Черт побери, все отнюдь не так просто! У преступника нет на лбу клейма, по которому можно его узнать. Вот эти двое, например. Могут ли они бить преступниками или нет? Для чего им желать смерти Лели? Или поварихи? Или Царского? У Шерлока Холмса было вернейшее средство — логика. Если я рассуждаю нормально, то этих двух должен сразу же вычеркнуть. Нужно идти от общего к частному. Нет ничего надежнее метода дедукции. И, как отмечается в литературе, какой бы сложной не казалась данная проблема, в конечном счете в действительности она оказывается намного проще, и когда доберешься до истины, удивляешься, как это ты не мог ее обнаружить еше с самого начала ...
Главное — надо действовать. Нельзя слишком долго выжидать: преступник — не груша, которая, созрев, са-
ма упадет к твоим ногам. Преступника надо найти.. Если в капитане мне что-то не нравится, так это его склонность к выжидательной позиции. По-моему, криминалист должен быть подобен гончему псу — мчаться по свежему следу без остановок и передышек, в бешеном темпе, чтобы заставить преступника сдаться. Зачем Андопов послал меня на эту прогулку? Это же пустая трата времени! Знаю, ему хотелось устранить меня из дома отдыха, чтобы я не мешал ему своей нетерпеливостью. Ну хорошо, мы еще увидим что к чему!
Через полчаса мы тронулись в обратный путь. Я шел молча, рассеянно слушая рассказ Вэ Петровой о каком-то видеофильме, который она смотрела у дочери. Это был один из тех фильмов, которые называют фильмами ужасов. Какой-то ненормальный преследовал красивых женщин и убивал их, перед этим обязательно раздев догола. Он был эротоманом? — спросил доктор Эйве, но Вэ Петрова ему не ответила. Он повторил свой вопрос, но она и не думала отвечать. Стоя неподвижно, она показывала куда-то в сторону.
— Волк! — крикнула она, но в голосе ее слышался не страх, а лишь удивление.
И правда, шагах в пятидесяти от нас возле куста боярышника сидело громадное серое животное,
— Это не волк, - сказал я, — это собака волчьей породы.
Однако доктор Эйве не разделял моего мнения: -Вам, коллега, приходилось когда-нибудь видеть волка?
— Лишь в зоопарке.
— Тогда почему вы утверждаете, что это собака, а не волк? По-моему, это стопроцентный волк. Сейчас собаки все откормленные, а это животное умирает с голоду.
— В таком случае, — заволновалась Вз Цетрова, — он может на нас напасть!
— Если бы это был волк, — возразил я, — он бы уже давно убежал. Это собака, которая жила среди людей, и сейчас она хочет нам что-то сказать,
И я смело пошел к животному. Оно сидело неподвижно. Приблизившись, я увидел его взгляд — напряженный, но не злобный.
— Тихов, вернись! — крикнул доктор Эйве. Услышав его голос, собака прижала к голове уши и глухо зарычала.
- Вы слышали, чтоб волки рычали? — отозвался я, продолжая идти вперед.
— Спокойно, Мечо!
Собака ударила хвостом но земле и снова насторожила уши. У меня в кармане был бутерброд, развернув бу--мажную салфетку, я кинул его собаке:
— Возьми, возьми, пс стесняйся!
Потом уселся на ближайший камень, вытащил сигареты и закурил, притворяясь, что не смотрю на нее. Я глазел на скалы прямо перед собой, но краешком глаза поглядывал, что делает пес. Он обнюхал бутерброд, потом молниеносно его съел. Только тогда я повернулся и позвал:
— Иди сюда! Пес сделал шаг ко мне.
Хорошо, Мечо, очень хорошо, Мечо...
Думаю, кличка ему понравилась. Пес завилял хвостом, глаза его потеплели. У меня дома не было собаки, я родился в Перинке, отец был шахтером и ему некогда было заниматься животными; эта мода появилась в городах сейчас. Но во время каникул, которые я проводил в селе у бабули, я по-настоящему познакомился с собаками и подружился с ними.
Нормальная собака не любит, когда с ней сюсюкают.
— Ну, — я посмотрел серьезно на пса, — что с тобой произошло?
Он был грязный, голодный, несчастный.
— Что случилось? Тебя выгнали или ты потерялся? Пес сделал еще шаг ко мне, наклонил голову. Я уже
завоевал его доверие, но теперь нужно было не сделать ошибки:
— Хорошо, Мечо, я понял. Нет ничего страшного, но бойся, — и, повернувшись к нему спиной, я пошел к своим спутникам, уверенный в том, что пес следует за мной па расстоянии, необходимом для сохранения и его, и моего достоинства. Доктор Эйве и Вэ Петрова с любопытством следили за моими действиями.
— Но он нас укусит! — всполошилась Петрова.
- Не укусит! — успокоил ее доктор Эйве. — Он же подхалим, продался за корку хлеба. Иди сюда, разбойник! На!
И доктор Эйве бросил ему печенье. Пес тут же присел на задние лапы, ощетинился и оскалил зубы.
— Иди сюда, гад! — грубо крикнул доктор Эйве. Пес напряг мускулы, готовясь к прыжку.
