном. Перепробовал все известные мне по армии способы, чтобы время шло незаметно, но сейчас они почему-то не помогали. Тогда, например, я мог пришпорить свое воображение в любом направлении и предаваться всевозможным сладостным мечтам, но сейчас это никак не получалось. Я думал о своей дипломной работе, о девушке, напрасно ждавшей от меня письма. Наше знакомство продолжалось уже более трех лет, но застыло на одной точке. Началось оно с поисков „лишнего билетика" у Театра сатиры и успешно прошло развитие до совместных походов в театр, на концерты и на Витошу, но на этом и застопорилось. На первый взгляд все выглядело нормально: девушка была красивой, интеллигентной, звали ее Бисерной — это имя мне определенно нравилось, жила она в мансарде, красиво и уютно обставленной. Может, нужен был лишь один только шаг с ее или с моей стороны, чтобы мы очутились в загсе, но никто этою шага не делал. К счастью или к несчастью — этого пока никто не знал ...
Итак, я сидел на ящике из-под помидоров в тени высокого кипариса у центральной аллеи. От зелени кипариса исходил аромат, напоминавший мне одновременно и свадебные торжества, и погребальные церемонии. К полуночи свет погас во всех комнатах, за исключением комнаты Виолетты Петровой. Минут двадцать я пытался представить, что делает эта женщина в столь поздний час. Читает любовный роман? Или раскладывает пасьянс? Однажды у меня была хозяйка, которая ночи напролет проводила над пасьянсом „Наполеон", и он выходил у нее самое большее раз в два месяца. Тогда ее охватывал порыв щедрости, и она официально приглашала меня на обед с шампанским. Однако подобное занятие как-то не подходило для Вэ Петровой. Вероятнее всего, она лежит в постели и читает экономический журнал. А может, расшивает узорами свою шелковую ночную рубашку? Крупным женщинам нравится тонкое белье с вышивкой. Впрочем, кто знает! Интимная жизнь каждо-
го из нас скрыта за семью печатями. В сущности, мы не совсем такие, какими кажемся на первый взгляд. Наша подлинная сущность проявляется лишь тогда, когда мы совсем одни. Возможно, Вэ Петрова пишет сейчас письмо мужу, если таковой, конечно, имеется — мелочь, которая, к моему стыду, мне не известна. Каждый вечер по длинному подробному письму, в котором описывает, как прошел день, что она завтракала, где гуляла, что было на обед, и как, глядя на алый закат, она вспомнила тот день, когда они были вдвоем в горах и впервые произнесли слова, связавшие их на всю жизнь. Есть такие женщины, которые каждый вечер пишут мужу длинные трогательные письма, преспокойно изменяя ему днем.
Я думал о Вэ Петровой не больше двадцати минут: дальше воображение мое забуксовало, утонув в банальных и серых подробностях. А лелино окно было по-прежнему темным, и это делало мое дежурство еще досаднее.
Около двух — я уже подсчитал, что мне осталось дежурить пятьдесят пять минут, — на аллее послышались шаги. Мой обостренный слух еще издали уловил их. Вначале, я подумал, что по парку бродит какое-то животное, по затем стало ясно, что идут двое. Осторожно ступая но мелкому песку, которым посыпана аллея, они направлялись ко мне, т. е. к главному входу. Я затаил дыхание. Какой я, к черту, часовой на посту, если у меня нет никакого оружия? Что я могу сделать, если попытаются напасть на Лелю? И почему она, дурочка, оставила окно открытым? Достаточно одному человеку встать у стены, а другому взобраться ему на плечи, чтобы дотянуться до подоконника и оттуда выстрелить в сторону кровати. А мне что делать — кричать? Все произойдет за считанные секунды, преступники тут же скроются в темноте.
Шаги приближались, метрах в двух от меня идущие остановились. Я старался не шевелиться, мысленно благословляя густую тень кипариса. Я различил два силуэта, как мне показалось, один был женским. И тут женщина сказала:
— Ну, спокойной ночи! Я пойду первой...