— Нет, Мечо! — строго сказал я и обернулся к доктору Эйве: — Пожалуйста, не держитесь с ним так! Как видите, пес честолюбив, и вы ему не нравитесь.
Собака шла за нами почти до самого дома отдыха. Она оставила нас внезапно, неожиданно свернув в сторону села. Побежала туда трусцой, подняв голову, словно вдруг вспомнила, что у нее неотложные дела и она напрасно теряла время с нами. Доктор Эйве желчно заметил:
— Хоть это и пес, по дикий, как волк.
А я уже знал, чьи следы Леля искала на снегу, но почему — па этот вопрос я, сколько ни ломал себе голову, ответить не мог.
Во время обеда я непрерывно спрашивал себя: откуда начать?
Напрасно я то и дело смотрел на дверь столовой: Лели не появлялась, ее тарелка стояла нетронутой напротив меня. Андонова тоже не было. Где они сейчас? Почему пренебрегают мной? Я заходил за Лелей, но на мой стук никто не отозвался, и тогда я позволил себе войти. Кровать была аккуратно застелена, а на тумбочке стояли в вазе три гвоздики. Эти гвоздики окончательно меня озадачили. В такое время года в селе не найдешь подобных цветов, сомнительно, что их можно найти и в городке. Я понюхал гвоздики, хотя прекрасно знал, что они ничем не пахнут, так как парниковые. Рядом с вазой лежала знакомая книга, из открытого окна веяло холодом. Я попытался уловить тот запах, что ощутил здесь ночью, но от него не осталось и следа.
Из-за соседнего столика мне улыбалась Фифи, напротив нее сидел Бармен, он медлепнс ел, красиво орудуя ножом и вилкой. Суфлерша просто цвела, сияла, как гимназистка перед выпускным балом. Приятно видеть счастливое лицо! Я тоже улыбнулся ей.
Да, так откуда же мне начать? Прежде всего я должен выяснить для себя главное: надо ли искать преступника среди наших отдыхающих? Как я уже отмечал, это казалось абсурдным. Что обще-
го может быть между нами, людьми, съехавшимися сюда из разных концов страны, Царским и его соседкой, поварихой?
А кто напал на Лелю? И почему? Может ли ОН быть человеком, не имеющим ничего общего ни с ней, ни с домом отдыха? Тогда откуда ему известно, где находится ее комната, как можно в нее забраться и так далее .. .
После обеда я вернулся к себе в комнату, лег на кровать и долго думал, уставившись в потолок. Затем решительно встал. Нужно было действовать, причем не медля, начав оттуда, откуда начал бы Холмс, руководствуясь своей неопровержимой логикой. В нарисованном мной круге имелся человек, которого я не знал к какой группе причислить. Этим человеком был директор дома отдыха. Он был одновременно и нашим, и местным жителем.
Выйдя наружу, я направился к флигелю, где он жил. Он прилепился к зданию одним боком и представлял собой одноэтажный домик на высоком фундаменте из тесаного камня. К входной двери вели шесть ступенек, с которых, как вам уже известно, можно было перейти на выступ, расположенный под окнами первого этажа. Но, разумеется, если быть молодым и ловким. По этим ступенькам я поднимался только один раз — в день приезда, когда ходил к директору регистрироваться. Утром, оглядывая фасад, я испытывал сильное желание взобраться на выступ и попробовать достичь делимого окна, однако меня бы обязательно заметили. Может быть, глубокой ночью, когда все снят, я проделаю этот опыт.
Во флигеле, окрашенном в такой же желтый цвет, что и само здание, было несколько комнат. Я знал, что у директора есть семья — жена, которую я еще не видел, и сын, который, как похвастался однажды директор, работал ассистентом в одном из столичных вузов. Я постучал в дверь, на которой висела табличка с надписью „Директор", и из соседней комнаты услышал женский голос:
— Его нет.
— Спасибо! - сказал я и повернул обратно, но голос остановил меня:
— Идите сюда!
Звучал он немного странно — настойчиво и в то же время тепло. Я смущенно открыл дверь. В большой, хорошо обставленной комнате сверкала никелем инвалидная коляска. В коляске сидела женщина и приветливо смотрела на меня.
— Войдите!
Я вошел, она протянула мне руку:
— Давайте познакомимся. Меня зовут Люба. А вас как?
— Иван. Иван Тихов.
— Значит, вы — Ваньо. Рада нашему знакомству, хотя в лицо я вас знаю. Видела в окно. Садитесь.
Я послушно опустился в кресло напротив коляски. Несмотря па вежливый топ, се слова звучали не как просьба, а как приказ.
— Курите?
— Да.
— Слава богу. Закурите и, будьте добры, дайте и мне сигаретку! Какие у вас сигареты? „БТ" ... Очень хорошо.
Я закурил, поднес ей сигарету, щелкнул зажигалкой. Она затянулась, прищурила зеленые, сильно подведенные глаза и заговорщицки улыбнулась:
— Мой муж, дорогой Ваньо, запрещает мне курить, но мы обведем его вокруг пальца. Как выражаются военные, вы — мой надежный щит. Согласны?
— Конечно.
Глаза ее испытующе смотрели на меня. Я ответил ей пристальным взглядом, потом с любопытством оглядел комнату. В ней почти не было вещей — лишь пианино, высокий книжный шкаф, полный книг, и длинный стол возле глухой стены. А также кресло, в котором я сидел, и инвалидная коляска. Больше ничего. Это для того, чтобы она могла свободно передвигаться, — догадался я. Это ее территория, весь ее мир плюс пейзаж за окном. Немного, черт побери!
— Человек ко всему привыкает, — произнесла она, глядя на меня сквозь табачный дым.
Я смутился, словно вор, которого поймали на месте преступления.
— Нет, я не ясновидица, — мягко добавила она, — но знаю, что вы сейчас думаете. То же, что думают все, приходящие ко мне впервые. Мы, дорогой Ваньо, только воображаем, что все мы очень разные, что каждый из нас — неповторимая вселенная, мне как-то попалось подобное выражение, но, по-моему, все это слишком пре-
увеличено. Так как природа отняла у меня свой самый ценный дар — способность двигаться., наблюдательность моя обострилась; по лицам, жестам, интонации я могу определить почти вес, что таится у человека в душе. Сейчас вы подумали: се комната — это ее клетка. Немного, черт побери! Так ведь?
— Почти, - я опустил глаза.
— Действительно, почти, потому что в хорошую погоду муж выносит меня в сад, и я езжу в коляске по аллеям . . . Это не бог весть что., но для меня — много. Правда, природа меняется медленно,, и я вижу обычно то, что мне хорошо знакомо.. Через тысячу лет эти вершины останутся все такими же. Сколько вам лет?
— Двадцать пять.
— А почему вас называют Профессором?
— В шутку ... Я заканчиваю юридический факультет. Мы играем в шахматы со служащим банка Трифоновым, и я называю его доктором Энве по имени голландского гроссмейстера, и он меня — Профессором. Как вы понимаете, и он — не доктор, и я — не профессор.
— Я знаю Трифонова. Он влюблен в Петрову. А ты — в Лелю. Можно, я буду обращаться на „ты"? Спасибо! А ты называй меня Любой. Леля — странное имя. Оно не болгарское. Может, она русского происхождения? Нет? А ты не красней, Леля — девушка что надо, я рада за тебя.
— Но, товарищ... но, Люба, мы с Лелей — хорошие друзья, наши отношения совсем нормальные.
— Ваньо! — резко и с. некоторым апломбом перебила она меня. — Самые чистые и самые нормальные отношения существуют именно между влюбленными. Запомни это! Во всей природе любовь — культ, торжество, симфония, только люди стыдятся ее и подло скрывают. Разве не так?
— Не совсем, — попытался я возразить. — Если есть любовь, зачем же скрывать ее . . . Но между мной и Лелей ...
— Знаю ... Я говорю не о вас конкретно, а вообще. Твой доктор Эйве влюблен в Петрову, Фифи в Симеоно-ва, ты в Лелю. . . Мне, Ваньо, все известно. Когда смены бывают полными, мое внимание привлекают пять-шесть отдыхающих. Сейчас вас мало, и я не могу вас не заметить. Это получается как-то невольно. Будь ты на моем месте, и ты вел бы себя так же. Ты пьешь? Не
отказывайся, пожалуйста! Ваш директор, уехал на вокзал, время у нас есть — больше часа. Возьмите, то есть возьми, со стола розовую коробку. Там под пряжей находится то, что нам нужно.
На стол был накинут кусок полотна, я снял его н замер от удивления. На столе стояли тесными рядами куклы — Пижо и Пе-нда, фракийская красавица е потупленным взором, добруджанскнй молодец, пляшущий р-уче-ницу, — совсем; как на картине Мырквички. В конце стола стояли картонные коробки. Я взял в руки розовую. Женщина кивнула. Сняв крышку, я засунул руку под розовую пряжу и извлек оттуда плоскую бутылку шотландского виски.
Она подбадривающе смотрела на меня.
— Стаканы в шкафу.
Я нашел и стаканы.
- А лед — на кухне!
От соседнего помещения, служившего столовой, кухню отделяла декоративная решетка. Она была прекрасно обставлена: холодильник фирмы АЭГ, современная мебель, газовая влита и другие предметы — все из валютных магазинов „Кореком". Когда я вернулся со льдом, мое лицо, наверное, выдавало меня, потому что Люба сказала:
— Когда у тебя отнят внешний мир, стремишься как-то это компенсировать. Я люблю, когда у меня все, как надо. Не хожу по ресторанам., парикмахерским, значит, имею право на некоторый комфорт. Хорошо,, что муж меня понимает.
лила виски, положила лед и, подняв свой стакан, улыбаясь произнесла: Я подкатил к коляске сервировочный столик.
— За наше здоровье!
Мы отпили по- глотку, и, надо признать, хоть я и предпочитаю вино, виски было превосходным, оно пришлось мне по вкусу.
— Ну как? — засмеялась Люба. — Может, я тебя напугала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20