Мужской голос произнес:
- Хорошо, но войди через дверь.
Женщина возразила:
- Ни в коем случае!
Я с облегчением перевел дух. Голоса были мне знакомы — Фифи и ее фармацевт. Фифи продолжала:
— Неизвестно, на кого я налечу в коридоре. Вот тебе ключ. Если я зажгу свет, не входи. Если не зажгу — значит, все чисто.
Быстро и бесшумно она скользнула к пристройке, где жил директор. Ее кавалер отошел в сторону и, как мне показалось, опустился на ближайшую скамейку. Но он меня не интересовал. С напряженным любопытством я наблюдал за тенью Фифи. Я был более чем уверен, каким именно способом она вернется к себе в комнату, и мое предположение полностью оправдалось. К моему глубокому изумлению, она легко, как коза, взобралась на выступ и, пройдя мимо окоп комнат доктора Эйве, моей и фармацевта, исчезла в окне своей комнаты, которое, по-видимому, было лишь прикрыто, а не заперто изнутри. Вес это она проделала столь быстро и ловко, что я был готов восторженно воскликнуть, если бы мне не нужно было прятаться в тени кипариса.
Прошло примерно минут пять. Комната Фифи продолжала оставаться темной. Перед входной дверью появился силуэт мужчины. Спустя мгновение дверь беззвучно открылась и, пропустив фармацевта, закрылась. Я продолжал стоять, не двигаясь, чувствуя себя растерянным и обманутым. Для того ли я торчал целую вечность тут, чтобы увидеть, как влюбленная парочка возвращается в дом отдыха после полуночи?! И зачем директору понадобилось вводить этот дурацкий режим: это ведь не санаторий, пусть каждый проводит время, как сочтет нужным!
Ужасно хотелось курить, и я решил оставить свой пост в тени кипариса и поискать местечко, где можно было бы выкурить сигаретку без риска, что меня заметят. В три доложу Андонову о выполнении задачи. Ничего особенного за время моего дежурства не произошло, если не считать того, что Фифи и Бармен нарушили распорядок и натянули нос директору. У них есть ключ от входной двери, да если бы его и не было, они могут выходить и входить, когда пожелают, что, в конечном слете, не так уж и плохо. А еще — у Вэ Петровой бессонница. Свет в ее окне продолжал гореть. Но, скажет Ан-донов, значит, Фифи расхаживает, как эквилибристка, по узкому выступу вдоль окон? Вот кто хотел задушить Лелю! Я, конечно, засмеюсь: Фифи?! Это невозможно! Да
на нее достаточно дунуть, чтобы она отлетела, как „па-рашутик" одуванчика! И потом — на кой черт ей это надо? Хватит нам подозревать отдыхающих, лучше повнимательнее присмотреться к окружению Царского и поварихи в селе!
Мой старый „москвич" дремал на стоянке — невзрачный и жалкий по сравнению с „опелем" фармацевта. За все время моего пребывания в доме отдыха он послужил мне всего раз: мы с Лелей совершили на нем небольшую прогулку до монастыря. Вначале мы планировали съездить в окружной центр, в архитектурный заповедник Боженцы, что по ту сторону Балканского перевала, и еще в добрый десяток мест, но все это так и осталось благими намерениями. Леля заявила, что предпочитает сидеть в доме отдыха: мол, автотуризм ей не по вкусу. Я не совсем был в этом уверен, подозревая, что ей просто не нравится моя „антилопа-гну", которая плетется, как лошадь, кашляя и вздыхая, давно уже примирившаяся с тем, что не бывать ей лидером автомобильного парада на отечественных дорогах. Я отпер дверцу, уселся на заднее сиденье и щелкнул зажигалкой, пряча огонек в ладонях. Отсюда я не мог видеть весь фасад здания, по спокойно мог наблюдать за окнами первого этажа, так же как и за парком и даже отчасти за задним двором — настолько, насколько возможно наблюдать за чем-то в безлунную осеннюю ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20